Однострочники

Воздушный Бывало Артемий задавался вопросом, а что случится с Бакалавром, когда чудесная Башня обернется дымом осенних костров, а воздушные замки утопистов осыпятся на степь первым снегом? Яблоки Ни яблок, ни праздника урожая — ничего, что могло бы ассоциироваться с деревенской глубинкой, только неизменная монохромная степь, жуткое безвременье, не пахнущее ничем, и Артемий, который зачем-то обещает показать свой дом таким, каким сам его видит, и глаза его пылают недобрым подземным огнем. Начало А ведь в самую первую встречу Артемий едва не рассмеялся, когда увидел грозного доктора из столицы: на полголовы ниже самого Артемия и едва ли старше, с тонкими пальцами и острым взглядом, Бакалавр совсем не выглядел опасным. Бабочка Все они, родившиеся крылатыми на свою беду, привлеченные светом волшебного фонаря, сгорят, так или иначе... ничего не сказал, ойнон, просто смотрю на картину, ты не замечал ее раньше? Кофе — Прости, я пью кофе только с Андреем, — вежливо улыбается Бакалавр и вздрагивает, когда Гаруспик ловит его руку и высыпает на ладонь горсть кофейных зерен, грозно кроша зубами свою порцию. Темнота — Мне нужно только взглянуть на этого твоего Оюна, — произносит шепотом Бакалавр, вглядываясь в темноту ведущего в Бойни тоннеля, и от Артемия не укрывается, что голос его слегка дрожит, а стоят они настолько близко друг к другу, что почти соприкасаются плечами. Отчаянье — Не завидую я тебе, — произносит Артемий, когда Бакалавр все-таки заставляет его выслушать свою историю, он еще хочет добавить что-то про волю, которая сделает любой выбор правильным, но в этот раз все-таки решает промолчать; за окном наступает рассвет седьмого дня. Двери Бакалавр — уставший, вымокший под мерзким осенним дождем, стоял перед металлическими дверями Машины и с все нарастающим раздражением вглядывался в знакомое тавро — символ, что не пускает змей в дом. Серебро Рядом с Бакалавром, даже если он находился далеко от Площади Мост, Артемий всегда слышал этот серебряный звон, коим пронизан воздух вокруг Многогранника, чувствовал холод силы, достаточно могущественной, чтобы совершить чудо (Самозванка, кажется, называла ее небесным пламенем), но видел он и тонкие серебряные нити, невидимые паутинки, опутывающие запястья — тоже ведь линии, да только не те... Обязанность — А теперь положи сердце, положи нож и медленно отойди от тела, — Артемий как был, в крови, с ритуальным костяным ножом в одной руке и теплым еще сердцем травяной невесты в другой, обернулся на голос: Бакалавр спешил к нему по ступеням кургана Раги и твердой рукой направлял на него, нет, не револьвер, на этот раз он прихватил с собой целый обрез... артемов обрез. Земля Земля требовала крови, и они проливали ради нее кровь снова и снова, но чужую или свою — этого Артемий, срывая у порога Омута тонкий стебелек твири, сказать не мог. Конец Пьеса должна закончиться там же, где она началась: в Театре они вместе с упоением слушали последние глухие удары исполинского сердца, а потом... потом они остались совсем одни. Водопад Невзгоды лились на Бакалавра водопадом из рога изобилия, и грубый степняк, в котором он тщетно пытался разглядеть черты покойного коллеги, был только одной из них. Пожар — Ты правда пытался сжечь Стержень? — Артемий протянул настойку похмельному и слегка потрепанному Бакалавру, который выглядел так, словно прямо сейчас собирался умереть. — Жаль, что не вышло. Гибкость Для человека, которого в этом городе за глаза называли змеем, Бакалавр не отличался особенной гибкостью. Полёт Стоя на краю верхней площадки Многогранника, Бакалавр грезил о полете, но вцепившийся мертвой хваткой в его руку Артемий, который, как оказалось, ужасно боялся высоты, был похож на тяжелый шар с цепью, что вешают на ноги арестантам. Еда Бакалавр все крутил в руках баночку консервов с местного завода, без этикеток и других опознавательных знаков, кроме цифр даты изготовления, но на вопрос о содержимом Артемий продолжал загадочно отмалчиваться. Ступни — А я говорил тебе, что бродить по степи босиком в конце октября — это тупая идея? — цедит Бакалавр, глядя на побелевшие от холода, исколотые острыми травами артемовы ступни с жалостью и отвращением. Могила — Это даже не