Там высоко

Вергилий сидит в центре грязной тесной камеры. Молча. И поддерживает голову брата, лежащего на его коленях, перебирает волосы. Данте хрипло дышит, раскинув в стороны руки, в которых не осталось ни одной целой кости. Сейчас нет нужды в словах, к тому же, их могут подслушать — палачи где-то рядом, они оба чувствуют давящее присутствие демонов. Сейчас просто нужно быть рядом, поддерживать, пока закончится регенерация, следить, чтобы кости срослись правильно. Завтра Данте будет делать то же для него. Или не завтра — счёт времени здесь, в темноте самых глубоких подвалов, давно потерян. Их палачи издевательски благородны: всегда дают время восстановиться. Сейчас кажется, что по-другому просто не было. Не было Ордена, не было попыток пробудить человечество от устроенной демонами спячки, не было нескольких весьма удачных диверсий. Хотя, если бы им не удалось уничтожить «Вирилити» и «Раптор-Ньюс», наверное, они были бы уже мертвы, ведь тогда Мундус не хотел бы отомстить им. Как это иронично, что повелитель демонов натравил на своих врагов человеческий спецназ. И если бы Данте не пытался спасти эту человеческую девчонку, возможно — только возможно — им удалось бы уйти. Но обвинять брата Вергилий не может. Физически. Это значило бы отказаться от единственного, что ещё поддерживает его самого. — Эй, ты опять? — голос у Данте хриплый, неоднократно сорванный и истерзанный постоянной жаждой. Он осторожно садится, морщась от боли в незатянувшихся ранах, очень мягко привлекает брата к себе. — Не думай об этом. Хотя бы сейчас — не думай. Мы что-нибудь обязательно придумаем, слышишь? Глазами Данте смотрит тьма. Жуткая, жадная, в ней давно не осталось и намёка на что-то человеческое. В них было бы страшно смотреть, если бы не одно «но» — это глаза его брата. И Вергилий только молча прижимается лбом к горячему плечу, чувствуя, как проявившееся было отчаяние медленно отступает. На самом деле, переходит в душу близнеца. Данте тянет к себе всю его боль, всю тоску, всё отчаяние, взамен впихивая брату все крупицы надежды и тепла, какие только может найти в своей душе. С тихим стоном, словно слова причиняют боль, он едва слышно шепчет на ухо. — Не бойся. Клянусь, я найду способ вытащить тебя отсюда, братишка. * * * Данте опирается грудью на стол и почти скучающе подпирает ладонью щёку. Ему, и правда, практически всё равно. В такие моменты его накрывает пустотой, в которой очень удобно прятаться от происходящего, чтобы брат ни в коем случае не почувствовал ничего лишнего. Не надо ему об этом знать. А эмоции сейчас — это вообще лишнее. Обычно он позволяет себе только одну: жалеет, что в тот раз, когда «дядя» с какого-то перепоя решил, что заставить его отсосать будет хорошей идеей, не успел сжать челюсть до конца. Тогда сейчас Мундусу было бы нечем его трахать, ведь отрубленные конечности не восстанавливаются. Наверное. А вот зубы новые тогда отросли, хоть и нескоро. За спиной мелькает движение, руку цепляют в жёсткий захват и заламывают за спину, почти вырывая из плеча. Мундус очень не любит, когда его игнорируют. Данте шипит и пробует вырваться, но затея заведомо обречена на провал. К тому же, ему вообще не с руки сопротивляться всерьёз. На карту поставлено слишком многое. По крайней мере, это не придётся терпеть долго. Шуршит расстёгиваемая ширинка, и Данте стискивает зубы, чтобы только не заорать. Это больно, всегда больно, хотя со временем он почти научился это переносить. Это далеко не первая «аудиенция», и нефилим сильно сомневается, что последняя. Мундус упивается насилием не над телом, но над личностью, а у Данте есть, ради кого не ломаться, так что им долго ещё будет, что сказать друг другу. Мышцы рвутся, пуская по телу обжигающую боль, Данте с рычанием пытается вырваться. Мундус отпускает руку и с силой впечатывает его мордой в стол, вбиваясь резкими размашистыми движениями. Нефилим рычит, но его ярость только забавляет победителя. Волей-неволей ему приходится сдаться, уткнувшись в столешницу и слизывая кровь из разбитого носа. Под щекой оказывается какой-то финансовый отчёт, и Данте мстительно сминает его в ладони, пачкая кровью и грязью. Убивший дракона сам становится драконом. Убивший