Oblivion

Персиваль безошибочно узнает рыжую макушку, склонившуюся над очередной салфеткой - Ньют снова что-то рисовал, и пытаться выяснить, что именно, было по меньшей мере невежливо. Поэтому на рисунок Персиваль не смотрит, да и вообще старается не сосредотачиваться на деталях, чтобы не вызывать у себя головную боль. Ньют хорош и как образ - увлеченный, немного растрепанный - хотя отчетливо заметны попытки привести в порядок непослушную шевелюру, не обращающий ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг. Словно уютно устроившийся в своем гнезде зверек, которого Персивалю разрешено тревожить - хотя бы еще один вечер. От прикосновения к плечу Ньют вздрагивает, оборачивается, окидывая Персиваля испуганным взглядом широко распахнутых зеленых глаз, и даже собирается что-то сказать, но потом все-таки узнает его, и обеспокоенность сменяется мягкой улыбкой. - Здравствуй, - Ньют внимательно следит за Персивалем, любуясь, пока тот обходит столик, садясь напротив. - Здравствуй, Ньют, - Грейвс коротко улыбается ему, на секунду отвлекается на официантку, поднесшую ему стакан с виски, и снова смотрит на Ньюта, уже поверх стакана с золотистым напитком. - Ты уже поужинал? - Да, бутербродами… Я привык, - поясняет в ответ на удивленно взметнувшиеся вверх брови Персиваля. - Мне нравятся бутерброды. И салаты. Их можно приготовить из чего угодно под рукой, удобно. - Особенно, когда много путешествуешь, - соглашается Персиваль, и на следующий час или около того с удовольствием погружается в рассказ Ньюта о местах, где сам Грейвс никогда не был и навряд ли когда-нибудь побывает. Разве что прямо сейчас выйти на пенсию, благо выслуга позволяет, и начать путешествовать. Грейвс уверен, что ему это быстро наскучит - он не умел, в отличие от Ньютона, подмечать какие-то простые, но восхитительно интересные вещи, которыми были заполнены все его рассказы. Персиваль просто по другому смотрел на мир - и мир ему по большей части не слишком-то нравился, - но смотреть на него сквозь призму восприятия Ньюта было великолепно. Все эти неважные мелочи вроде окраски листвы леса, раскинувшегося на берегу заповедного озера, диковинных украшений на шеях женщин из африканских племен, вкуса кофе в каком-то азиатском захолустье - на все это Персиваль навряд ли вообще стал бы обращать внимание. Нефункциональные, бесполезные знания - а кофе неизвестно где он и вовсе пить бы не стал, - в рассказах Ньюта превращались в увлекательную, яркую сказку. Его хотелось слушать. Прийти домой после тяжелой рабочей недели - легкими они не бывали, только не у главы Аврората, - и слушать рассказы о переливчатых перламутровых гребнях в пышных черных волосах и зеленых листьях с фиолетовыми прожилками. Запивать рассказ чаем черт знает из чего, но очень вкусным и планировать, возможно, выбраться в отпуск дальше Нью-Йорка. Вообще планировать выбраться в отпуск. Персиваль на секунду думает, что, наверное, стареет, раз такие мысли лезут в голову. Да и вообще, мечтать о несбыточном никогда не было для него свойственно - “слишком рационален для влюбленности и слишком занят для женитьбы” так, кажется, говорили про таких, как он. Ньюта он навряд ли увидит еще раз - с его-то работой нельзя было даже быть уверенным в том, что он вернется из Олбани, а не будет съеден мантикорой, - а давать пустых обещаний этому замечательному, светлому человеку не хочется. В конце концов, они оба прекрасно знают, что все это ненадолго. Зато сегодня есть еще один вечер и даже ночь - много причудливых, красивых рассказов, теплые, чувственные поцелуи и прикосновения рук, словно запоминающих изгибы тела, ласкающих и изучающих одновременно. Ньют даже не выглядит смущенным, когда остается в одних только золотистых перчатках, и не выглядит удивленным, когда Персиваль опускается перед ним на колени, лаская поцелуями тонкую кожу на внутренней стороне раздвинутых бедер. Каждое движение кажется правильным, каждое касание - идеальным. Ньют зарывается пальцами в темные, седеющие пряди, со стоном запрокидывая голову - тонкий, дрожащий, чувственный. Персиваль позволяет ему то, что никому не позволял - давить на затылок, задавать темп, толкаться бедрами вперед, глубоко въезжая