Oblivion

Персиваль здесь в основном искал спокойствия. Его и так всегда недоставало в его жизни, а в последний год эта роскошь Персивалю и вовсе была недоступна. Каждая шишуга в магическом Нью-Йорке знала его в лицо, спасибо Гриндевальду, сумевшему его засветить во всей магической прессе. Приходилось или самому набрасывать на себя заклинания, оставляющие внешность неузнаваемой, или идти сюда, в Обливион, где вейловские чары справлялись с этой задачей на какой-то свой хитрый манер, не обременяя жаждущего отдыха человека подобными мелочами. Одинокого рыжего парня, то задумчиво поглядывающего по сторонам, то рисующего что-то на салфетках, Персиваль замечает почти сразу. Здесь этот человек впервые - постоянных гостей приучаешься постепенно узнавать по каким-то мелочам, всплывающим в памяти только здесь. Персиваль невольно любуется тем, как он сосредоточенно вырисовывает что-то на тонкой бумажной салфетке, крутя карандаш в длинных, кажется, весьма сильных пальцах. А потом комкает салфетку, простым заклинанием уничтожая бумажный шарик, и принимается за свой ужин, состоящий из тарелки сэндвичей и стакана сока. Персиваль решает все-таки познакомиться, когда он переходит на мартини, периодически, будто забавляясь, поглядывая на зал сквозь наполовину наполненный бокал. Банальные способы знакомства у Персиваля никогда не были в чести, а руки этого человека действительно немного зачаровывали аврора, именно к этой части человеческого тела всегда испытывавшего наибольшую слабость. Изящная, но мужественная линия от плеча до запястий, широких, совершенно не хрупких, и длинные, чуткие, наверняка сильные пальцы, ловко обходящиеся с карандашом и нежно обнимающие бокал. Эти руки достойны были и лучшего комплимента, но Персиваль решает ограничиться чем-то попроще, чтобы не спугнуть незнакомца навязчивостью. Бледную кожу, украшенную россыпью золотистых веснушек, мгновенно заливает рассветно-розовый румянец и молодой мужчина, собиравшийся, кажется, что-то сказать, замирает на вдохе, поднимая взгляд, рассматривая Персиваля с безмолвным, немного восхищенным недоверием. Грейвс прекрасно знал, какое впечатление производит на людей, особенно на тех, кто не знал, что ведет беседу с начальником Департамента охраны магического правопорядка. Если была хоть малейшая вероятность, что собеседник не останется к Грейвсу равнодушным, это происходило даже без малейших усилий с его стороны. Особенно с годами, когда отточенный, отполированный образ приобрел присущий возрасту лоск и импозантность. Но в основном люди, конечно, или его опасались, или пытались втянуть в свои игры, опрометчиво полагая, что в Персивале есть хоть капля любви к азартным играм. - Присядете? - немного неуверенно предлагает мужчина, и тут же протягивает руку для знакомства, представляясь: - Ньют. Персиваль садится напротив, называя в ответ свое имя, и несколько секунд просто смотрит на молодого парня, прячущего взгляд в бокале с сухим мартини. Грейвс всегда предпочитал чистые напитки, вроде того же огневиски, который ему незамедлительно подает молоденькая полупрозрачная официантка. - Вы впервые здесь? В Нью-Йорке, я имею в виду. - В Нью-Йорке - не впервые, но в местном Обливионе раньше не останавливался, - подтверждает Ньют, немного нервно выглаживая по кругу кромку бокала. - Извините, - опускает руки на стол, наконец-то взглянув на аврора прямо, - я просто никогда здесь ни с кем не знакомился и… немного смущен, если честно. Персиваля даже восхищает такая искренность, кто бы вообще в Нью-Йорке смог признаться, что его что-либо смущает? Хотя Ньюта с головой выдает отчетливейший британский акцент, но приличия ради, Персиваль решает не уточнять, откуда именно приехал его новый знакомый и для чего. Хотя иногда непросто сдержаться: втравившиеся в саму его суть за годы службы в МАКУСА привычки дают о себе знать. Самый безопасный разговор для начала - о книгах. Британцы, конечно, любят поговорить о погоде - во всяком случае, так считается, но навряд ли у кого-то