шлюху… Данте старательно не думает о том, что не имеет отношения к мозгам Лилит на асфальте. Ему всё равно. Времена, когда его мог задеть факт чужого члена в заднице, остались где-то в первых днях пленения. Сейчас единственное, что его беспокоит — Вергилий остался там один, и некому защитить его от демонских ублюдков. С братом может что-нибудь случиться. Мундус рывком переворачивает его на спину, заставляя вяло удивиться: уже всё? Нефилим вызывающе оскаливается. Для него загадка, что Мундус пытается разглядеть в его глазах. Вряд ли страх, он и раньше-то не боялся, а сейчас, когда терять практически нечего, и вовсе бояться смысла нет. Его пугает только одно, и, не вполне уверенный, что ублюдок не может читать его мысли, он никогда об этом не думает. Чужие пальцы проникают в грудь. Это часть обязательной программы встреч, и Данте уверен, что сердце ещё долго останется на положенном природой месте — в конце концов, сожрав его сердце сейчас, Мундус лишится удобной игрушки. А он ещё не наигрался, это видно. К сожалению, эта уверенность совершенно не спасает от боли. Пальцы погружаются глубже, пропарывая лёгкие. В глазах начинает темнеть, горлом идёт кровь, Данте давится ей, с трудом заставляя себя молчать. Больно настолько, что при всём желании он не может даже поднять руку, чтобы защититься. Подонок сейчас наверняка наслаждается его беспомощностью, но зрение подводит. Главное, не потерять сознание. Сердце заполошно лупится о чужую ладонь, Данте чувствует, как его сжимают, едва не вызывая остановку. Одиночный всплеск боли — чужие пальцы резко покидают раны, и он падает на пол, в лужу собственной крови. В голове тут же помимо воли начинает щёлкать таймер: ему даётся ровно тридцать секунд, чтобы прийти в себя. Либо он находит силы встать раньше, либо его выволокут отсюда как есть, полудохлого и со спущенными штанами. Лёгкий пинок по рёбрам прерывает сеанс самокопания. Данте с неохотой приоткрывает глаза. Он предпочёл бы ещё секунд десять изображать бессилие, но нельзя ещё больше злить того, от кого зависит жизнь брата. Вопреки ожиданиям, Мундус обнаруживается в другом конце кабинета, а рядом покачивается с боку на бок пластиковая бутылка с водой. Ага, ясно. У дядюшки случился очередной приступ заботы к племяннику. Приступы были редкими, предсказать их появление, течение и причины было невозможно, но не пользоваться дарами судьбы было бы верхом глупости. Данте выпрямляется, приводит в порядок одежду и сворачивает пробку с бутылки. Делает короткий глоток, просто чтобы убедиться, что это можно пить, и прячет в карман плаща. Демонам не приходит в голову его обыскивать, и этим надо пользоваться. Вода была на вес золота, обычно им давали одну кружку на двоих с той частотой, лишь бы не подохли. Лучше отнести неожиданный подарок брату, ему тяжелее переносить такое «ласковое» обращение. Девять секунд спустя двое демонов вздёргивают его с пола, профессионально заламывая руки, и волокут прочь. В камере его встречает подрагивающий комок, свернувшийся у дальней стены. Данте присаживается рядом, очень аккуратно касается дрожащего плеча и открывается брату, изгоняя воспоминания о недавно произошедшем. Искусство не думать он уже постиг в совершенстве. Вергилий крупно вздрагивает от прикосновения. — Тише, тише, это только я. — Данте? — близнец порывисто хватает его за руку и прижимается всем телом. Он сильно замёрз и почти напуган. — Тебя вернули? — Не бойся. Всё хорошо, — он снимает плащ и тщательно укутывает брата, прижимает к себе. Его крови демона хватит, чтобы согреть обоих. Он знает про самый главный страх, активизирующийся каждый раз, когда приходится уходить только ему — остаться в одиночестве. Вергилий уже слишком привык думать «мы» вместо «я». Он достаёт из кармана бутылку и вкладывает в подрагивающие пальцы брата. — Выпей-ка вот это. Станет полегче. — Вода? Откуда? — Неважно. Покажи, что с рукой, — Данте медленно проводит ладонью по предплечью брата, ища травму. Он чувствует его боль, как свою. К счастью, в этот раз её немного. — Ничего. Просто трещина. Быстро восстановится. — С тобой что? Я чувствую, что тебе больно, и не могу понять, где. Почему ты закрываешься от меня, Данте? Мы же братья, — в голосе