***
Кёка непроницаемым взглядом смотрела на гостя, что издевательски-медленно пил давно остывший чай и пытался травить какие-то истории. То, что на обычные: «Как дела?» «Как работа?» — девушка будет отвечать сухо и коротко, как для протокола, Осаму понял сходу: после случившегося никто во всём агентстве не пытался заговорить с ним, кроме как по делу, а Изуми и без того разговорчивостью не отличалась. И сейчас, завалившись в восемь вечера, он чувствовал нескрываемый холод в ответ на полные мольбы намёки, взгляды в сторону хранившегося на плите тёплого ужина. Понятное дело, ждали не его. Но и он не самоубийство предлагать пришёл. К Дазаю вернулись трезвость ума и проницательность, что были словно парализованы реакцией Атсуши. Детектив с неохотой признавал, что в своё время водил за нос глав крупнейших организаций Йокогамы, если таково было задание, а на днях не справился с мальчишкой-тигром — смех да слёзы… От дальнейшей иронии — особенно вслух — удерживал факт, что Накаджима плакал на самом деле, переживал, приняв всё близко к сердцу, а этого не хотелось совсем. Идеальные самоубийства не доставляют проблем, не выматывают и не ломают чужие души: они просто случаются, забирая одну-единственную жизнь, — и именно этого Осаму никак не мог достичь. Один шаг. Один разрез. Один глоток — и всё закончится… но он всё ещё не стал хорошим. Каждая неудачная попытка бросала его в объятия отчаяния, душила обидой и скрываемой за улыбкой болью, но, когда Осаму успокаивался и вновь осознавал, что продолжает дышать и отравлять мир своим присутствием, в измученное сознание закрадывалась мысль: ещё не всё потеряно. До следующего раза он успеет. Но злосчастные прыжки с мостов, отравления, стягивание удавки на шее и прочий букет из «Руководства…» случались раньше, чем души касалось спасительное тепло. Дазай снова тонул, не понимая, за что ему наказание вечной — даже в агентстве так говорили — жизни. Холодно, больно, одиноко и до сумасшествия тихо, стоит захлопнуться дверям офиса, — закрывая глаза перед забытием без снов и открывая их утром, он ловил себя на мысли, что друг мог ошибаться. Быть хорошим — так же, как плохим, — одинаково утомительно. Всё равно полноценным человеком он не станет. Но Сакуноскэ на то и был его другом: даже после смерти владельца спокойный, чуть хриплый голос влиял на фальшиво бьющееся сердце, заставлял смиренно ложиться спать, а не вешаться на люстре, ночью и собираться на работу утром. Расследовать причины чужих смертей, давясь жаждой собственной. Дальше играть свою роль в этом театре, сне о загнивающем мире, тонуть в болоте, что обычные люди зовут жизнью, и спасать их, словно пытаясь украсть их шанс на скорую гибель. Но смерть присвоить невозможно. Перейти на сторону тех, кто спасает; быть хорошим, раз в принципе всё равно, каким быть; помогать слабым, защищать сирот, оставаясь одиноким, зажатым в тисках тьмы без шансов найти что-то, что превзойдёт ожидания, и не видя разницы между путём справедливости или путём зла — только Одасаку мог просить нечто подобное, не утешая, не доказывая и не гарантируя, что что-то вообще получится. Зная свою удачу, Дазай мог долгие годы барахтаться, как рыба на суше, и ничего не добиться, но рядом с Сакуноскэ он чувствовал себя ребёнком, за которого принимали решение. Словно: «Вырастешь — поймёшь», — и неважно, что речь о мафиози, в скромные восемнадцать лет способном обеспечить прибыть организации и истребить почти всех её врагов. Осаму хранил в сердце каждое слово, каждую крупицу тепла, рассеиваемую уже мёртвым телом, и понимал, что чем дольше они будут оставаться забитым в угол воспоминанием, тем лучше. Потому что вопреки своей одарённости он оказался ничтожеством, неспособным вовремя принять решение и сражаться плечом к плечу. Слабаком, который должен был спасти, но оказался спасённым. И, во благо этого города, лучше ему оставаться дурачком и бездельником, временами полощущим себя в Цуруми и пьющим после работы, чем сдаваться перед виной, жаждой мести тем, кто забрал последний источник надежды, и явить миру чудовище. Поэтому даже на могилу друга Дазай приходил редко. Самоненависть возвращалась неожиданно и тем болезненней, чем более ситуация требовала сдержанности и ответственности. Ничто не бросало Осаму в такие крайности, как работа: по Йокогаме чеши с утра до вечера, улики ищи, отчёт Куникиде