***
Живя бок о бок с Дазаем, Атсуши нередко задавался вопросом: что значит возвращаться «домой»? Что в принципе называют домом, где та тонкая грань между приютом, коробкой под мостом, маленькой комнаткой в общежитии и тем высоким званием, которого удосужится далеко не каждое пристанище? Ему вспоминались толстые, не заржавевшие, в отличие от всего в подвале, прутья решётки, упрёки и боль, холод, падающие на волосы капли дождя и впивающаяся в одежду сырость, небольшая комната с невозможно-белыми занавесками и окнами на юг, взрыв, терпкий запах алкоголя, кровь и непривычное чужое тепло под боком. Каждый раз Накаджима ни на что не жаловался, считая, что даже права на такую вольность не имеет. Каждый раз, когда приходилось уходить, грустил и чувствовал себя бесполезным, беззащитным перед судьбой, что гоняла его по миру, как бродячего кота. Больно осознавать, что неделю назад он прогнал себя сам. Квартира Кёки больше всего подходила под понятие дома: небольшая, едва обжитая, но тёплая и уютная, с белым плюшевым зайцем, держащим в лапках баночку с чаем, — почти копией того, что Атсуши купил ей в день знакомства. Маленькая деталь, придающая голым стенам и почти пустой кухне индивидуальность, оживляющая воспоминания о не самом приятном и в то же время решающем дне. Если встреча с Дазаем дала ему будущее, то спасение Кёки — право этим будущим гордиться. Теперь он мог использовать силу тигра, а не лишь она его; сражаться наравне с такими опытными противниками, как Акутагава, и одерживать победу. Защищать тех, кого жизнь отрезала от света, и ненавидеть своё существование чуточку меньше. Иногда, возвращаясь вусмерть уставшим с задания и чувствуя запах пряного и солёного, только приготовленного чая на рисе, Накаджима в принципе забывал, что он жалкий сирота, не заслуживший своего счастья. Обязанный сдохнуть в какой-нибудь канаве, дабы не мозолить другим глаза. Вот только вместо него сдохнуть пытался кое-кто другой. Тот, кому всё хочется доказать, что жизнь не безнадёжна, но кому нет сил даже посмотреть в глаза. — Мне кажется, ты всё усложняешь, — голос Изуми прорезал тишину. Атсуши убрал от лица сложенные в замок ладони, переводя взгляд на подругу. — Что, прости? — Ты не из тех, кто убегает, но сейчас как раз этим и занимаешься, — девушка села напротив. — Хотя переживаешь за него. — Я не знаю, почему… я… — Накаджима ударил себя кулаком по лбу. — Чёрт, я понимаю, что это глупо, но как мне снова подступиться? Он же плевать хотел на всю эту поддержку — до минут тот прыжок выверял, понимаешь? Я даже не знаю, то была попытка утопиться или он просто игрался со мной, проверял, пойму ли я всё, пока не поздно? А зная, что он уже прыгал с мостов и хоть бы хны… Кёка молчала: ещё вчера Атсуши был более-менее в норме, лишь немного подавлен, а сейчас его ладони дрожали так же, как в день, когда он, полностью разбитый и уставший, неловко просился на ночлег. Всё же дело о самоубийстве было лишним — по крайней мере, сейчас. — Этот человек двуличный, но не злой. — А так можно? — криво улыбнулся Накаджима. — Он пытался утопиться на задании, что в корне безответственно, — ясно, что агентство для него не авторитет. Но, когда тебе было плохо и вы ждали тигра, пошёл ли он прыгать с крыш? Парень поднял взгляд, будто в замедленной съёмке. — Он травится гадостью на работе и дома, всех достаёт речами, мол «жизнь бессмысленна», но кто пошёл спасать тебя и Танидзаки от Акутагавы? Кто сдался в плен мафии, чтобы узнать, кому ты перешёл дорогу? — Ещё и это… — вздохнул Атсуши: последние события совсем затмили факт, что его собственная жизнь тоже под угрозой. — К тому же, — маленькие ладони сжали рукав кимоно, пропуская меж пальцев алую ткань, — Дазай-сан был первым, кто заговорил о моём принятии в детективное агентство. Я захватила его по приказу мафии, подставила тебя перед Акутагавой и до того убила тридцать пять человек — мягко говоря, не заслуживаю такой чести… но он пошёл к Фукудзаве-сану в тот же вечер, пока ты не очнулся. Накаджима замер