капкан — это могила — говорит Бакалавр ледяным тоном, и Артемий вдруг чувствует, что ему плевать, насколько это человек может быть полезен для города, хочется просто посадить его на поезд (и неважно, сколько патрульных придется убить для этого) — и с глаз долой. Зелёный И у тебя тоже глаза от твирина позеленели, ойнон, не травился б ты этой дрянью, а? Голова Иногда Бакалавр задумывался, как в такой вроде бы неглупой голове Гаруспика уживаются университетские знания, степные предрассудки и живое, но немного больное воображение, которому Бакалавр мог только позавидовать, а потом смотрел на Артемия и думал, что нет, все-таки не уживаются — в этой голове все умные мысли сожрали страшные степные быки-людоеды. Пустота Поговаривали, что у Бакалавра нет сердца, но Артемий же чувствовал, вот оно, бьется под ладонями испуганной птицей в клетке ребер, и страх этот птичий перерождается в глазах лютой злобой волчьей, да стекает с острых клыков ядом змеиным. Честь Бакалавр говорил, что его борьба со смертью — это дело чести, но, прыгая в темный провал, Артемий не думает о чести, когда за спиной раздается зловещий оюнов смех, он может думать только: «ой, мама...» Вера Сначала Гаруспик думал, что у Бакалавра нет веры, потом понял: лучше б не было. Свет Гаруспик пожалел о том, что позвал Бакалавра в степь смотреть на звезды, потому что в глазах Данковского отразился только свет ужасной алой звезды, той, что взошла совсем недавно и поглотила другие звезды. Пропажа Артемий боялся, что после разрушения Многогранника Бакалавр наложит на себя руки, но произошло нечто иное: сам Бакалавр куда-то пропал, оставив все свои вещи, включая револьвер с полным барабаном и сброшенный словно в спешке плащ, на втором этаже ныне запертого Омута, а вскоре после этого в округе стали замечать необычайно много для этого времени года змей, что безжалостно расправлялись с последними чумными крысами. Металл Пусть за границами города бесновалась природа, и сама земля грозила поглотить их всех, но в моменты, когда становилось совсем тяжко, Бакалавр сжимал в ладони скальпель, и знакомый холод металла успокаивал воспаленный разум, освобождая от душных пут хтонического бреда и нежелательных мыслей об одном диком степном хирурге. Новый Многогранник — чудесная башня, символ человеческого величия и человеческой дерзости, драгоценное стеклянное дитя города, возвышался над выцветшей степью и низенькими серыми домами в своем сверкающем великолепии, приковывая к себе взгляды прохожих то восхищенные, то испуганные; он был чем-то новым, чем-то, что могло изменить все, но, как и все новое, он был чужд собственной колыбели. Старый Если каким-то образом пробраться в Бойни и спуститься в самый низ, в святая святых Уклада, где дремлет древнее и страшное, увенчанное множеством рогов и множеством глаз, там, на самом дне, так близко к сердцу мира, можно отыскать остатки фундамента той самой вавилонской башни. Запах Не гниль, не болезнь и не кружащая голову твирь — хуже всего был запах свежеразрытой земли — запах свежих могил, зовущий лечь в мягкую землю и отдохнуть, предлагающий безболезненную капитуляцию, смерть без вины и сожалений, и почему-то рядом с Артемием этот запах был особенно силен. Яд — Ойнон, я знаю, что ужи не ядовиты, так что можешь перестать на меня шипеть. Милый Нежное "мой милый" от заплаканной Евы, "он такой милый", украдкой подслушанное в Соборе, — они постоянно слышат это от посторонних людей, но, разумеется, не друг от друга, это было бы глупо. Снег Он все еще был здесь, когда выпал снег, и Артемию следовало бы задуматься о причинах внезапно вспыхнувшей любви Бакалавра к городу, но вместо этого его волновал только один вопрос: не мерзнет ли выскочка столичная в своем тонком плаще? Сожаление Сожаление горчит на языке привкусом твири (откуда только он помнит ее вкус?), и Бакалавр целое мгновение заставляет себя смотреть в глаза Гаруспику, надеясь передать этим коротким взглядом все, что осталось между ними невысказанного (прощание? прощение?), прежде чем отвернуться и начать с отстраненным видом разглядывать мрачные своды Собора. Цветы — Артемий, вы серьезно пытаетесь отравить меня очередной неизвестной науке травой? — Бакалавр с сомнением заглянул в