пиши, от того же Куникиды прячься, потому что пришла очередная жалоба за утопление, самозакапывание, предложения двойного суицида и прочее непотребство… Дурдом какой-то, казино ебучее: вроде правила и принцип игры знакомы, но каждый день что-то новое. Остановить террориста-эспера с назревающей манией величия, спасти детей, мужей и жён, по неосторожности причинивших вред своими способностями, и убедительно-отзывчивым голосом успокаивать чужие травмированные нервы — весьма обыденно и просто. Но, когда Дазай немигающим взглядом впивался в здание восьмиэтажной гостиницы с песочного цвета забором и парком неподалёку**, не было никого, кто мог бы помочь. Он не замечал мелкой дрожи в пальцах, показывая орден на обыск и убедительно останавливая ладонь управляющего, потянувшуюся к телефону; поднимаясь по лестнице, игнорировал желание остановиться чуть раньше, зайти во всё такой же минималистичный, необжитый одноместный люкс, прикоснуться к скромному убранству комнат, посмотреть на парк и район небоскрёбов из-за заново установленных окон. Осаму не страдал сентиментализмом, но аура смерти и предательства, затаившаяся этажом ниже того, куда вело текущее задание, пленяла и оживляла воспоминания о том, как легендарного мафиози обманывали прямо под самым носом. Два года назад здесь пошатнулась дружба на троих. Если выйти на улицу, пересечь парк и свернуть в узкий переулок справа, можно найти место, где она сгинула навечно. Существовали тропы, которые Дазай должен был обходить стороной, но тогда само задание толкнуло его на скользкий путь. Изначально он не собирался прыгать с какого-то там моста: возможно, в другой раз, но явно не в день, когда заканчивалось обещание Атсуши. Жизнь без самоубийств оказалась не такой уж плохой: никаких отравлений, стягивающего ощущения в шее, боли в предплечьях, пропитанных кровью повязок… Но возродившееся чувство вины закололо иглами, оставляя ран больше, чем уже было от лезвий и многочисленных травм, — и все невидимые, такие, что никто не заметит, не поможет исцелиться. А выпрашивать жалость Осаму точно не собирался. Лучше не отравлять жизнь тому же Атсуши и поскорее исчезнуть: мальчишка и так слишком привязался к нему за такой короткий срок, слишком его жизнь изменилась и наполнилась красками благодаря самому ненадёжному существу в мире… Сколько можно переживать и дрожащими руками оказывать первую помощь, повторяя, каким же придурком является наставник? Сколько можно, так сильно любя жизнь и цепляясь за неё даже без тигриных когтей, спасать того, кому подобная милость даром не сдалась? Если он сам живёт во сне о загнивающем мире, это не повод топить в этом болоте тех, кто ни капельки не заслужил этого. Атсуши и детективное агентство в целом пробуждали непонятное ощущение тепла, что бывает лишь в обществе друзей, семьи или любимых, но ничего из этого у Дазая не было. Он давно перестал что-либо чувствовать; лишь раз сквозь броню фальши и взращённой жестокости пробилось что-то — и это была боль, пока руки заливала кровь единственного человека, что искренне желал ему счастья. Поэтому странный уют, что сплотил разношёрстный коллектив эсперов в эффективную организацию, начинал пугать. Добавить последнюю просьбу Одасаку — и вот он спасает забытого миром сироту; так уже было — и недавно Акутагава напомнил, чем такая «милость» закончилась в прошлый раз. Он не может делиться теплом, которого нет, заботой, которой сам едва знал, чувствами, что уже годами гниют в его душе, утратив изначальный прекрасный облик, если таковой вообще был. Пустота вновь жрёт его, дополняясь смутным, не полностью осознаваемым чувством вины, — и Дазаю запросто врёт, разыгрывая спектакль по телефону, и делает последний шаг. Но найти и успокоить существо, уже слишком поверившее в него, оказывается куда сложнее. Он в звенящей тишине пьёт чай, изредка поглядывая на часы, как и молча сидящая напротив Изуми. Синие глаза девушки холодны и непроницаемы — такого результата хотелось добиться с Акутагавой, вытравив из него ненужные эмоции, да нихрена не получилось. Надо же, ученик и правда превзошёл своего учителя… Почти полночь, Луна взошла, но, похоже, критики кулинарных способностей сегодня не будет. — Что-то уже поздно… Кёка, я могу остаться на ночь? — Осаму знает ответ. — Убирайтесь. Он молча встал, поставил пустую чашку на край столешницы, надел туфли и ушёл, тихо хлопнув дверью.***