Вергилия звучит почти детская обида. Данте запоздало осознаёт, куда девались его исчезнувшие эмоции. Грёбаная физика, закон сохранения энергии. Оказывается, работает даже со связью близнецов, и ничто бесследно не исчезает. Чёрт. — Со мной всё в пределах нормы, — усмехнувшись, он кладёт ладони на плечи Вергилия. Братишка слишком чувствительный, и это на самом деле проблема. И дело даже не в том, что с таким уровнем восприятия вдвойне поганее ожидать очередной пытки. Данте зарывается пальцами в растрёпанные белые волосы и прижимается виском к виску. Палачи считают то, как они цепляются друг за друга, слабостью. Они знают, что в этом их сила. Поодиночке оба уже сломались бы, но вместе есть силы бороться. — Данте, что ты скрываешь? — Не пытай меня, Верг. Иначе ведь не выдержу и расскажу. Не надо тебе этого знать. Просто верь мне, брат. Пожалуйста. — Я верю, дурак, — чужие мышцы под руками медленно расслабляются: брат, наконец, начинает согреваться. Данте упирается затылком в стену и закрывает глаза, просто слушая его голос. — Но мы братья и мы связаны. Я не хочу, чтобы ты страдал в одиночестве. — Ты бы спал лучше, — Данте медленно перебирает волосы своего близнеца, грязные, спутанные, но всё ещё мягкие. Прикосновения к брату успокаивают, и непрекращающаяся боль в продырявленной груди наконец начинает отступать. — Пока от нас отстали, надо восстанавливать силы. — Надолго ли… — Сколько ни есть, всё наше. Доверься мне, брат, отдохни. Я буду здесь. — Обещаешь? — тон совсем детский, похоже, двойная порция эмоциональности не идёт Вергилию на пользу. Данте думает о том, что надо бы вернуть своё, но почти тут же понимает, что быстро слетит с катушек, если пойдёт на поводу у эмоций. Сейчас, чтобы защитить брата, ему нельзя быть человеком. Чуть-чуть покрепче прижимает его к себе. — Куда ж я от тебя денусь, мой глупый брат? Я буду с тобой. «По крайней мере, пока не надоем Мундусу. Вряд ли это случится скоро, но нам ли не знать, как быстро ломают игрушки, ставшие неинтересными. Но я больше всего не хочу, чтобы ублюдок заинтересовался тобой, поэтому буду хорошей игрушкой. Хотя бы пока не придумаю, как выбраться отсюда» — Думаешь, отсюда можно выбраться? — Вергилий сползает к нему на колени, заворачиваясь в плащ и закрывая глаза. Обычно они спали, тесно прижавшись друг к другу ради сохранения тепла — в чёртовых казематах было зверски холодно, но сейчас, кажется, беспокойство за него окончательно доконало Вергилия, и ему нужно утешение. Данте находит под плащом его ладонь и крепко сжимает. Он может только надеяться, что вопрос не был следствием проявления иногда возникающей между близнецами телепатии — потому что тогда он точно спалился по полной — а просто они с братом думают примерно в одном направлении. — У меня на счету тринадцать побегов, в том числе оттуда, откуда считалось, что сбежать невозможно, — он позволяет себе самодовольную усмешку. — Неужели ты думаешь, что я не смогу организовать четырнадцатый? — Сможешь, — у Вергилия очень светлая и спокойная улыбка. Совсем как в детстве, когда они вместе засыпали в отцовском кресле. Его доверие согревает всё тело, и Данте неожиданно думает, что стоило так вляпаться уже хотя бы для того, чтобы вспомнить, как здорово было тогда. За то время, на которое забыли друг о друге, они совсем потеряли это чувство общности, и вряд ли иначе обрели бы снова. Улыбнувшись, он закрывает глаза и немедленно проваливается в тяжёлый мрачный сон. Ещё не проснувшись, Данте перехватывает лапу местного «будильника», предупреждая пинок по рёбрам. Ещё раз перехватывает, когда демон тянется к брату, получает удар в лицо и с глухим рычанием пытается размазать обнаглевшего демона по стенке, но на этот раз перехватывают уже его. Натолкнувшись на спокойный предупреждающий взгляд Вергилия, остывает, вспомнив, что излишне резвых заключённых нигде не любят. И делает шаг назад, отпуская полупридушенную тварь. — Ну? Хотя младшие демоны разговаривать, кажется, не умеют. И понимают только язык силы. Но рисковать нельзя. Пока не сейчас. * * * — Данте? — М? — он занят тем, что пытается расшатать туго оплетающую запястье цепь и не смотрит на брата. Хотя сейчас смотреть стоит. Потом будет не до