может быть настроение обсуждать всю ту мерзость, что сегодня творилась на улице. Разговор с книг плавно перетекает на синематограф - Ньют, после второго бокала заметно расслабившийся, с живой, заинтересованной страстью убеждает Персиваля, что это почти что та же магия, только основанная исключительно на законах не-маговской - магловской, как он все время говорит - природы. Об этом модном развлечении Персиваль, конечно, был и без того наслышан, но в подробности особо не вдавался - мало ли что могли придумать не-маги, за всем не уследишь. А конкретно это изобретение для магического мира не несло никакой опасности, равно как и никакой пользы. Хотя Ньютон все равно настаивал на том, что колдографии с синема не сравнятся. Слушать его приятно - говорит со знанием дела, забывает о смущении, постоянно сплетает пальцы в замок или напротив, раскрывает ладони, доверчиво подставляя чужому взгляду мягкую кожу, кое-где тронутую росчерками тонких, старых шрамов. Как-то незаметно разговор идет дальше, и, все больше увлекаясь, Ньют благодарному слушателю - а Персиваль очень любит слушать, потому и превратил эту любовь едва ли не в лучшее свое оружие, всегда умея услышать то, что говорить ему не хотели, - рассказывает о своих многочисленных путешествиях, иногда замирая на середине предложения и подбирая слова, явно не желая раскрывать истинной причины своих странствий. Персиваль его за это не винит; здесь, в Обливионе, никто и никому ничего не должен, только где-то у затылка скребется мыслишка: “кажется, Персиваль, ты связался с обаятельным, интересным и по своему даже привлекательным контрабандистом”. Мерлин задери, этот парень слишком легко смущается для контрабандиста. - Тебе правда интересно? - Ньют внезапно прерывает рассказ о Малайзии, задумчиво взглянув на Персиваля. Обе ладони на столе, одна тыльной стороной вверх, другая - наоборот, будто дразнит или заигрывает не совсем естественной позой, но в голосе серьезная обеспокоенность. Хочет рассказывать еще, но опасается утомить слушателя неинтересной темой. - Я объездил большую часть Соединенных Штатов, несколько раз был в разных частях Европы и три раза - в Азии. Как думаешь, мне интересно слушать о Малайзии? - Не знаю, - Ньют качает головой. Правда не знает. Плохо читает людей, хотя, судя по рассказам, подмечает малейшие детали их поведения. А выводы не делает, люди его не слишком интересуют. Навряд ли контрабандист. Просто путешественник? Персиваль не должен включать аврора в Обливионе, одна радость - постепенно заклинание изотрет все его логические построения, не даст сделать вывод, запутает. В голове от этого потом немного мутно, но Грейвс привык, сам виноват. - Интересно, - Персиваль кивает с улыбкой, взглядом приглашая Ньюта продолжать. В основном здесь можно было провести время тремя способами - отдохнуть в одиночестве, найти кого-то, заинтересованного в отдыхе вдвоем или поговорить о политике. Все разговоры, начинающиеся хоть с книг, хоть с погоды, сводились к политике, будто Нью-Йорк только этим и жил, будто больше ничего вокруг не было. МАКУСА, Штаты, бесконечные споры о статуте, всего этого Грейвсу хватало и в Департаменте и его искренне удивляло, что находятся желающие поговорить об этом здесь. В конце концов, аврор был более чем уверен, что как минимум треть здешних завсегдатаев - господа и дамы из Конгресса. Никто не рассказывал ни о чем личном, никто не рассказывал, как ездил в Малайзию и пытался поладить с местными для… для чего - Персиваль не знал, Ньют вовремя прикусил язык, виновато улыбнувшись. - О чем еще тебе рассказать? - Ньют подпирает ладонью подбородок, прикрывая глаза, когда вторую его руку Персиваль накрывает своей, не давая убрать. Судя по тому, что свет в зале стал приглушеннее, время движется к полуночи, и в таком освещении глаза у Ньюта становятся совершенно кошачьими - зеленые, будто с золотистыми искрами-отблесками в глубине. - Даже не знаю, - Персиваль ловит его взгляд, любуясь смущенной улыбкой собеседника. - Это будет