Лекарство от паники

На монотонно-белой, раздражающей ослепительным лоском стене поражающего габаритами роскошного зала одиноко висели большие круглые часы. Они не тикали. Скорее, издавали гулкий и гнетущий колокольный звон. Первый отдающийся пульсацией удар – и в помещение, распахивая массивные дубовые двери, входит Шерлок, моментально приковывая к себе взгляд Джона: вальяжно-медленный, как дикий кот, и по обыкновению невообразимо привлекательный, он идёт по идеально выверенной траектории, как герои боевиков впечатляюще уходят от взрыва, прямо к небольшой округлой возвышенности, на которой стоит недоумевающий Ватсон, с присущей ему нервозностью постукивая пальцами по собственной ноге.С непонятной окружающим ухмылкой вошедший друг поправляет быстрым движением спутанные вьющиеся пряди и становится совсем вплотную к Джону. Второй удар – и бывший военный врач осознаёт, разглядывая всех присутствующих и окружающую обстановку, что находится на собственной свадьбе. И, судя по всему, свадьбе с Шерлоком, что заставляет недоумевать ещё больше. Белые цветы и прочие украшения вокруг давят своей холодной торжественностью. Третий – и в мужчине тягучей волной вскипает такая небывалая ярость, что он, не думая, впечатывает Холмса спиной в большую колонну неподалёку, а после вдруг начинает в истерике просто-таки забивать его, желая сделать настолько больно, насколько это вообще возможно. Дать «другу» почувствовать себя на его месте.Отомстить. Отомстить за Мэри, за все его глупые выходки, за непонимание. Его зрение рассредоточено, и он как будто наблюдает всё со стороны, урывками и в ускоренном режиме. В помещении стоит неестественно выразительный металлический запах крови, а в ушах - крик кого-то невидимого, находящегося далеко за спиной Джона. И, силясь обернуться, он вдруг резко просыпается в кресле в съёмной квартире, осознавая, наконец, что слышал собственный истошный вопль. В таком же большом кожаном кресле (с отличием, разве что, в отсутствии потёртого ненового пледа) напротив сидит Шерлок, не выражающий ни единой эмоции. В голубых, с приятным мятным отблеском глазах – живая сталь. И сам Шерлок неподвижен и холоден, как статуя. Женственно-хрупкие кисти его рук мягко свисают с подлокотников, будто тот спит или вообще мёртв. И, обходя единственную преграду в виде журнального столика, подходя ближе, чтобы растормошить «зависшего» друга, Ватсон заходится новой волной крика, когда губы Холмса младшего приоткрываются, как бы неохотно выпуская наружу медленные струйки загустевающей тёмной крови. Ещё через мгновение он чувствует, как кто-то бережно одной рукой приобнимает его за плечи, и теперь уже по-настоящему просыпается, оказываясь в объятиях до одури любимого мужчины, в чём, конечно, никогда в жизни не признается даже самому себе. Пытаясь восстановить дыхание, он попутно уверяет полушёпотом, что всё в порядке, но Шерлок – рассудительный, виртуозный детектив Шерлок – лишь для виду кивает. Он следит за Ватсоном, отмечая про себя мелочи, которые кажутся сущими пустяками, не в силах найти нужных ответов: грудь часто вздымается, как будто тот только что пробежал марафон, лоб покрылся испариной, в глазах – судорожный блеск, и руки взялись мелкой дрожью, которую Холмс чувствует обнажённой спиной, когда Джон нерешительно обнимает его в ответ. - Всё в порядке, - едва ли на самом деле соглашаясь с другом, шепчет он. – Я верю тебе. Но тот, словно в припадке, не перестаёт повторять слова. Он бьётся в его объятиях, слабо пытаясь высвободиться, и лбом упирается в плечо. До невозможности растерянный из-за происходящего, но неизменно сдержанный в выражении нежных эмоций Шерлок Холмс уже пролистывает в уме, как книгу, десятки возможных расстройств и находит единственно разумное объяснение происходящего, которое не решается – о, сам Шерлок не решается! - озвучить сейчас, когда Джон в таком состоянии: не дай бог сделает только хуже. Мэри была права. Все были правы: Холмс младший разбирается во всём, кроме простых человеческих чувств и эмоций, они попросту неподвластны ему. К чему лгать, порой он и себя самого понять был не в силах. Он много думал и много анализировал. Пожалуй, зачастую даже слишком много. Так и сейчас. В голове скопищами всплывают самые разнообразные слова, которые одно за одним он отправляет на дальние полки гениального сознания, и всего два из них остаются светящейся пульсацией на внутренней стороне век: ПАНИКА.