возбужденной плотью в расслабленное горло. Ньют полученной властью не злоупотребляет - двигается глубоко, но не грубо, гладит по затылку обтянутыми шелком пальцами, тихо, сладко вскрикивает и зовет по имени, на самом пике замирая и накрывая ладони Персиваля, устроившиеся на его бедрах, своими. А потом наклоняется и целует в губы, обнимает за шею и плавно сползает на пол, прижимаясь всем телом, лаская кожу шелковыми прикосновениями. Здесь, на полу, на темном ковре с густым ворсом, Персиваль берет его раз за разом, накрывая своим телом, заполняя собой, оставляя на фарфоровой бледности кожи яркие отметины, удивительно гармонирующие с золотистыми пятнышками веснушек. - Как же хорошо… - почти неслышно шепчет Ньют, когда последняя волна оргазменной дрожи отступает. - Как же с тобой хорошо, Перси… Грейвс на это ласковое обращение только хмыкает, и легонько прикусывает и без того расцвеченное плечо, понимая внезапно отчетливо, что Ньют поймет этот знак приязни верно - “мне тоже с тобой хорошо”. - Останешься? - с затаенной, но все равно отчетливой надеждой спрашивает Ньют, когда они все-таки забираются на постель. Персиваль не хочет думать о моменте, когда придется Ньюта просто отпустить и почти забыть - останется в памяти сладкое, солнечное воспоминание, привкус, который, вполне возможно, отравит ему жизнь, если он станет на нем зацикливаться. - Уйду рано, - решает Персиваль, проводя языком по горчащей потом шее и оставляя поцелуй за ухом. Ньют отвечает долгой лаской скользнувших по груди ладоней - от прикосновения Персиваля пробирает сладкой дрожью - снова! - и это почти мучительно. Но Ньют, остановив пальцы под ребрами, прижимается весь, пристраивая рыжую макушку под подбородком, и затихает нашедшим приют зверьком в кольце горячих, сильных рук. За весьма поздним ужином - для Персиваля он, скорее всего, заменит завтрак, - состоящим из бутылки вина и россыпи каких-то маленьких, ароматных пирожков из тончайшего теста, Ньют удовлетворенно и немного сонно молчит, прижимаясь голым плечом к плечу Грейвса, который совершенно не уверен в нормальности данного действа. Есть ночью - еще можно понять, у самого график ненормированный. Но есть ночью, в постели, без одежды и не одному - это что-то принципиально новое. Интересно даже, в каких диких племенах Ньют вообще такого нахватался, но Грейвс бы солгал, если бы сказал, что ему все это не по вкусу.

***

Ньют просыпается через пару часов, привычно отзываясь на смутное беспокойство, безошибочно возникавшее едва кому-то из его зверей нужна была помощь. Было в этом что-то магическое, в этой связи, которую Ньют устанавливал со своими подопечными, но никаких заклинаний Ньют для этого не использовал. Все на уровне интуиции, на уровне какой-то совершенно особенной магии. Просто подскочить и быстро спуститься в чемодан в одной пижаме сегодня не получится. Пижамы на Ньюте нет - он голой кожей прижимается к спящему рядом мужчине, не чувствуя себя неуютно или неловко. И выбраться из-под обнимающей поперек груди руки тоже не так-то просто, но Ньюту удается сделать это, не разбудив Персиваля. Взгляд на часы дает Ньюту понять, что времени у него не так-то много - скоро мужчина проснется, соберет вещи, хотя, может, перед этим еще успеет раз разложить Ньюта на кровати и вылюбить до трясущихся, разъезжающихся по скользкой постели ног, но потом точно соберет вещи, поцелует и исчезнет из жизни Ньюта навсегда. Этого не хотелось. Ньют вытаскивает застрявшего под корягой рунеспура, чьи головы снова не смогли договориться, в каком направлении ему двигаться, и думает о том, что было бы замечательно иметь возможность выбраться из чемодана и попадать в чьи-то теплые, крепкие объятия. Рассказывать, как мирил - или пытался, потому что змеиным языком Ньют не владел - рассерженные головы змея, вспоминать, как нашел его полумертвого в Африке - рассказывать, в конце концов про Африку - человеку, в глазах которого зажигается искренний интерес и который умеет слушать. И который смотрит на Ньюта так, словно он невиданое сокровище. С рунеспуром Ньют управляется за пятнадцать минут, возвращается в комнату, плотно закрывает чемодан, проверив, чтобы никто из зверей не проскользнул наружу, и