невежливо, если я спрошу, но все-таки… - Спрашивай, - с наивной готовностью кивает Ньют. - Ты лекции в Хогвартсе не читаешь? - Нет, - Ньютон смеется, качая головой. - Нет, что ты… Вообще-то, меня отчислили из Хогвартса, если честно… Кто меня теперь пустит читать там лекции.. - Тебя? - Персиваль недоверчиво качает головой, действительно не веря в сказанное Ньютом. - Они многое теряют. Я бы, наверное, не засыпал на общих предметах, если бы мне их читали с таким вдохновением. - А я вот не могу представить, чтобы ты засыпал на каких-либо предметах, - тихо смеется Ньют, мотая головой, отчего рыжая челка падает на глаза. - Нет, мне кажется, ты был прилежным и обстоятельным учеником… Внимательно слушал профессоров и все такое… - Тебе часто говорят, что ты не разбираешься в людях? - Персиваль ловит себя на том, что наклоняется над столиком, а Ньют делает то же самое, и все это время Персиваль сжимает пальцами его запястье, почти неосознанно притягивая мужчину ближе к себе. - Знаешь, постоянно, - смеется Ньют, кивая. - Все мне так говорят. И каким студентом ты был? - Своенравным, - Персиваль пожимает плечами, вспоминая характеристику из Ильверморни для Университета. - Упрямым. Постоянно спорил с профессорами. Предпочитал материал изучать самостоятельно, а на скучных лекциях без зазрения совести спал или читал что-то никак не связанное с предметом. Вылетел бы курсе на четвертом, если бы не был отличником и не оказывался так часто прав. Учителя меня, в большинстве своем, терпеть не могли. - Невероятно, - Ньют с улыбкой отводит взгляд. - Я бы ни за что не подумал.Что еще раз доказывает, что в людях я не слишком хорошо разбираюсь… Ньют еще несколько секунд смотрит то ли на стол, то ли на свою руку в ладони Персиваля, давая Грейвсу время полюбоваться изгибом белой шеи, кажется, тоже украшенной веснушками - как и все лицо. Прикоснуться хочется необъяснимо - простое, чистое желание, без второго дна, без лишних выдумок. Приласкать. - Как ты смотришь на то, чтобы продолжить разговор… - Персиваль не успевает закончить фразу, хотя внимательно следит за выражением лица Ньюта, немного размытым приглушенным светом. Ньют его удивляет, выдыхая, не дослушав: - У меня здесь есть комната… Персиваль чувствует, как напрягается его рука и как нервно подскакивает пульс. Ньют боится, что сказал что-то не то, поторопился. И издает какой-то невнятный, тихий звук, когда Персиваль подносит его ладонь к губам, прикасаясь осторожно и почти целомудренно. - Веди. Вот в этом коротком слове, пропитавшемся привычными аврору властными нотами, целомудрия ни на грамм. Ньют коротко кивает в ответ, быстро облизав пересохшие губы, и вслед за Персивалем встает из за стола, замирая, словно не знает, что ему делать дальше. Грейвс секунду оценивает состояние растерявшегося британца, и подходит вплотную, аккуратно обнимая за талию и чувствуя, как Ньют подчиняется, делая полшага вперед и немного запрокидывая голову, чтобы разглядеть лицо Персиваля. - Сейчас я тебя поцелую, - совершенно серьезно предупреждает Персиваль, наслаждаясь замешательством, всколыхнувшимся в зеленых глазах. - При всех? - недоверчиво уточняет Ньют, то ли принимая правила игры, то ли даже не осознавая, что играет. - При ком? - Грейвс дергает плечом, продолжая удерживать Ньюта ладонью, плотно прижатой к немного прогнутой пояснице. - При незнакомых людях, которым нет дела до происходящего вокруг? - Н-ну… я не уверен, - признается Ньют, на секунду напряженно замирая, когда Персиваль наклоняется к нему, чтобы выполнить свое обещание. Поцелуй немного горчит выпитым Ньютом мартини, добавляя пикантную ноту и без того необычной ситуации. Но поддается Ньют почти мгновенно - размыкает мягкие, немного обветренные губы, позволяя Грейвсу углубить поцелуй. Сам отвечает неуверенно, осторожно, но так откровенно наслаждается лаской, прильнув еще теснее к Персивалю, что это попросту очаровывает. Разрывать поцелуй совсем не хочется. Руки Ньюта удобно устроились у Персиваля на плечах, его ладони - на худощавой спине путешественника, выглаживая сквозь белоснежную тонкую рубашку рельеф чуть выпирающих позвонков. Тело к телу, так близко, интимно и жарко, что разум плавится окончательно, остается только одно желание - продолжать, дальше и дальше, отпуская себя. Когда Грейвс все-таки отстраняется, глаза у Ньютона от возбуждения пьяные и расфокусированные. - Пойдем, - Персиваль касается губами кончика розового, теплого уха, не удержавшись и немного прикусив. - Да, - хрипло соглашается Ньют, соглашаясь, кажется на все разом прямо сейчас. - Да, пойдем. Комната Ньюта, как и любая, наверное, съемная комната, ничем примечательным не выделяется - просторная, как все вейловские номера, с почти неприлично большой кроватью, и немного приглушенным светом. Персиваль разливает прихваченное в баре вино по бокалам, протягивая один Ньюту. Тот, немного пришедший в себя после поцелуя, принимает его с благодарной улыбкой, явно не зная, как продолжить разговор. - Я осмотрюсь? - Персиваль коротким жестом указывает на комнату и, получив короткий кивок от её хозяина, делает несколько шагов по ней, ничего примечательного, в общем-то и не надеясь найти. Однако кое что на письменном столе привлекает его внимание - словно кто-то выложил часть вещей из чемодана и забыл о них, не ожидая гостей. Оно и понятно. Персиваль секунду с интересом рассматривает, поочередно, толстую записную книжку в плотной кожаной обложке, набор перьев разной длины и степени использованности и пару женских перчаток в прозрачной упаковке - длинных, бежево-золотистых. - Твои? - улыбается Персиваль, чувствуя легкий и неуместный укол ревности. - Мои? - удивленно повторяет за ним Ньют, неуверенно-нервно дернув головой и подходя ближе. - Нет, что ты… просто попросили привезти пару… Кажется, таких еще нет в штатах… я не очень разбираюсь в моде, - в конце концов признается Ньют, окончательно смутившись. Щеки у него при этом ярко-пунцового оттенка. Что в моде Ньют не разбирается, было очевидно; по хорошему, менять нужно было все, от прически до ботинок - живое воображение с радостью рисовало Персивалю Ньюта, стригущегося “просто чуть-чуть покороче” и одежду покупающего “давайте, что есть, нет времени шить на заказ”. Но Персиваль, даже будь у него такая возможность, менять бы в нем ничего не стал - даже в этом было свое странное, теплое очарование. Ньют словно был полностью увлечен чем-то другим, может, своими путешествиями или тем, ради чего они совершались, а Грейвсу неожиданно было позволено оказаться совсем близко, прикоснуться к тому, что обычно людям недоступно. - А почему ты решил, что они мои? - спрашивает Ньют, отпив еще немного вина и отставляя бокал в сторону. К своему Персиваль даже не притронулся - не любил сладкие напитки. - Красивые руки в красивых перчатках, - Персиваль пожимает плечами, совершенно не собираясь признавать, что просто пошутил. Смущение на лице Ньюта этого стоит. - И цвет твой. Ньют тихо сглатывает, прикрывая заблестевшие как-то по-новому глаза ресницами. - Хочешь… чтобы я примерил? Теперь очередь Персиваля успокаивать заколотившееся сердце и находить в себе силы, чтобы кивнуть. Это немного - намного - больше, чем он мог ожидать от сегодняшнего вечера в целом и от Ньюта, краснеющего почти по любому поводу, в частности. - Рубашку придется снять, - Персиваль возвращает себе контроль над ситуацией, чувствуя, как Ньют без этой опоры начинает теряться. - Садись. Ньют послушно садится на стол, немного разводя бедра, давая Грейвсу вклиниться между его ног, подходя почти вплотную. Персиваль слышит, как тяжелое, сбитое дыхание Ньюта мешается с его собственным, пока он расстегивает пуговицы на белой рубашке, выдергивая её из брюк, и, не удержавшись, опускает ладони на нижние дуги ребер, наклоняясь ближе, и почти касаясь губами искусно очерченых ключиц. Останавливается, сдерживается, напоминая себе о затеянной игре и понимая, что остановиться, отступив, будет слишком сложно. Ньют напряженно вздыхает, когда Персиваль отстраняется, чтобы