этого. — Зачем ты их провоцируешь? Тебе и без того не дают восстановиться до конца. — А мне и так не дадут. Нафига им я здоровый и способный убивать? А зачем провоцирую… Верг, демоны меня ненавидят. Слишком много крови я успел им попортить. Вот пусть на мне и отрываются, а тебя меньше трогают. — Это несправедливо, — Вергилий мрачнеет. Демонам нравится причинять боль, и особенно нравится причинять её тем, с кем можно это делать очень долго. Фактически, Мундус просто отдал их на развлечение своим легионам, палачи постоянно меняются и становятся только злее. На телах нет живого места от едва затянувшихся шрамов, много раз переломанные кости постоянно ноют, но у Данте ещё хватает сил нарываться на неприятности самому и поддерживать брата. — Наоборот, — Данте мрачно ухмыляется, оставив в покое цепь, и шагает вперёд, натягивая её до предела. Между ними пять шагов, длины цепи хватает на три, Данте всегда умудряется сделать четыре, и похоже, следы от глубоко врезавшегося в запястья металла с его рук никогда не исчезнут. Вергилий делает шаг вперёд, зная, что даже если попытается сделать оставшиеся два, брат всё равно оттолкнёт его обратно. Данте утыкается лбом в его лоб, и кривая ухмылка трансформируется в мягкую улыбку, предназначенную только для брата. — Всё справедливо. Я привык к этому. Мне плевать, что со мной сделают. Я обещал, что буду тебя защищать, и я буду это делать. — Кому? — Себе, братишка, себе. И нарушать это обещание не собираюсь, так что смирись, — он резко отпрыгивает назад раньше, чем их успевают разогнать ударом бича, губы снова растягивает хищный оскал. Следующие несколько часов будут адом для двоих, вынужденных смотреть на то, как мучают единственное родное существо. — Закрой глаза, Верг. Не смотри. Их единственная удача — хотя можно ли считать это удачей — низшие демоны прямолинейны и неизобретательны, ничего особенно мерзкого придумать не в состоянии. По сути, это будет обычный бой, с той только разницей, что нет возможности уклониться или отбить выпад. Вергилий слышит свист рассекаемого воздуха и чувствует тупой удар по спине и гадает, что это может быть. И только секунду спустя осознаёт, что не почувствовал боли. Та же мягкая улыбка, обращённая к нему, слегка подрагивает, но от его разъярённого взгляда становится только шире. — Данте! Не смей! Я выдержу. — Я знаю, брат, — тьма в глазах Данте на миг склоняет голову, позволяя различить всю глубину боли. Той, которую должен испытывать его близнец. — И не хочу, — он передёргивает плечом, в которое только что вонзилось кривое зазубренное лезвие, и Вергилий не выдерживает — протягивает к нему руку, зная, что она тут же будет сломана, что всё равно не дотянется. От удара кость переламывается с сухим треском, и Данте глухо шипит сквозь стиснутые зубы. — Чёртовы вы твари… Вергилий пытается потянуться к нему той особой связью, что есть между близнецами, но брат закрыт наглухо. Это жуткое чувство, будто обрубили половину души, и обычно оно преследует в те моменты, когда Данте нет рядом, когда его куда-то утаскивают две неприятных твари, возвращая в таком состоянии, словно полировали им улицы города. Данте улыбается. Его взгляд подёрнут мутной пеленой, но улыбка держится, словно приклеенная, в ней ни грамма естественности, просто застывшая болезненная гримаса. Вергилий и рад бы последовать совету и не смотреть, как появляются новые раны, как он сжимает зубы, сдерживая стон. Но это означает бросить брата один на один с невыносимой болью, предать его доверие. — Всё будет хорошо. Потерпи ещё чуть-чуть, — он шепчет одними губами, не добавляя голос, сам не верит в то, что говорит, но Данте вымученно улыбается, наконец, искренне. И кивает. — Не бойся за меня, — так же беззвучно возвращает брат. — Они не могут меня убить. Кровь стекает по его телу, очерчивая конвульсивно вздрагивающие мышцы, пропитывая выщербленный каменный пол под ногами. Кровь пахнет металлом и солью, совсем как слёзы, небольшой зал пыточной пропитан этим запахом насквозь, они сами пропитаны этим запахом насквозь. Вергилий отстранённо отмечает, что и сам выглядит не лучше брата, просто пока ещё этого не чувствует. С губ Данте срывается короткий мучительный стон, он повисает на