в немом удивлении: он помнил, как с самого пробуждения ломал голову над объяснениями и как вообще привести Кёку в агентство, как ожидал, что все воспротивится приёму в свои ряды убийцы… и как ожидания разбились о реальность, в которой Изуми битый час была объектом всеобщего внимания и умиления, а вопрос о её зачислении решился за минуту. Фукудзава говорил, что сам её позвал, а Куникида был тем, кто упоминал о ней днём ранее… но неужели всё это было уже после? Каким образом этот чёрт Дазай успел вернуться с базы мафии и вклиниться раньше, чем Доппо, сразу по возвращении спешивший с докладом? Он ожидал, что Кёка поможет ему, а Акутагава будет повержен? В горле застрял вязкий ком. — …Мне кажется, с ним случилось что-то, что заставило его ненавидеть свою жизнь и больше ценить чужие. Его слова слишком противоречат действиям. А ещё, — синие глаза смотрели вперёд сосредоточенно, почти непроницаемо, — от него веет смертью. — Ты говоришь жуткие вещи, Кёка-чан, — робко улыбнулся парень: ситуацию нужно было сглаживать. Срочно. — Но ведь рядом с ним аура, как рядом с трупом… — Значит поменяю! — неожиданно громко заявил Атсуши, вернув Изуми в реальность: взгляд вновь стал живым и осознанным, а пальцы разжались от удивления, выпустив ткань кимоно. — Вот только… а-а-а, когда ж я перестану быть тряпкой?! — Всё ещё нервничаешь? Накручиваешь себя? — Не накручиваю, но нервничаю. Просто всё так затянулось — не знаю, как подойти даже. Что сказать? «Дазай-сан, вы мудак, но и хороший человек тоже — я снова это понял»? — со смешком сказал Накаджима. — Есть незаконный мафиозный способ. Шутки отбило на корню. — Он гуманный, — тут же добавила Кёка, видя, как побелел собеседник. Как-то много стресса на один вечер. — Ты же сказала «незаконный». — Но гуманный… просто рано ещё. Одно из контрастнейших в мире сочетаний, видимо, — переход Атсуши из состояния тихого ужаса до совсем не тихого вскипания мозга. Парень вспыхнул румянцем и подскочил, хаотично размахивая руками и тщетно пытаясь выдать хоть какую-то цельную мысль. Изуми в недоумении склонила голову, её спокойствие даже не дрогнуло: девушка уже привыкла, что люди вокруг куда эмоциональнее. — Так, стоп-стоп, никаких венериных мухоловок! Я не куплюсь на это! Не знаю, чему ещё в мафии учат- — Но это же просто выпить*… Накаджима так и замер со скрещёнными в защитном жесте руками. — В смысле выпить? — На переговорах в мафии обычно угощали вином, иногда чем-то покрепче — «для спокойствия и лёгкости общения». Иногда с ядом — если надо, чтоб собеседник успокоился совсем. Ты весь красный, — неожиданно сменила тему. Атсуши резко отвернулся, предпочтя палить взглядом стену, хоть и знал, что упавшая на щеку отросшая прядь ничерта не спасёт. Он чувствовал, что щёки пылают, но, пока факт оставался не озвученным, было немного легче. — Не знаю, как у оборотней, но у обычных людей от нервов иммунитет падает… нет температуры? Может, чай сделать? Перспектива помереть в канаве уже не актуальна — лучше сразу самосожжение. Прямо сейчас. Жаль, что одно чувство стыда воспламенить не может, а в крови — исцеляющая способность. — Ты правда не поняла? — парень скосил взгляд. — Правда. — ОТЛИЧНО! Знаешь, я ведь тоже не понял! «М-да, Атсуши, ты, как бы помягче сказать… пиздишь». — …Чай? — Будет кстати. На некоторое время стало тихо. Накаджима занял привычное место за столиком, продолжая буравить взглядом стену и постепенно успокаиваясь; вскоре дошло до самоиронии. Самые нелепые и смущающие события были связаны с Кёкой и Дазаем — и причиной им они становились друг за другом. Замкнутый круг, в котором всё спокойствие достаётся Изуми, хорошее настроение — местному королю драмы, а испанский стыд — вашему покорному слуге. — Так ты пробовала алкоголь? — детектив посмотрел на мельтешащую у плиты фигурку. — Вино: меня угостил Накахара-сан. — Ещё одно чудо вроде Акутагавы? — Акутагава там один такой, — оба синхронно улыбнулись. — Нет, Накахара-сан более вспыльчив. Он — один из пяти главарей Портовой Мафии. Парень