Атсуши проснулся с рассветом, чувствуя знакомую боль в мышцах от ночёвки на твёрдом холодном полу. Телефон был полностью разряжен, и единственным источником света осталась щель от неплотно прилегавшей к стене двери, изнутри закрытой на защёлку. Парень, спросонья теряясь в темноте, собрал вещи и пробрался к выходу, кашляя из-за попутно поднявшейся в воздух пыли. Ненадолго замер, прислушиваясь. Дазай был здесь и, возможно, даже не подозревал, насколько близок к своей цели. Накаджима сомневался, что Изуми — с её непростым, ещё слишком забитым характером — согласится пустить Дазая на ночь, что вовсе не исключало, что наставник может уйти, но поджидать где-то поблизости. Рано или поздно, ему пришлось бы вернуться — и, прислушиваясь к затаившемуся в сознании тигру, Атсуши надеялся, что сегодня не тот день и Осаму предпочёл работу разговорам с утра пораньше. Зверь чувствовал «Неполноценного» с приличного расстояния и всегда вёл себя агрессивно, с нескрываемой неприязнью, хоть обычно и хранил её в себе, не скребя по чужому сознанию от каждого брошенного Дазаем слова. Сейчас же парень ощущал ленивое спокойствие и почти без опаски выглянул на улицу, веря своей способности: наставник и правда был далеко. Накаджима поднялся на второй этаж, открыл дверь, стараясь не сильно шуметь связкой ключей, и подскочил от неожиданности, когда спустя несколько шагов внутренние сёдзи приоткрылись и из-за них выглянуло заспанное лицо Кёки. Вздохнул, с удивлением отмечая, что его по-кошачьему тихое вторжение вновь было замечено. — Доброе утро, — зачем-то шёпотом говорит он. — Доброе. Я скоро. Собирался отговорить, поскольку пробуждение в полшестого — его личная проблема, а нормальные люди должны спать, но сёдзи сдвинулись, отсекая все возражения. Парень оставил сумку у входа и направился в ванную, где опустил голову под поток хлещущей из крана воды, смывая остатки сонливости и осевшую на лице и волосах грязь. Совсем скоро ощутил подёргивание за рукав: Изуми передала ему чистые вещи, что хранились в полупустом шкафу в её комнате. Девушка уже была одета в привычное красное кимоно, волосы заплетены в два аккуратных хвостика, а в синих, словно присыпанных пылью глазах отражалась лишь готовность к работе. Атсуши заметил излишнюю бледность, тонкую полосу залёгших под глазами кругов, в спешке неровно завязанный пояс и открыто негодовал: каким уродом надо быть, чтоб превратить маленькую девочку в игнорирующее обычные людские мелочи — вроде сна — существо, что тягуче-медленно приспосабливается к обычной жизни? В мафии, может, и нужно отринуть всё человеческое, переходить из спящего состояния в боевое за секунду, а право на слабость вообще приравнять к фантастике или преступлению… но в агентстве это не нужно. И Накаджима неустанно, но без излишнего давления пытался доказать это, показать мир вдали от темноты, где синие глаза станут полностью живыми, а от слабостей не придётся убегать. Даром, что последнюю неделю сам этим занимался. — Прости, что разбудил, — переложил вещи в пустую корзину и за плечи повернул девушку к себе спиной, начиная перевязывать бант на поясе. — Отпросись с работы пораньше и отдохни, хорошо? А лучше сейчас. — Скоро идти. — Через два часа. Поверь: если доспишь их, станет намного лучше. Лента затянулась на талии, и Кёка обернулась, сталкиваясь с лёгкой улыбкой Атсуши. Немного колебалась, металась взглядом с одного квадратика плитки на другую, но в итоге поняла, что обезоружена. — Я отпрошусь пораньше. — Ну смотри — я спрошу у Куникиды-сана, — Накаджима успокоился. Пальцы разровняли края банта и резко замерли, пока щёки наливались жаром. Изуми уже не смотрела на него — синие глаза надёжно скрывались за чёлкой, — и парень был чертовски рад, что его нелепую вольность не комментируют. Один раз он уже сгорел со стыда, называя то, что было до прихода к участку, «свиданием»; прикосновение к жёлтой ткани намекнуло, что это второй. — Я… это… не слишком туго? «И это всё, чем можешь оправдаться?! Ты придурок, Атсуши!» Кёка отрицательно мотнула головой, в несколько торопливых шагов покинула комнату и прикрыла дверь, но рассыпавшийся по щекам румянец не остался незамеченным. Накаджима ударил себя ладонью по лбу. «Ну придурок же!»***