цепях, уже не в силах стоять нормально. Ещё совсем немного, и он не выдержит двойного груза боли, перестанет так отчаянно закрываться и сам потянется за утешением, и тогда можно будет забрать у него этот груз, позволить ему хоть немного отдохнуть. Неожиданно палачи с глухим ворчанием отступают, цепи ползут вниз, наконец позволяя пошевелиться, и Вергилий тут же подскакивает к брату, крепко обхватывает его, заслоняя собой. Ему плевать, что сейчас появится ещё одна рана, что боль от неё всё равно почувствует Данте. Он просто должен хотя бы попытаться защитить его. Брат утыкается лицом ему в шею, его горячее тяжёлое дыхание скользит по влажной коже. — Прости, — неразборчиво бормочет Данте. — Я… — Молчи. Просто молчи. Я с тобой. — Нет, братишка, — Данте выскальзывает из своих оков, с усилием выпрямляясь. — Тебе со мной нельзя. В его глазах страшная, абсолютная пустота, он смотрит куда-то поверх его плеча, и, обернувшись, Вергилий видит в дверях пыточной двоих демонов, которые всегда приходят за братом. И крепче сжимает объятия. — Я не отдам тебя им. Я ещё что-то могу и без Ямато. Данте вздрагивает и прикрывает глаза. Оба меча переломали у них на глазах, и они слишком хорошо помнят прокатившуюся по телу волну испепеляющей боли и ощущение безвозвратного надлома в душе. Оружие было частью их самих, и потерять его… Данте встряхивает головой и отстраняется, чуть улыбаясь. Улыбка такая же пустая, как и глаза. — Не надо, Верг. Я скоро вернусь. Обещаю, — на какую-то долю мига он прижимается всем телом. — Они тебя не тронут. Отстранившись, он идёт к ждущим его демонам. Вергилий смотрит на подчёркнуто-прямую спину, и у него возникает поганое ощущение, что он отпускает брата на казнь. * * * Демоны притаскивают его — действительно притаскивают, едва ли не на руках, израненное тело хозяину почти не подчиняется — в помещение, где он ни разу не был, небрежно скидывают во что-то мягкое и тут же испаряются. Данте из-под опущенных век лениво изучает взглядом здоровенную, богато и безвкусно обставленную спальню. Он, конечно, в интерьерах не разбирается, но может сравнить с тем, что осталось в памяти от родного дома. Там было уютно, а здесь — холодно и бездушно. Хотя нет, просто бездушно. Холодно ему от гигантской кровопотери, к тому же он слишком сосредоточен на том, чтобы случайно не открыться брату. Пусть Верг сначала восстановится хоть немного, его тоже потрепали достаточно сильно. Сознание мутится, но терять его никак нельзя, иначе он просто не успеет восстановить контроль. Рядом раздаются тяжёлые шаги, давящее присутствие главного демона возникает как-то резко, не давая подготовиться. Данте скашивает на него взгляд и заставляет губы изогнуться в насмешливой ухмылке. Не хочется шевелиться. — Новый уровень доверия, дядя? Мундус ещё никогда не таскал его в свою личную спальню. Обычно это происходит в рабочем кабинете, мордой в стол или в стену, пять минут унижения — и можно выбросить ублюдка из головы до следующего раза. Очевидно, теперь сценарий изменился. Не дождавшись ответа, Данте закрывает глаза. Что бы ни случилось, ему плевать. Чужая ладонь проводит по телу, зарываясь глубоко в открытые раны. Было бы похоже на ласку, если б не так больно. Запястья перехватывают одной рукой и дёргают наверх, в не успевших восстановиться суставах вскипает боль. Дядюшка что, пьян в стельку? Или с чего бы такие перемены в поведении? По руке вверх скользит холодный металл, два щелчка, и в истерзанные запястья впиваются узкие металлические полосы. Данте с сомнением дёргает руками, убеждаясь в том, что его только что пристегнули к кровати наручниками. С яростью пытается сорвать привязь, но наручники, похоже, не полицейские и уж точно не игрушка из секс-шопа: те от подобных рывков разлетались в клочья. Эти — только ещё глубже врезаются в тело. Чёрт. Теперь это надолго. Выдохнув, Данте пытается облизнуть пересохшие губы, но столь же сухой язык похож на наждачную бумагу. — Подожди, — неожиданно спокойно раздаётся над самым ухом, Мундус встаёт и куда-то отходит. Через некоторое время его небрежно, но всё же без особой грубости, приподнимают, и в губы настойчиво тычется стеклянный холодный стакан. Ну, не отравить же его собираются? Данте