возвращается в постель, скинув второпях натянутый халат. На его подушке спит нюхль. Нет, не спит, скорее всего, просто лежит, прикрыв глаза и едва-едва слышно урчит, словно не хочет потревожить спящего мужчину. Нюхль нежно прижимается к лежащей между подушками руке и от удовольствия подергивает задней лапой. На подушке лежит переливчатый розовый камень - Ньют даже предположить не может, где и когда нюхль мог его украсть, большая золотая монета - вот похожую Ньют видел еще в те времена, когда его пускали в музеи, и нитка жемчуга, которую нюхль очень любил и которую где-то стырил еще до знакомства с Ньютом. То есть, - Ньют привычно анализирует факты, - нюхль притащил и выложил на подушку все свои самые охраняемые и любимые драгоценности. Выбрался из чемодана, забрался на кровать, разложил ценности и улегся сам, довольный до безобразия. Нюхли привязчивые, но они однолюбы, а только с одним человеком этот зверек вел себя так послушно и ласково, не пытался ничего своровать, а теперь еще и решил подарить ему свои главные драгоценности. Никакое волшебство, действующее на разум, не может работать против столь очевидных фактов. Ньют, еще не осознав до конца произошедшее, хватает в охапку сонно заурчавшего нюхля и все его побрякушки, и запихивает в чемодан так быстро, что тот даже не успевает возмущенно заверещать. Чемодан Ньют закрывает на замок, для верности перетягивает ремнем, удачно попавшимся под руку, и заталкивает под стол, так далеко, что заметить его, не зная где он, невозможно. И только после этого возвращается к кровати, пытаясь понять, что ему делать теперь, когда он болезненно-отчетливо понимает, кто лежит в его постели, с кем он занимался любовью всю ночь. И то, что с этим же человеком ему предстоит работать ближайшие несколько дней - ни капли не облегчает ситуацию. Не облегчает её и давняя, но поверхностная увлеченность им - красивым, породистым, уверенным в себе несмотря ни на что - или кажущийся таким, что в данных обстоятельствах было свидетельством стальной выдержки. На главу американского Аврората хорошо было смотреть только издалека, так казалось Ньюту до сегодняшнего момента. А еще хорошо на него смотреть, когда он сам смотрит так, как на Ньюта сегодня ночью. Ньют думает что, наверное, не выдержит. Не сейчас, так потом, когда придется остаться с ним наедине в незнакомом городе, каждую минуту вспоминая, какой он, Персиваль Грейвс, под своей броней из самоуверенности и отчужденности. Податливый, горячий, внимательный и чувственный. Ньют опускается на постель, наклоняясь, чтобы прикоснуться губами к чужой шее. Персиваль на секунду напрягается, выныривая из сна, но мгновенно ориентируется, где он и подставляется ласке с негромким довольным мурчанием. - Прости, что разбудил раньше, - горячечно шепчет Ньют, вдыхая с кожи пряный, по-морскому солоноватый запах, и малодушно мечтая о том, что чувствует его не в последний раз. Руки блуждают по крепкому телу, лаская скульптурные изгибы, и Ньют совершенно не контролирует их, да и самого себя не контролирует, не знает, как - только что целуя тонкую кожу в ямке между ключицами - оказался между доверчиво раскинутых ног, вбирая в рот твердую от возбуждения плоть, старательно и почти отчаянно ублажая застонавшего мужчину. - Каждое утро готов так просыпаться, - бормочет Персиваль, опуская одну руку на затылок Ньюта и путаясь в непослушных рыжих волосах пальцами. Ньют ждет, что он надавит, задаст свой темп, но Персиваль только гладит его по затылку, тяжело дыша и разрешая Ньюту самому решать что и как делать. Ласкает прикосновениями пальцев, давая понять, что ему хорошо. Хорошо, когда Ньют ласкает губами головку, когда скользит языком по всей длине, когда помогает себе рукой и когда почти трепетно прикасается губами к мошонке. Хорошо, когда Ньют старательно сосет, втягивая щеки и когда, скользнув изящным движением наверх, целует в губы, прижимаясь гибким, разгоряченным телом, умоляя о близости, о заполненности, о безумном чувстве принадлежности. Навряд ли Ньют сможет называть мистера Грейвса по имени, даже если небо упадет на землю и ему вдруг будет это позволено. Не после того, как Ньют выстанывал его, сотрясаясь в выжимающем досуха