Когда Атсуши вернулся, вытирая мокрые после душа волосы, неловкость уже позабыта: Изуми разогревала вчерашний чай на рисе, пока на второй конфорке варился обед на работу. Парень сел за низкий круглый столик, подтянул к себе сумку и выложил содержимое. Три папки объединились в группу, ещё по одной лежало рядом и в руках детектива. Если повезёт, вскоре он закончит последнее расследование, что получил от Куникиды неделю назад, — и, если Рампо одобрит, оно будет первым, от начала и до конца сделанным самостоятельно. Остальные задания выполнялись в группе либо Накаджиме поручали один из этапов работы, так что сейчас в груди разливалось приятное чувство гордости. На столик поставили две тарелки, и парень так же по группам переместил документы на пол, мгновенно переключая внимание на завтрак — он же вчерашний ужин, он же вчерашняя обеденная мечта. Голод стучит в висках, а уносимый паром аромат скручивает живот, напоминая, что тигры — даже сверхъестественные — солнцем не питаются. Отядзукэ исчез быстро, а за ним и добавка, на которую Изуми привыкла рассчитывать ввиду постоянных побегов Атсуши. — Самый вкусный чай на рисе, что я пробовал! Спасибо, Кёка-чан! Изуми отвела взгляд: опять ложь. Такая же, как тогда, когда он не смог отвести её в полицейский участок, передать властям как убийцу и вместо того совершил самый нелогичный в мире поступок, что дал ей шанс на счастье. Приятная ложь, подталкивающая к определённым выводам. А она всё не могла приготовить правильный отядзукэ… или Накаджиме настолько не принципиален его вкус, что он всего единожды — в первый раз — сказал хоть какое-то замечание? «Солёный». С тех пор мало что изменилось: пропорции чётко по рецепту, но, пробуя уже готовое блюдо, Кёка снова чувствовала слишком сильный привкус. Атсуши же помыл посуду и вновь разложил документы на своей половине столика, довольный, как сытый кот. — Здесь расследование Кенджи и два моих, — парень указал на три сложенные друг на друга папки. — Главное там расписано, надо только доработать. Занесёшь в агентство? — Конечно, — кивнула Изуми и ушла в комнату, почти сразу вернувшись с небольшой кипой бумаг. — Куникида-сан просил передать тебе, когда почти закончишь с предыдущими. — Ага, что тут у нас? — Накаджима с интересом перелистнул страницы. — Самоубийство. Воодушевлённый огонёк в глазах тут же погас, а надломанная улыбка исчезла с лица. Парень вложил бумаги в пустую папку, перевязал верёвкой и молча спрятал в сумку, возвращаясь к недопитому чаю. Кёка крепче сжала небольшую кружку. — Ты… когда сегодня вернешься? — Не знаю. Я всё ещё не могу посмотреть ему в глаза — просто не понимаю его, — Атсуши опустил голову на лежащее на столике предплечье, свободной ладонью прокручивая чашку. — Кстати, о чём вы говорили? — «Как дела», «как в агентстве», «не было повода поговорить — расскажи о себе», «тофу», «маленькие люди злые, но ты ещё вырастешь, а мой друг — нет***», «могу остаться на ночь»… — Стоп-стоп, не понял про друга, — прервал парень. — Я тоже. Ещё сказал, чтоб, если захочу измениться, не красилась в рыжий***. — Пф-ф-ф-ф, — юный детектив не сдержал смешок. — Дазай-сан в своём репертуаре. Боги, такое чудо… — Знаешь, о ком он? — Понятия не имею. Накаджима замолк, о чём-то задумавшись. Брови хмуро стянулись к переносице, словно вопрос был чертовски интересен, а пальцы начали быстрее раскручивать чашку по поверхности стола. Но вскоре они замерли, а взгляд лилово-жёлтых глаз устремился на Изуми. — Кстати, почему именно не в рыжий? Как по мне, главное — чтоб не в седой. Девушка улыбнулась, отпивая чай. Всё же Атсуши не чужда самоирония.***
Атмосфера в агентстве была пропитана ароматом кофе и мерным стуком клавиш. Кёка бесшумно прошлась от одного детектива к другому, передавая стаканчики с ещё горячим напитком, после чего вернулась на свободное место рядом с Танидзаки, цепляясь взглядом за экран компьютера и неотрывно наблюдая за написанием отчёта. Хоть инцидент с «Венериной мухоловкой» был исчерпан, девушку не спешили отправлять на новое задание — пока что она оставалась в офисе, учась бытовым основам вроде бумажной работы. Вместе с Джуничиро девушка анализировала результаты расследования, предоставленные Атсуши и Кенджи; остальные детективы занимались тем же, временами покидая офис для уточнения данных по своим заданиям. Дазай лениво раскидывал пасьянс, игнорируя сидящего на другом столе Рампо за своей спиной, который уж явно сдавать его не собирался. Отчёт