послушно глотает предложенное. И почти мгновенно понимает, насколько хреновая это была идея. В стакане кровь. Похоже, человеческая, и какая-то его часть с восторгом упивается энергией жизни, содержащейся в ней, а какая-то — с отвращением пытается выплюнуть. Нефилим жмурится, пытаясь убедить собственное двойственное сознание, что человека уже не спасти, а вот ему самому энергия действительно пригодится. Идти на поводу у демонической половины противно, но выбора уже нет. Ещё один шаг к потере человечности. Открыв глаза, он мрачно ловит взгляд повелителя демонов. — Ну и что это, мать твою, сейчас было? Вместо ответа он получает короткий и злой удар под дых. Ну вот, всё стало на свои места — позаботился, теперь и поиздеваться можно. Данте привычно отключается от происходящего. Мундус сдирает с него штаны, оставляя на бёдрах кровоточащие раны от когтей. Впрочем, постельное бельё ему всё равно придётся после этого выбрасывать… Раздёргивает ноги в стороны и без всякой подготовки врывается внутрь. Данте зубами вцепляется в щёку, чтобы не кричать, рот наполняется кровью, но тело выдаёт его, выгибаясь и пытаясь уйти от дикой боли. Мундус наваливается на него всем своим немаленьким весом, вжимает в кровать и вбивается с такой размашистой яростью, что оставаться безучастным практически невозможно. Едва ли не впервые в жизни Данте всерьёз думает о том, чтобы попросить пощады. Его раздражает громкое перевозбуждённое сопение над ухом, но отклониться некуда, и нефилим, понимая, что ничем хорошим это не кончится и не в силах перебороть искушение, бьёт лбом в переносицу чересчур близко находящегося демона. Мундус отшатывается, но Данте не успевает поздравить себя с маленькой победой — ответный удар вышибает воздух из лёгких, страшные когти насквозь пропарывают грудь, но кричать просто нет сил. Данте не чувствует свое тело, только горящую в каждой клетке невыносимую боль, но спасительное забвение всё не наступает. Разум, слишком старательно запрограммированный на контроль, ошибка, из-за которой он теперь имеет неслабые шансы сдохнуть прямо под ублюдком, убившим его мать. Нефилим давится собственной кровью, отчаянно пытаясь протолкнуть в истерзанные лёгкие хоть немного воздуха. Тело ему больше не подчиняется, вздрагивая от каждого жестокого толчка и издавая какие-то жалкие хрипы, пытаясь вывернуться из чужой хватки, но это попросту нереально. Чувства начинают предавать его: вместо цветной картинки мира — серьёзно, Данте, тебе важно это сейчас? чем ты собрался здесь любоваться? — перед глазами смыкается непроглядно-чёрная пелена, а шум крови в ушах заглушает все прочие звуки. Чёрт, это… это уже слишком. Ему кажется, что он слышит, как с треском ломается что-то в душе. — Хва…тит… прошу… Это не его голос. Он просто не может звучать настолько жалко. Данте обессилено откидывает голову на подушку, словно со стороны слыша свой сдавленный стон. У него больше не осталось сил сопротивляться. Мундус действительно отпускает его, но только для того, чтобы поставить на колени и продолжить. Нефилим только покорно прогибает спину, с мазохистским удовольствием упиваясь мыслью, что отсюда уже не выйдет. Его снова накрывает пустота, но уже другая — непроглядная тьма всё-таки начавшегося разлома личности. Кто же теперь будет защищать Вергилия? Мысль о брате неожиданно заставляет отрезветь. Данте недоуменно смаргивает: ему показалось, что кто-то успокаивающе коснулся окровавленной ладони. Прохладное прикосновение совсем не убирает боль, но, по крайней мере, делает её выносимой. Что-то мягкое и странно-знакомое касается лба, и он наконец отключается. Сквозь темноту пробивается знакомый голос и очень осторожные прикосновения. Ему совсем не хочется возвращаться из вполне уютного ничто в тот кошмар, которым стала его жизнь. Но это брат, и ему больно. Потянувшись за голосом, он открывает глаза и обнаруживает себя лежащим на тёплых коленях близнеца. — Данте! — Вергилий порывисто наклоняется к нему, но на полдороге замирает, отводит взгляд. — Я испугался, что ты уже не очнёшься. Он с трудом поднимает ставшую невероятно тяжёлой руку, ласково касаясь щеки брата. — Глупый. Разве я могу оставить тебя одного? — мельком отметив, что