решил уже ничему не удивляться. — Главарь Портовой Мафии… угощает вином маленьких девочек? Они там все ку-ку? — В тот день он был немного странный. Сестра Коё и Акутагава были на задании, так что меня оставили под его присмотром. А он был зол, как демон, обещал кому-то то ли шею свернуть, то ли в мумию обратить… — Он сделал тебе больно? — напрягся Атсуши. — Он про меня забыл, — Кёка разлила кипяток по чашкам и перенесла их на столик, вновь усаживаясь напротив. — Кричал долго; посылку, что лежала на столе, смял гравитацией и выкинул в окно. Не знаю, что там было. Я видела только записку: Накахаре-сану желали «поскорее скопытиться и не угнетать бренный мир своим жалким карликовым присутствием». Ну, и много другого… Скажем так: «С наилучшими пожеланиями» — и без подписи. — Тот человек вообще жив после такого? — Накаджима пребывал в шоке: кому в голову вообще придёт дразнить одного из влиятельнейших людей мафии? — Не знаю. В истории Накахары-сана, говорят, много таких случаев. Четыре года назад ему на задании взорвали машину, три с половиной — доставили бомбу под видом торта. А ещё он разозлился, когда ему прислали дамскую шляпу. — Может, ошиблись адресом? — Вряд-ли. Но размер оказался великоват. — Небось, главное, что его расстроило, — засмеялся Атсуши. — М-да, декорации другие, но мафии тоже не чуждо человеческое. Хотя с бомбой перебор. — Вспомнил вступительный экзамен? — …Кто рассказал?***
— И-и что было дальше? Чай уже остыл, но Атсуши не обращал на это внимания, взахлёб слушая чужую историю. — Он говорит: «Вот что ты знаешь о мудаках?» Я молчу. Он: «А я много знаю. Они живут себе припеваючи, улыбаются и машут, исподтишка манипулируют тобой — и потом им все в ладоши хлопают. Гениями зовут, подсчитывают, какую долю прибыли этот сучий сын принёс в этом месяце: сорок процентов или пятьдесят. А тебе выписывают направление в больничку — лечиться, иначе распадёшься». Потом он встал, снова начал ходить-материться, кричать и говорить, что «гнилая скумбрия», — Кёка показала кавычки, — испортила праздничное настроение. — А был какой-то праздник? — Его день рождения. Ну, покричал он, сел и продолжил пить. Потом сказал, что пить в одиночку — алкоголизм, и дал второй бокал. Странно, но вкусно. Наверное. — Наверное? — Он быстро передумал и забрал его. Сказал, что забыл, что мне двенадцать. — А об этом можно забыть? — парень красноречиво окинул взглядом собеседницу: даже сейчас, в четырнадцать, Изуми вполне ещё походила на ребёнка — пусть за внешностью и скрывалась далеко не детская психология. Девушка пожала плечами. — Он до пяти утра рассказывал мне, как ненавидит скумбрию и быть пьяным, что лидером надо быть талантливым — или не становиться вовсе; чтоб не ходила в Чашу, ибо там мои ровесники занимаются бандитизмом и вообще это место проклято. Может, и дальше что-то было, но я заснула, — девушка задумчиво покрутила в ладонях пустую чашку. Едва заметно улыбнулась — Накаджима на секунду подумал, что ему показалось. — Странный он человек. Вроде и с пылким нравом, а даже весной, когда тепло, носит утеплённый плащ. Атсуши вспомнил, как легко Акутагава причинял боль другим из-за чего-то человечного: дал пощёчину подчинённой за то, что она просто хотела помочь, чуть не задушил Кёку, когда та впервые показала себя как личность, а не кукла. Но этот Накахара казался другим — уж точно не законченным ублюдком, эгоистично взошедшим наверх по трупной дорожке. Своеобразный вымирающий вид: вряд-ли это повсеместная практика, чтоб мафиози исповедовались друг другу и, надравшись до звёзд перед глазами, всё равно находили крупицы сострадания, чтоб позволить какой-то сироте заснуть у себя дома, прямо посреди разговора, и укрыть своим плащом. — Он не сказал, кто эта… скумбрия? — Накаджима решил оставить те мысли при себе. Кёка отрицательно мотнула головой. — Сказал, что стоит назвать имя — и этот человек, как по проклятию, вернется в его жизнь. Раз я не поняла, кто это, значит мы ещё не встречались — и это величайшее моё счастье.