нисколько не дополнился за пару часов, и возвращаться к нему не было никакого желания, пока мысли метались к затерявшемуся среди просторов Йокогамы подчинённому и его обиде. В стороне послышался голос Танидзаки: вместе с Изуми они закончили основную часть документа, осталось оформление. — Похоже, ты втянулась в непыльную офисную рутину, Кёка, — усмехнулся Осаму. — Можешь взглянуть на моё дельце: оно весьма интересное. — Сначала на голову Атсуши вылез, теперь в ребёнка вцепился? Молодец, что тут скажешь, — с презрением сказал Куникида. — Не «вцепился», а «предлагаю практику». — Сам ей и займись, благодетель. — Как грубо. — Кирако-сан, запиши в ведомость, что один бездельник жертвует треть зарплаты на благо агентства, — детектив поднял взгляд на беснующегося молчаливой злостью Дазая. — Когда нагрянет мафия, будет с чего ремонт делать и задабривать соседей. Осаму цыкнул, возвращаясь к своему отчёту. Вскоре за дверью послышались шаги и в офис зашла Акико. Почти с порога она обратила внимание на играющегося с прозрачным шаром-леденцом Рампо, уныло, но исправно тыкающего по клавиатуре Осаму, кипящую работу за столами Танидзаки и Куникиды — и к тому моменту, как Йосано расположилась на диванчике возле переговорной, великий детектив отчётливо уловил опасность. Женщина была не в духе. Тихая, словно кошка, но лилово-серые глаза источали зависть и тоску, особенно при взгляде на сладость в руках Эдогавы, сквозь которую тот смотрел на обретшие синеватые тона улицы, — настроение, ожидаемое от какого-то Дазая, но никак не извечного целителя в команде. Леденец отправился в вынужденное путешествие в упаковку и ближайший ящик стола. Акико провела свёрток взглядом вплоть до закрытия дверцы, но ничего не сказала. — Неважное у тебя настроение, — спустя время, прервал тишину Эдогава. — Неважное? Да оно просто ужасное! — детективы, особенно мужская половина, с облегчением выдохнули: женщина выплёскивает эмоции, перспективы есть. — Висельники, стрелки, любители поглотать таблетки и грёбаные утопцы — все, как один, холодненькие и никакой мне работы! Вы себе отчётики пишете, кнопочки клацаете, а у меня скальпели скоро заржавеют! «Называть мясничные ножи, тесаки и прочее колюще-режущее «скальпелями», ммм… Как это мило». — Ах, Атсуши, что ж ты тигром уродился… Я б попросила его с лестницы упасть — или сама бы сбросила, — мечтательный тон исчез столь же быстро, как появился, — но всё заживёт раньше, чем он придёт в гости. Если вообще будет чему заживать. — Не понимаю, — тихо сказала Кёка. — Йосано лечит только почти трупов, — Джуничиро взял в руки первый попавшийся лист и впился в него взглядом, подчёркивая видимость напряжённой работы. Голос был едва слышным, так что и Изуми пришлось пододвинуться. — Просто не попадайся к ней с царапинами, переломами и прочей фигней. Отвечаю: лучше дома полежать. Парня передёрнуло от воспоминаний, что не укрылось от взгляда Акико. — Танидза~ки~ — Я-я ничего, п-почему я?! Я цел и чист, как младенец! — Вот так всегда, — вздохнула Йосано. — Получите люлей на задании — от вас отбоя нет, а сейчас ни пальчик перевязать, ни зайти поболтать! Оставили женщину одну в пустой палате, без работы, без развлечения, маринуете неделю, но сами работаете так самоотверженно, — Акико театрально сжала блузу на уровне сердца, — что заявление вверх ногами держите… Джуничиро побледнел и виновато опустил голову, пряча документ в наобум взятой папке. — Я думал, тебе в радость, когда нет желающих на операционный стол, — Доппо сохранил файл и чуть отодвинулся от стола, протирая очки. — Не в радость, когда от меня прячутся, как от пугала. Вот скажи, Куникида: если я попрошу тебя пройтись со мной по магазинам, когда закончишь отчёт, ты сделаешь это? Детектив прокашлялся, надевая очки, и отвернулся к компьютеру, попутно цепляясь взглядом за товарищей и ища совета. Рампо с привычно-нейтральным выражением лица — разве что лишённым улыбки — наблюдал за происходящим, Танидзаки вообще пытался не отсвечивать, а Дазай ехидно ухмылялся, зная, что его уж точно не позовут, и наслаждался чужим смятением. — Прости, у меня график, — и сразу понял, какой бред сморозил, хоть и пытался отказать как можно мягче. Вдобавок к и без того сброшенному на душу камню в тишине офиса раздались аплодисменты: Осаму был в своём репертуаре. — Ну-ну, — Акико наградила презрительным взглядом