снова сорвал голос, Данте окидывает взглядом ничуть не изменившуюся камеру, потом пытается незаметно проверить, на месте ли штаны. На месте. Странно. Глюком это быть никак не могло, слишком тяжело дышать: рваные раны в груди ещё не исчезли бесследно. Сколько же времени прошло… — Давно я здесь валяюсь? — Не знаю. Наверное, несколько дней, — потянувшись в сторону, Вергилий подбирает с пола что-то и прижимает к его губам пластиковое горлышко бутылки, осторожно приподнимает ему голову. Бутылка та же самая, и воды в ней осталось едва ли на пару глотков. Данте с усилием отворачивается. — Тебе нужнее. — Не упрямься, Данте. Сейчас нужнее тебе. Он качает головой. Пить хочется до одури, но нельзя позволить тратить на себя последние драгоценные капли. Вергилий резко выдыхает, раздражённый упрямством. Почти сминает бутылку в кулаке и опрокидывает её содержимое в себя. А потом внезапно наклоняется и прижимается к губам, раскрывая их и аккуратно делясь водой. «Не брат, а сволочь», — бессильно думает Данте. Увернуться невозможно — они не в том положении, чтобы позволить себе разливать воду. На поцелуй это не похоже. Поначалу. Когда вода заканчивается, он понимает, что не хочет отпускать брата. Вплетает пальцы в светлый затылок, слегка притягивая к себе. Он готов отпустить сразу же, как только почувствует малейшее сопротивление, но Вергилий с готовностью прижимается ближе. У него мягкие тёплые губы и совсем никакого опыта, но Данте так устал от грубой страсти, что не делает ничего, просто слегка касается губ брата. Вергилий устало выдыхает и, не отстраняясь, прижимается лбом ко лбу. — Почему ты не рассказал мне сразу? — Ты знаешь? — Данте вглядывается в глаза брата, пытаясь понять, о чём тот думает. — Теперь знаю. Они заставили смотреть. — Ублюдки. — Почему я вот так должен был узнать, что этот подонок тебя насилует? — у него сердце колотится, как ненормальное. Вторую руку Данте кладёт ему на спину, слегка нажимает, и Вергилий без возражений опускается ниже, удерживаясь на руках. Дышать становится ещё тяжелее, но чужое тепло успокаивает. Если бы из-за этого брат отвернулся от него, было бы намного больнее. — И что бы ты делал, если бы знал раньше? — Не знаю. Но ты не был бы один. — Я не один. Нас двое. Понимаешь? — Данте утыкается лбом в плечо брата. На долгий разговор не хватит дыхания, снова отключиться нельзя и объяснить необходимо. — У Спарды двое сыновей. Мундус всё ещё мстит нашему отцу за предательство. Убить, это ведь так просто, короткая боль — и всё. Вот унизить, сломать… Я не мог позволить, чтобы ублюдок добрался до тебя. Я знаю, что такое ад, Верг. Они могут делать с моим телом всё, что захочется, но прикоснуться к тебе я им не позволю. Только не так. — Тебе нужно отдохнуть, — Вергилий ложится рядом, притягивая его к себе. — Поговорим завтра. — Только не вздумай выкинуть какую-нибудь фигню, пока я сплю. — Не волнуйся, брат, — тёплое дыхание касается щеки. — Я слишком ценю то, что ты для меня делаешь. Я буду здесь. Спи. — Не беспокойся за меня, — Данте обнимает брата. Если их кто-то подслушал, завтра за одним из них придут. Нужно что-то придумать. — Я уже давно ничего не чувствую. Уже засыпая под приятный стук чужого сердца, Данте внезапно осознаёт, что именно всегда казалось ему странным в Мундусе. У повелителя демонов не билось сердце. …Что ж, он всё равно уже давно не человек… — Я люблю тебя, брат. * * * — Просыпайся. Живее. Вергилий открывает глаза и резко садится. Его раны уже затянулись, только в сломанной недавно ключице отзывается боль. Данте стоит возле распахнутой решётки, крепко вцепившись в неё побелевшими пальцами, и дышит так тяжело, будто только что пробежал марафон. Из открытых ран на груди капает кровь. Вергилий мгновенно оказывается рядом с ним. — Что с тобой? — он пытается схватить брата за плечо, но Данте отшатывается, покачав головой. По другую сторону решётки неподвижно стоит младший демон. — Идём. У нас не так много времени. Вергилий недоуменно косится на демона. — Он не станет нападать, — взяв за руку, Данте выводит его из камеры и уверенно идёт по коридору, ни от кого не скрываясь. Демоны сопровождают их на протяжении всего пути, но не нападают и не подходят