оргазме, окрасившем мир в электрически-белый. Не после того, как шептал его, прижимаясь губами к мокрой, покрытой капельками пота шее, сцеловывая горчащую влагу и про себя умоляя время пожалеть его и остановиться на этом самом моменте. Когда Персиваль еще в нем, когда их губы сталкиваются в поцелуе и языки сплетаются в причудливой ласке. Когда кожа липнет к коже, и тела кажутся спаянными навечно, словно идеально подогнанные друг к другу кусочки сложной средневековой мозаики. - Мне жаль забывать тебя, - признается Персиваль, поглаживая прижавшегося Ньюта по взмокшим волосам. - Я знаю, что говорить такое как минимум неприлично, особенно здесь, но… - Я понимаю, - Ньют прижимается щекой к мерно вздымающейся груди, внезапно совершенно отчетливо понимая, что должен - неизвестно как, но должен - заполучить этого красивого, идеального зверя. Не могут, не должны такие острые, яркие чувства просто исчезнуть. Ньют знает про себя, что он не влюбчив, не похотлив, и до сих пор не мог бы представить, что рядом с кем-то можно просто лежать, рассказывать истории, и чувствовать себя счастливым, делая и этого человека тоже - счастливым. Лишиться этого - кощунство. - Ты похож на счастье, Ньют, - Персиваль мягко целует уголок дернувшихся губ, прежде чем в очередной раз со вздохом взглянуть на часы. - Мне пора. Ньют знает, что пора. Еще немного и он не успеет даже спуститься к зверям, а это совершенно неприемлемо. Опаздывать на встречу с мистером Грейвсом тоже неприемлемо, хотя встречи этой Ньют ждет с легким ужасом. На прощание они целуются так долго и так страстно, что это больше похоже на секс, тем более, что кроме чисто символически накинутого на голое тело халата на Ньюте ничего больше нет. - Береги себя, - напоследок просит Ньют, ткнувшись губами под челюсть, чуть прихватывая тонкую кожу. - А ты не заблудись, путешественник, - Персиваль на секунду мягко улыбается, а потом все-таки уходит, оставляя Ньюта в одиночестве - разве что с полным чемоданом его обожаемых питомцев. Было бы время, Ньют бы сварил себе большую чашку кофе с молоком, забрался бы в самый дальний угол чемодана, куда-нибудь на поляну под раскидистым деревом, где стоит дурманящий запах экзотических цветов, и обо всем, что его гложет рассказал бы Дугалу. Камуфлори, конечно, не отвечал, но так смотрел своими большими умными глазами, что Ньюту всегда становилось легче. Времени на это, однако не было. Следовало хотя бы успеть всех покормить и проверить, для этого нужно было пожертвовать завтраком - не впервой. - Мерлинова борода! - Ньют садится на пол возле вытащенного из-под стола чемодана, недоверчиво рассматривая его и, особенно, ремень, которым он перетянут. Только спросонок и с перепугу Ньют мог допустить такую ошибку - черный ремень из какой-то необычной, наверняка дорогой кожи принадлежал точно не ему. Для себя Ньюту было банально жаль покупать нечто подобное - все равно кто-нибудь из зверей сгрызет кусочек еще на исходе первой недели пользования. Стоит Ньюту расстегнуть пряжку, как наружу в одно мгновение выбирается нюхль - Ньют едва успевает схватить его за заднюю лапу. - Ну ты мне удружил, дорогуша, - Ньют вздыхает, глядя в маленькие умные глаза зверька. - Даже не знаю, хорошо это или плохо… Нюхль наверняка считает Ньюта дураком, во всяком случае, мордочка у него очень осуждающая. Ньют внимательно следит за тем, как нюхль косится на лежащий на полу ремень, принюхиваясь и всем пухлым тельцем пытаясь вытянуться, чтобы его достать. Ньют решает, что карман нюхля не такое уж плохое место для такой вещицы, от которой и избавляться не хочется, и на виду хранить не станешь. Заполучив вожделенный аксессуар нюхль окидывает зоолога благодарным взглядом и даже забирается к Ньюту на плечо и так и сидит там, пока тот совершает все необходимые утренние ритуалы для своих зверей. Кормит, поит, гладит, разговаривает, проверяет - и почти упускает момент, когда уже нужно бежать - не идти, а именно бежать, - в Министерство. Пожалуй, совет мистера Грейвса по поводу перемещения трансгрессией будет очень кстати, хоть Ньют и не любил путешествовать таким образом. На этот раз, видимо, Тине не дали разрешения использовать заклинание поиска на весь огромный холл - она нагоняет Ньюта уже у лифта, попеняв ему, что он так глубоко ушел в свои мысли, что не слышал, как она его окликала. Ньют и правда задумался слишком глубоко - больше всего его волновала поимка мантикоры и перспектива использовать мистера Грейвса - Ньют безуспешно старается не прикасаться мысленно к воспоминаниям о том, как звучит его имя в долгом стоне - в качестве приманки для этого опасного зверя. У него было всего пара дней в запасе, чтобы придумать какой-то другой способ, и абсолютное отсутствие полезных материалов по делу. Одна надежда, что на месте что-то прояснится и хорошее решение придет в голову. - Послушай, это ведь очень опасно, Ньют, - Тина останавливает его неподалеку от кабинета главы Аврората, оглядываясь на мгновение, чтобы по висящим на стене огромным часам убедиться, что у неё есть еще пара минут. - У тебя есть план? Мистер Грейвс говорил, что вы отправитесь только вдвоем… - Нельзя привлекать внимание… Город маленький, много незнакомых личностей попросту спугнут этого… - Ньют секунду мнется, подбирая слова. - Этого человека. А мантикоры чувствительны к магии, поэтому нельзя просто разбрасываться заклинаниями направо и налево. - Я уверена, что ты справишься. Что вы справитесь. И все будет хорошо, - Тина нервными короткими движениями поправляет воротник пальто Ньюта, его шарф, мягко улыбаясь, когда он привычно отводит взгляд, избегая прямого зрительного контакта. - Я буду тебя ждать, Ньют. Ньют сейчас особенно остро понимает, что от него ждут чего-то, что он не в силах пообещать или сделать. Тина очень хороший друг, но… Ньют неловко улыбается в ответ на её теплую улыбку, аккуратно сжимает её пальцы в ладони, и обещает только, что все и вправду будет хорошо. Почему-то ему кажется, что Тина не совсем верно поняла его, но у него нет ни слов, чтобы что-то объяснить, ни времени - стрелки часов замирают на восьми часах, когда он берется за дверную ручку и входит в кабинет. Персиваль сидит за столом, быстро просматривая какие-то бумаги, ставит в конце текста подпись, и переворачивает лист, переходя к следующему документу. - Присядьте, мистер Саламандер, - Грейвс кивает то ли на стул, стоящий возле стола, то ли на кресло чуть поодаль, и Ньют выбирает кресло, устраиваясь даже с некоторым удобством. “Опоздал на работу сегодня”, - с нежностью думает Ньют, радуясь, что Грейвс не легилимент. “Из-за меня опоздал”, - мысль не отзывается в голове чувством вины, только еще большей нежностью и тонким, почти незаметным покалыванием в пальцах, этаким преддверием совершенно неуместного возбуждения. Ньют смотрит на аврора украдкой, из-под челки, стараясь, чтобы тот не заметил его заинтересованный взгляд. Мысли в голове бродят совсем нескромные, совершенно Ньюту не свойственные: о том, как удобно было бы опускаться на колени перед главным аврором, склоняясь к его паху - массивный стол полностью бы скрывал его и никто не догадался бы, что происходит немного ниже столешницы из черного дерева. О таком думать не стоило, иначе румянец не к месту обожжет щеки. Ньют старается думать о другом, о важном деле, в которое он оказался впутан - и сейчас даже не жалеет об этом, хоть его и пугают открывающиеся перспективы. Персиваль ставит последнюю подпись, откладывает последний листок и переводит взгляд на Ньютона. - И какой у нас план, мистер Грейвс? Мы доберемся до места через камин? - Не совсем, - аврор поднимается на ноги, жестом приглашая Ньюта следовать за собой. - Через камин мы доберемся до Олбани, после этого - на поезде до Стамфорда. Городишко маленький, но ближе всех находится к ферме, куда нам нужно попасть. Волшебников там нет, мистер Саламандер, так что, если вам что-то нужно, лучше говорите сейчас. - У меня все необходимое всегда с собой, - Ньют слегка встряхивает чемодан, робко глянув на аврора снизу вверх. Неприятно не видеть в темных глазах ни капли узнавания, но Ньют, конечно, не винит Персиваля за это. - Тогда в путь. Пункт назначения - трактир “Ведьмино помело” в Олбани. Не перепутайте. Ньют кивает, зачерпывая в горсть немного летучего пороха, чуть удивляется тому, в какие жуткие рамки американцы загнали себя с этим пресловутым статутом, и шагает в камин вслед за Персивалем.