обоих. — Кирако-чан, к чёрту этих мужчин: пойдём развеемся после работы? Заодно к Наоми заглянем, полечим народным средством. — Мне вечером на электричку: еду к родителям на выходные, — с грустью ответила девушка: план ей был весьма по душе. — Может, на следующей неделе? Йосано несколько секунд была неподвижна, после чего резко встала и направилась к выходу из офиса, энергично постукивая каблуками по плитке. — Ясно. Ну, тогда ладно. Дверь негромко захлопнулась, шаги по ту сторону стремительно стихли. Джуничиро уронил голову на ворох бумаг, разбросанных возле его клавиатуры. — Пиздец какой… — Я предупреждал, что когда-нибудь это случится, — Рампо невозмутимо достал свёрток с леденцом и отвернулся к окну, вновь рассматривая сквозь него улицу. — Думаешь, она сильно обиделась? — спросил Куникида: рабочее настроение изрядно стушевалось, несмотря на все графики. Всё же строго распланированный, нерушимый идеал на то и оставался идеалом: к нему ещё нужно было стремиться. — Скорее расстроилась. — Блин… Кажется, у нас внеплановое задание. — Не забудь в блокнот записать, — шёпотом «подсказал» Дазай, уворачиваясь от летящего в него ластика.***
Акико сняла очки и выключила настольную лампу. Закладка-уголок скользнула по поверхности страницы, закрывая почти треть текста, после чего книга скрылась среди документов в собранной на работу сумке. Женщина сняла заколку, задумчиво провела пальцами по её гладкой золотистой поверхности и со вздохом положила на коробочку с серьгами. Одна из последних покупок, хотя любовью к украшениям Йосано никогда не отличалась: кулоны, кольца и прочие были красивы, но мешали работе и мало сочетались с агрессивным способом спасения жизней. Возможно, поэтому внимание и привлёк глубокий красный цвет огранённых в гладкую полусферу рубинов, что, обрамлённые узкой золотой каёмкой, плотно прилегали к уху, — сравнительно крупные, но аккуратные и лишённые ненужных деталей, что раздражали бы частым колебанием в воздухе. Завтра — вернее, уже сегодня — выходной, и ничто не мешает ей насладиться гордым одиночеством, вдоволь выспаться, а утром нарядиться в что-то летнее и непринуждённо-элегантное, отправиться в кафе или парк, наслаждаясь прогулкой и чтением романа. Ещё один день её способность будет абсолютно не нужна — и она сможет побыть женщиной, а не врачом, Ангелом Смерти или демоном, ищущим жертву для похода по магазинам. Обидно, между прочим. Йосано накрылась пледом, обнимая свободный край подушки, и тряхнула головой: ну и пусть. Не новость, что мужчины редко когда любят шопинг, — она понимала это, но хотелось врезать гениальным умам агентства за то, что вечно прятались, поджав хвосты, и делали из неё дуру. Ясное дело, не со зла — и поэтому долго обижаться Акико не может, особенно, когда усталость мягко ложится на веки, навевая сны. Женщина почти заснула, когда услышала короткий стук в дверь. Сперва проигнорировала, отворачиваясь в противоположную от входа сторону, но ночной посетитель не сдавался, продолжая мерно отстукивать костяшками по дереву. Нехотя Йосано откинула плед и встала, со вздохом открывая дверь и щурясь от непривычно-яркого света уличного фонаря. К её удивлению, гостем оказался Дазай. — Слыхал, женщины нынче одиноки. Как насчёт лекарства? — демонстративно качнул пакетом с несколькими бутылками вина. Акико скептично посмотрела на детектива. — А у мужчин всё, значит, складно? — Будь складно, я принёс бы виски, а не воду. — Ну давай сюда — будем пробовать. Осаму прошёл внутрь, тихо закрыв дверь и сняв туфли, после чего догнал ушедшую на кухню Йосано. Задумавшись, женщина посмотрела на пустые полки холодильника, где мышам остались пред повешеньем лишь яйца, кетчуп, полбутылки молока и немного сыра. Явись Дазай днём позже, она бы успела сходить в магазин или наготовить что-то на несколько дней, но сейчас не было сил-желания ни на одно, ни на другое. Мужчина уже выложил на столик вино; Акико, недолго посверлив взглядом кусочек сыра, забрала его, быстро нарезала ломтиками и, прихватив бокалы, села напротив гостя. Тот, подпирая щеку ладонью, с любопытством осматривал комнату, задержав взгляд на скомканном пледе на футоне в углу. — Вижу, кто-то уже и спать лёг, — улыбнулся детектив. — Стреляй глазками в постель кому-то другому. — А зачем другому? У тебя тёпленько, светло, места много… — Как жаль, что не могу тебя