расстегнуть манжеты, и неторопливо поводит плечами, помогая снять рубашку. - Примерь, - Грейвс коротко кивает на перчатки, кончиками пальцев касаясь напряженных бедер и скользя взглядом по изгибу шеи, по гладкой безволосой груди к плоскому животу, оценивая изящество немного грубоватых линий. Ньют, кажется, не дышит даже, натягивая перчатки на руки - делает это неловко, словно ни разу не наблюдал за подружкой, собирающейся на танцы или в ресторан. Персиваль помогает ему, разглаживая блестящую ткань, а со второй перчаткой ему и вовсе приходится справляться самому - Ньют с непривычки проскальзывает пальцами даже по собственным рукам, а уж вторую перчатку и вовсе не может ухватить. - Я же говорил, что это твой цвет, - удовлетворенно кивает Персиваль, оглядывая Ньюта. Он, наверное, чувствует себя немного глупо, но это проходит, стоит ему взглянуть на Персиваля, потому что Грейвс им любуется - неприкрыто и откровенно, вылизывая взглядом обнаженный торс и закованные в тонкий шелк руки. Ньют, после секундного замешательства, укладывает ладони Персивалю на плечи. Немного сдвигает к шее и, подцепив пальцами пиджак, тянет его прочь. Персиваль помогает ему. Скидывает пиджак, вслед расстегивает жилет, пока руки Ньюта, едва касаясь шеи, снова скользят по груди, скорее дразня, чем лаская. Развязывает галстук под взглядом потемневших от возбуждения глаз. Быстро и в полной тишине расправляется с пуговицами своей рубашки, в общую неопрятную кучу одежды, свалившейся на пол, отбрасывая запонки, пока Ньют с поистине исследовательским интересом проводит пальцами в плену шелковой ткани по своей шее. Потом по груди - пара коротких, ласкающих движений. Потом перекладывает ладони Персивалю на шею и тянет его, чуть задохнувшегося от ощущений, к себе, податливо раскрывая мягкие губы для поцелуя, и мгновенно отдавая аврору инициативу. Иногда - очень редко - бывает легко забыться рядом с другим человеком. Погрузиться в него, раствориться. Отдаться - не телом, а по иному, словно душой, хотя Персиваль довольно скептически относился к этому понятию. Но Ньют прикосновениями рук стирает все мысли, все заботы, остается только он - по-мужски изящный, по-странному красивый, по-детски наивный. Немного неопытный, но подстраивающийся легко, будто создан для этого вечера и этой ночи. Стоит больших усилий отойти от него на шаг, чтобы неторопливо расстегнуть ремень и стащить с его ног брюки. Шаг обратно - Ньют тянет его к себе, прижимаясь телом к телу, скользя ладонями по спине. Тихо постанывает в поцелуй, сильнее стискивая Персиваля коленями, когда тот плавно толкается навстречу, дразня себя, дразня его, раскрытого, откровенного и чувственного. Остатки одежды - на пол, по пути к широкой кровати. Ньют приподнимается на локтях и не мигая следит за Персивалем, точно словно кот. Зеленоглазый, гибкий. Грейвс гладит острые коленки, опускаясь на кровать между раздвинутых бедер и, наклоняясь над Ньютом, направляет его руку к члену, негромко застонав в тонкую шею, когда шелк скользит по твердому стволу, когда длинные пальцы смыкаются на возбужденной плоти, двигаясь размеренно и плавно, пока Персиваль ласкает рот Ньюта и выглаживает изгибы тела, доводя его до изнеможения, заставляя задыхаться, дрожать от прикосновений, выгибаться навстречу и тихо, чувственно стонать. Поцелуи - россыпью по плечам, вслед за веснушками, золотистыми, светлыми и едва заметными на молочной коже; по груди, мимо маленьких покрасневших сосков, натертых нетерпеливыми пальцами, а затем к ним - прикусить, приласкать, чтобы горло завибрировало от долгого стона; по животу - коротко и быстро, хотя от искушения проследить языком пару старых шрамов Персиваль не отказывается. Ньют удерживается кончиками пальцев за его плечи, словно упасть боится, но руки из-за гладкого шелка все время соскальзывают, падают на постель, стоит Ньюту забыться и расслабиться. Потом - зарывается пальцами в волосы и перестает дышать, чувствуя горячие, влажные губы на своем члене. Персиваль смотрит