ПОМОЧЬ. Да, нужно помочь – вот что запоздало приходит в голову Шерлоку, который моментально срывается с места, абсолютно не зная, что и как делать, но испытывая чувство, что необходимо сделать хоть что-то, буквально поддаётся этому же лихорадочному состоянию друга. Но лишь на несколько секунд, а после холодный ум вновь берёт верх. - Чаю? –знакомо поворачивая в сторону Ватсона только голову, предлагает он, застыв на месте. Ватсону кажется, что это какая-то новая петля бредовых сновидений, но, к сожалению или к счастью, его обступила самая настоящая реальность, в которой он растерянно и всё ещё под градусом эмоций полу-лежал в кресле в их общей с Шерлоком съёмной квартире, и тот заботливо суетился вокруг в привычной ему немного безумной манере. Что творилось в голове детектива, неизвестно, вероятно, и самому богу. Джон коротко качает головой, давая понять, что не хочет чая. Шестерёнки мыслей в голове его гениального друга ускоряются, и мозг работает, как идеально отлаженный механизм, только отчего-то запинается, не может найти причин, ошибается в расчётах и вообще ведёт себя не так, как должен бы, и Холмс, не в силах смириться, с отчаянным «Чёрт!» швыряет взятую со столика чашку прямо в стену и долго смотрит на образовавшееся на стене и полу сплошное продолговатое пятно. - Шерлок! – негромко вскрикивает Ватсон, понемногу приходя в себя и пытаясь встать. – Что. Происходит? - Происходит? – неожиданно вяло и пассивно повторяет мужчина последнее слово. – Ах, это… - он кидает снова взгляд на разбитую чашку, ненадолго выпадая из реальности, - чай. – И шумно выдыхает, возвращаясь на прежнее место – подлокотник Джонова кресла, - подпирая подбородок сложенными вместе руками и касаясь кончиками указательных пальцев носа. - Ты словно сошёл с ума! – закатывая глаза, не успокаивается Ватсон. Он смотрит пристально, в самую душу, если таковая вообще существует, и будто пытаясь понять этого невозможного, непостижимого человека. - Тебе приснился кошмар, - начинает тот логическую цепочку, отчаявшись уже помочь другу, как «обычный» человек. «Обычный». Это слово теперь раздражает его, как никогда. Шерлок уже иронично подумывает, что он хуже, чем «обычный», ведь не может элементарного, но столь значимого. – Сны, - продолжает он, взяв себя в руки, – это переработанная мозгом реальность, из которой могло получиться нечто абсолютно невообразимое. Что-то, что, судя по всему… напугало тебя? –спрашивая самого себя, он снова выдохнул, а затем вдруг нахмурился. – Что тебя тревожит? - Меня? – вскинув бровь, переспросил Ватсон. - Господи, Джон, тебя! – начиная снова вскипать, ответил Шерлок, встряхнув его за плечо. – Тебя что-то тревожит. - Ты явно не в себе, - слегка отодвинувшись, констатировал тот. - Возможно, - ответил Холмс спокойнее. – Нет, даже… чего ты хочешь? - Что? - Чего хочешь? – едва успевая за собственными мыслями, потребовал он ответ. - Сейчас. Джон Ватсон только открыл рот, чтобы ответить, но Шерлоку его слова и не требовались: он уже запустил свою собственную систему нахождения ответа. Хитрая ухмылка. Но короткая, значит пытался это скрыть. Руки напряжены. Думает. Вероятно, придумывает убедительный, но лживый ответ. Это очевидно. Облизнул губы. Значит, нервничает. Или?.. Холмс бесцеремонно придвигается ближе. Отводит взгляд. Зрачки расширены. Остался маленький нюанс. - Джон, Джон, Джон… - ликующе шепчет Шерлок, покачивая головой и резким движением зажимая его запястье двумя пальцами. – Надо же, кто бы ожидал. Столько времени скрывать это от МЕНЯ. Удивлён. - О чём ты? –запинаясь, бормочет Ватсон, почти осознав, к чему клонит детектив. - Сейчас поймёшь, - победно усмехается он. – Мистер. Джон. Ватсон. На этих словах сердце Ватсона пропускает удар, и Шерлок чувствует это. Живая, резвая кровь вдруг на миг не чувствуется под пальцами в пережатых венах. - Ты любишь меня, - с хитрой улыбкой замечает он. - Не понимаю, о чём ты, - нервозно, но в должной степени талантливо отрицает Джон. - Правда? – приподнимая один лишь уголок губ, шепчет его друг. Его настроение резко меняется, и с довольной усмешкой, даже не думая щадить чувств Джона, он произносит: – О, нет, ты любишь меня. - Правда, - проигнорировав - или же нет - последние слова, выдыхает тот буквально за секунду до того, как слегка дрогнувшие губы Холмса накрывают столь желанным теплом его собственные, более прохладные, нерешительно застывшие. Они словно танцуют по его губам. Победоносно, властно, но вместе с тем опьяняюще-ласково и как-то боязливо. Кажется, он хотел сказать что-то ещё этому заносчивому детективу, но теперь это уже было и не важно, потому что нет в мире успокоительного лучше, чем губы любимого человека.