вылечить, — лежал бы уже на операционном столе. Осаму рассмеялся, закручивая штопор в первую пробку и непринуждённо-нагло рассматривая узор на домашней одежде Йосано. Та нахмурилась, не понимая, зачем пустила эту жертву недоделанного театра: Дазай нарочито говорил заигрывая, но, если присмотреться, его глаза всё так же оставались холодными. — С чего вдруг такая щедрость? — женщина кивнула на разливаемое по бокалам вино. — Ты сама намекала: будто я поверю, что вы с Кирако шатались бы по магазинам, — пожал плечами детектив. — Неплохой она собутыльник, раз выпивает пять бутылок красного и приходит на работу к восьми. — Как узнал? — Наоми. — Тц, ей только восемнадцать… — Да ладно тебе, — махнул ладонью Осаму. — Тот закон про «пить, курить и баб водить с двадцати»**** никому нафиг не сдался. Можно подумать, ты ни разу в молодости не пригубила, — осёкся, тут же складывая руки в примирительном жесте. — Не пойми неправильно: ни коим образом не намекаю, что ты старушка, — наоборот тебе многие позавидуют… — Нет. — Что «нет»? — Дазай непонимающе вздёрнул бровь. — Нет, не пригубила. — Проблемы со здоровьем? — Да, — голос стал тише. — Но, увы, не моим. Акико в несколько глотков осушила свой бокал, пока Осаму едва прикоснулся к своему, забрала из-под стола бутылку и наполнила снова. Детектив знал о некоторых деталях прошлого Йосано — в том числе службе в пехотном корпусе под руководством Мори, и подозревал, как тяжко может быть ребёнку — даже сильному духом — в эпицентре войны, так что тему учтиво замял. Внезапно потухший взгляд женщины намекал, что дело не только в реках крови, что она видела, и не сотнях людей, которых смогла спасти. В чём-то сокровенно-жестоком и наверняка известном лишь Рампо и директору, принявшим её в агентство. Хотя Эдогава со странной улыбкой говорил, что ниточек, ведущих к событиям прошлого, уже не осталось и само оно окажется слишком скучным для Дазая. Словно знал, что Осаму некогда тоже был погружён в мир жестокости, но по другую сторону, нежели Акико, — сторону тех, кто убивает. Разговор перешёл в более непринуждённое и отвлечённое русло, разбавляемое вином и чуть сладковатым привкусом сыра. Сперва — про по-женски эстетичный интерьер комнаты, книги, которыми были плотно набиты полки и стеллаж; покаяние от лица мужской половины агентства, от которого женщина с улыбкой отмахнулась как от очевидной лжи («прислали бы кого угодно, но точно не тебя»). Затем — про работу, последние расследуемые дела, которые для Йосано оказались малоинтересны из-за тематики самоубийств и немного подбили на злость. В какой-то момент алкоголь размыл грань разумного, и детектив начал с упоением критиковать пострадавших, которых можно было спасти, прибудь медики чуть раньше: он считал их планы несовершенными, недостаточно продуманными и оттого эгоистичными. Доказывал, что суицид никого не должен обременять, а те трое, которые могли выжить, причинили бы массу неудобств семье, друзьям и, возможно, остались бы настолько покалеченными, что следующая попытка стала бы неисполнимой или отсрочилась в далёкое будущее. Таблетки могли не убить, зато вызвать сильнейшую интоксикацию организма, превратившую человека в обезображенную, бесформенно опухшую тень самого себя с россыпью багровых, фиолетовых, зелёных и жёлтых пятен по всему телу, вездесущим кисловатым, напоминающим гниль запахом кожи и, если повезёт, слепотой. Хотя везение для девушки, что не погибла бы, зато утратила все мельчайшие, самые эфемерные надежды на счастье, — понятие весьма относительное. Не видящие ничего, кроме тьмы, глаза стали бы спасением от вида навсегда изуродованной внешности и искажённых болью лиц близких, что изо дня в день ухаживали бы за таким родным полутрупом. Постоянное наблюдение, немощность и невозможность взять в руки лезвие, спички, очередные таблетки или — тем более — броситься под поезд. «Когда-нибудь ты выйдешь замуж за какого-нибудь замечательной души слепца»*****, — единственное утешение, на которое могла рассчитывать эта девушка. Но она смогла умереть — даже таким ненадёжным и многострадальным способом. Осаму рассмеялся, едва закончив рассказ, — громко, заливисто. Просто смешно: в него посылали автоматные очереди десятки врагов, но он отделывался одной-двумя царапинами на щеках; когда Чуя «возвращал» те самые пули, отряд противников обращался в сито. Мгновенно. С