на него снизу вверх и видит, как меняется выражение лица - от изумления к блаженству. Руки, на мгновение улегшиеся на затылок, падают на постель, Ньют шире разводит ноги, сгибая в коленях, словно молит взять его всего, без остатка, сейчас. От такого приглашения не откажешься, не захочешь. Ньют внутри горячий, узкий, хотя старается расслабиться и впустить любовника. Персиваль не торопится, двигаясь короткими толчками, сминая худощавые бедра и чувствуя, как на каждом немного резком движении Ньют сжимается, видя, как он жмурится, словно переживая короткую вспышку боли. - Не хочу причинять тебе боль, - шепчет Персиваль в мокрый висок, целуя, и чувствуя, как вокруг шеи обвиваются руки в шелке. - Расслабься, милый. - Все хорошо… правда, хорошо… - короткие постанывания в ответ. - Мне хорошо… Глаза затуманенные, губы припухшие, розовые, на плечах пара светло-алых меток от несдержанных поцелуев - Персиваль приподнимается на руках, чтобы рассмотреть его, прежде чем одним слитным движением толкнуться вперед на всю длину, почувствовать, как чужое тело обхватывает его сладкой, томной судорогой. Дать время привыкнуть. Теперь проще - движения становятся плавными, сливаются в унисон. Чувственное удовольствие топит обоих в омуте, и оба тонут - губы в губы, кожа к коже, переплетенные пальцы, один глоток воздуха на двоих и неистово движущиеся навстречу друг к другу бедра, соединяющиеся с глухим, пошлым звуком. Персиваль чувствует, как по распростертому под ним телу прокатывается первая волна неконтролируемой сладкой дрожи - Ньют сбивается с ритма, виновато охая, невидяще распахивая глаза. Внутри он сжимается сладостно-туго, еще только подбираясь к оргазму, а Персиваля уже ведет следом и из осмысленных желаний остается только желание прижаться теснее, глубже, раствориться в чужом, дарящем удовольствие теле. И следом - желание не прекращать движения, подгоняемое впившимися в бедра сильными пальцами, растекающейся между телами горячей спермой, широко распахнутыми зелеными глазами и шепотом, заполняющим все вокруг “Ещё, ещё, пожалуйста... ” Ньют сладко сжимается в последний раз, когда Персиваль едва не падает на него, обессиленный и измотанный, вжимаясь лицом в мокрую шею, прежде чем перекатиться на кровать. Грейвс не тянет Ньюта за собой, но тот поворачивается сам, придвигаясь ближе, сначала скользя вдоль тела пальцами, а затем переворачиваясь на спину и тихо ворча в бесплодных попытках снять прилегающие, словно вторая кожа, перчатки. Персивалю совершенно не хочется двигаться, но Ньюту он помогает - видит, что тот в одиночку не справится, а в награду получает ласковый поцелуй в уголок губ, слишком целомудренно-интимный для людей, встретившихся на одну ночь. Пара заклинаний приводят в относительный порядок и постель, и их самих, так что можно комфортно растянуться на кровати с чистой совестью. По хорошему - уходить пора, пожелав спокойной ночи, но не хочется, да и Ньют его выдворять не спешит - растягивается рядом по диагонали, уложив голову на грудь, и Грейвс обнимает его, поглаживая по плечу, хотя это больше, намного больше, чем он обычно себе позволял. - Знаешь, какой мой любимый Обливион? - внезапно спрашивает Ньют, все еще глядя в потолок, а кончиками пальцев поглаживая ладонь Персиваля. На потолке переливаются не совсем естественным светом звезды, скопированные заклинанием с этой части неба. - Разве они принципиально отличаются друг от друга? - Грейвс пожимает плечами, вспоминая. - Разве что цветовой гаммой. - Нет, это в Европе и Штатах они почти одинаковые. Нет. Во всем остальном мире они не такие… С местным колоритом. Мне нравится Обливион в Катманду. - Я не был в Непале, - на всякий случай поясняет Грейвс, расслабленно прикрывая глаза и мысленно придушивая собственное гипертрофированное чувство ответственности. Если он в собственный Департамент приедет не к шести утра, а к семи или даже к восьми, небо на землю не упадет. - Расскажешь? - Там волшебно… - Ньют смеется. - Там волшебно даже для волшебников…