близко. — Данте, что происходит? — Я ведь обещал, что вытащу тебя отсюда. Наконец нашёл способ, — остановившись на развилке, Данте вертит головой по сторонам, принюхивается, а потом ловит ближайшего демона и, кажется, что-то долго ему втолковывает, не говоря при этом ни слова. Тварь машет лапой с тесаком в сторону правого коридора, Данте кивает и почти бегом кидается по нему, таща брата за собой. Останавливается посередине и, глухо выдохнув, закрывает глаза. — Иди вперёд. Там разлом, надеюсь, ты знаешь, как воспользоваться им без Кэт. — Что ты задумал? — Мне всё-таки придётся оставить тебя одного, брат. Я больше не могу вернуться в реальный мир. Демоны должны оставаться в Лимбо. К тому же, Мундус скоро поймёт, что что-то не так. Уходи, пока есть возможность. — Данте! — он хватает брата за плечи, резко встряхивая. — В чём дело? Что… что ты с собой сделал? Данте открывает светящиеся тьмой глаза и мягко улыбается. Поднимает руки, привлекая его к себе, зарывается пальцами в волосы. Чуть приподнимается на носки и невесомо касается губ. — Верг. Братик. Пожалуйста, ради меня… Выживи. И убирайся из города. Я знаю, ты сможешь. У него совсем ледяная кожа. И сердце не бьётся. Вергилий держит в руках без пяти минут мертвеца. — Данте, зачем? Ты не выживешь. — Да, скорее всего. Нахрена Мундусу конкурент. — Я не об этом, — Вергилий мягко гладит его скулы и не хочет отпускать. — Не с твоим уровнем контроля жить с остановленным сердцем. Это скоро убьёт тебя. — Если ты будешь в порядке, мне всё равно. Верг, ты тратишь время. Мне подчиняется хорошо если десятая часть всех, кто есть в этом здании. Уходи, пока они не узнали про побег. — Хорошо, я уйду, — решившись, он отступает на шаг. Сжимает кулак и с силой бьёт под дых, хватает согнувшегося брата за шкирку и спешит к разлому. — В конце концов, ты мой брат. Я имею на тебя право. В реальном мире идёт дождь. Вергилий втаскивает потерявшего сознание брата в приемный покой ближайшей больницы, равнодушно прибивает выскочившего санитара к стене призывным клинком. Аккуратно укладывает брата на лавку и, взяв со стола широкий скотч, заклеивает рот скулящему санитару. — Я прошу прощения. Моему брату не понравится, что я убиваю людей. Но если вы будете кричать, то придётся. Вы ведь не станете лечить того, кто считается террористом. Глупые, глупые люди, не видящие дальше своего носа… Не волнуйтесь. Вас скоро найдут, даже кровью истечь не успеете, — он садится за компьютер. Вспоминая почти забытые в заключении навыки, находит нужное отделение. Третий этаж, придётся воспользоваться лифтом, хоть и опасно. Но по лестнице тащить долго. Подходит к брату, осторожно поднимает, перекидывая его руку через своё плечо, прижимает к себе. Времени совсем мало, их скоро отыщут. Скорее всего, все, находящиеся сейчас в этой больнице, уже обречены. — Идём, Данте. Лифт за дверью. Вергилий отсчитывает мгновения, прислушиваясь к тихому дыханию брата. Пока он дышит, ещё есть шансы. Он вламывается в пустующую операционную, сгружает свою ношу на стол и судорожно ищет дефибриллятор. Они оба мокрые насквозь из-за дождя и, реанимируя брата, он сам рискует отправиться к праотцам. Но к чёрту всё, он должен пытаться. Вергилий выставляет максимальную силу тока. Скорее всего, не поможет, не для них это придумано и не для того, чтобы запустить уже давно остановившееся сердце. — Что же ты наделал, Данте… Тело на операционном столе резко вздрагивает от прошившего его разряда. Раз, другой… Вергилий отбрасывает бесполезный прибор, кладёт ладони на грудь брата. — Я не дам тебе уйти так. Ты мне нужен, брат. Пальцы легко входят в застарелые раны. Данте выгибается всем телом, пытаясь вырваться, Вергилий прижимает его локтем, успокаивающе шепча на ухо. — Потерпи ещё немного, Данте. Я знаю, больно, я тоже это чувствую. Ты ведь знаешь. Пожалуйста, не сопротивляйся. От боли темнеет в глазах. Вергилий чувствует это так, словно разрывает собственные лёгкие, скребёт по рёбрам, добираясь до сердца. Крови мало, её нечему качать, но у него ощущение, что руки запятнаны до локтей. Он прижимается лбом к холодному лбу брата, губами ловит его стон. — Прости, Данте. Это я виноват. Только останься со мной… В ладонь глухо ударяет сердце.