протянутую чашку с дымящимся отваром. Секрет — Потрошитель, зачем тебе столько человеческих органов, ты их ешь, что ли? Шнурки Обычно все начинается с мелочей — всяких услуг и одолжений, внимания друг к другу, случайных взглядов и неожиданных подарков, но их отношения начались с побега из тюрьмы и вырезанного сердца, и это не смутило ни одного из них, а вот когда дошло до "Ойнон, выручай. У меня порвались шнурки, нужны новые", стало ясно, что оба они влипли по уши. Пятно Сотрудничество с Грифом, найм бандитов и последующее убийство стражи с целью освободить опасного преступника (для того, чтобы тот совершил еще одно преступление) точно останутся несмываемым пятном позора на безупречной репутации столичного ученого, так что Бакалавр очень надеялся, что этот ужасный потрошитель хотя бы будет достаточно впечатлен его самоотверженностью. Перекрёсток Иногда он просто останавливался на перекрестке, уткнувшись в карту, и пытался понять, в какую сторону ему идти, и тогда, словно по волшебству, из-за угла появлялся Артемий и со свойственной ему непосредственностью предлагал помощь, но случалось и так, что все было совершенно наоборот. Весна Бакалавр обещал вернуться в свою столицу совсем скоро, но Артемий меньше всего на свете хотел встретить весну в одиночку, увидеть, во что превратится город, когда исчезнет снег, скрывающий последствия до поры, боялся узнать, что город его давно мертв, не пережил зимы, вот и держал он Бакалавра крепко, словно веря, что само его присутствие способно отогнать смерть. Стойкость Чешуйчатая гадина подыхала в его кровати уже вторые сутки, да все никак не желала переступить порог, как все нормальные люди, а он, вместо того, чтобы добить, хотя бы из милосердия, тянул назад, верил упрямо, что выкарабкается, вернется к нему Бакалавр, потому что такие не умирают просто так, а может и вовсе не умирают никогда. Странный — И никакой крови, никаких ритуальных убийств и прочей варварской жестокости на этот раз? Как странно, — высказался Бакалавр, когда они вместе поднялись на курган Раги, и Артемий вкратце изложил ему суть ритуала и его, Бакалавра, в нем роль. Осень Осень в этом году выдалась мрачная, дождливая и туманная, несшая в себе множество опасностей, блестевшая сотней бандитских ножей, но именно такая осень была к лицу Бакалавру, его длинному плащу и черным перчаткам, изможденному виду, острым жалящим словам и безнадежной борьбе со смертью, что яркими кострами расцветила и Город, и Степь. Табу — Пронзать человеческое тело — табу, но отношения между мужчинами никогда не были под запретом, тут тебе не столица, — бесстыдно врет Артемий, не желая признавать вслух, что готов нарушить любое табу ради чужака в змеиной коже, которого Уклад и за человека-то не считает. Безобразный Если бы надменный Бакалавр, хоть раз смирив свою гордость, обратил взор к земле, то увидел бы, как хищно безобразные линии его любимого Многогранника вгрызаются в нее, как разрушают все, что так любовно выстраивалось десятилетиями, как он разрушает самого Артемия, когда рвется из рук вперед и вверх, навстречу собственной гибели. Мята — Ойнон, да ты видно совсем нюх потерял из-за этих своих снотворных и кофе, обыкновенную мяту у себя в кружке не узнал! Вода — 72, 73... 74! На одну больше, чем у тебя, ойнон, — Артемий с торжеством хлопнул сидящего рядом Бакалавра по плечу и обвел взглядом Машину: почти все свободное пространство в ней было заставлено бутылками с водой. Приветствие Родной город поприветствовал его засадой, охотой и тумаками, но первую же ночь он встретил в мягкой постели под недовольным взглядом своего нового лучшего друга бакалавра Данковского, который бормотал что-то вроде: "Я, конечно, сам предложил дружбу, но, по-моему, для первого дня это как-то слишком", так что Артемий не жаловался. Занавеска К счастью, Ева сняла занавески в комнате Бакалавра, чтобы сделать из них очередной экстравагантный наряд, поэтому Артемия обычно будило солнце, а не ядовитый вопрос: "Бурах, что вы опять забыли в моей кровати?!" Лес Артемий сказал, что степь не лес, в ней не потеряешься, а потом благополучно потерялся и обнаружился только через неделю в компании какого-то червя, но Бакалавр подозревал, что он это сделал специально.