пробитыми лёгкими, сердцами и глазницами, раздробленными костями, разорванными сосудами. Обычные люди ведь умирают от пуль и таблеток. Умирают, когда подставляют лоб прямо дуло пистолета. Умирают, не задумываясь, на какой щеке след от приклада и с какой руки стреляет убийца. Умирают, ведь их не спасает прицельный выстрел от друга, что на деле рад бы врезать, связать и пройтись по гниющей душе пылесосом. Смех оборвался, став поперёк горла. Пальцы затряслись, и Дазай спешно опустил держащие бокал ладони под стол, пряча от недоумевающего взгляда Акико. Натянул привычную непринуждённую улыбку, с детским воодушевлением продолжая: — А хочешь расскажу про утопленика одного? У него груз почти отвязался с ноги — вот близко было! Верно. Или про атакованного огненным эспером мужчину, что вопреки сорока процентам ожогов мог бы выжить, упав воду, но захлебнулся. Или идиота-подростка, что лёг на железнодорожные пути и полсуток ждал поездов на нерабочей, чёрт возьми, ветке. Главное — не про Одасаку. Йосано не было дела до сказок Осаму, но прерывать резкий прилив вдохновения она не стала. Но в какой-то момент грань между терпением и безобидными, глуповатыми и завершившимися жизнью историями про суицид была преодолена — не каждый прыжок в воду, глоток таблеток или разрез приводил к однозначному исходу. В одном из таких случаев Акико была замешана лично: она успокоила Накаджиму после той сцены у моста, напоила снотворным и присматривала до утра, но это лишь на время облегчило чужую боль. Никакие лекарства — даже мощнейшие успокоительные — не лечат душевные раны и не возрождают доверие, а в случае со способностями тигра, нейтрализующими всё чужеродное, и вовсе не стояло надеяться. Дазай выглядел настолько беззаботно со своим трёпом, что хотелось от души врезать и хоть тисками вытащить из подлеца извинения. Но он был из тех, к кому Йосано не горела желанием даже прикасаться. — Атсуши пятые сутки меня избегает, — с досадой протянул Осаму. — Ясное дело: ты же местный моральный уродец. Похоже, эмоциональный порыв с мостом ему будут припоминать долго. Вот вам и тихое, «никого не обременяющее» самоубийство… — Удосужился бы задницу поднять и выследить на каком-нибудь задании. Не проблема ведь узнать, что он расследует. — Да, но его обида слишком сильна. Просто найти и вывести на разговор не получится: он просто закроется, я начну моноложить — найс поговорили, — вздохнул детектив. — Если ещё «котика» призовёт и решит убегать, моя способность лишь всё испортит. Так что не хочу выслеживать его и гонять по тупикам или ловушкам. — Но..? — Акико ждала окончания мысли. — Но можно ждать и положиться на случайность — или создать её. Если жертва не чувствует погони, она заметно спокойнее, — Дазай хихикнул. — Хотя называть так того, кто обращается в тигра… Пожалуй, я погорячился. — Ну удачи, — пожала плечами Йосано. — Не поможешь мне? — Я без понятия, где Атсуши. С того дня, как ты сыграл в утопца, ни разу его не видела. — Он не появляется в агентстве? — Может, и появляется, но ко мне в гости точно не заходит. Знаешь, Дазай, творишь ты какую-то херню, — бокал со стуком коснулся столика. — Ты ждёшь своего идеального случая — своего «случайно», — нарочито-театрально протянула Акико, — а мальчишка тем временем страдает от того, что ты предал его доверие. Всё, может, и разрешится максимально выгодно и спокойно, но смотри, как бы Атсуши не отдалился от тебя. — Кто знает: вдруг так будет лучше? — безразлично ответил Осаму. — Он верит тебе больше, чем отцу, который или сдох, или бросил его загибаться в приюте, — какое, блять, «лучше»? — женщина зло скривилась. — Ты последнюю совесть растерял? Или она вместо тебя в петле болтается? Мальчишка переживает за тебя и спасает, — что мы делать уже устали, — а ты ноги вытираешь о его заботу! — Самоубийце не нужна забота, — тон детектива остался прежним. — Хочет того Атсуши или нет, я не изменюсь: я ищу смерти и вечно спасать меня он не сможет. И не нужно. Он — жизнерадостное солнышко и должен светить тем, кто этого заслуживает. Если начнёт спокойно относиться к моим попыткам, как все в агентстве, ему будет проще. — А если он не хочет «лучше», «проще»? Дазай слабо усмехнулся, рассматривая раскачивающийся в бокале напиток. — Значит он дурачок. Злость распалялись, гонимая алкоголем в крови, и мало не выплёскивалась через край. «Дурачок здесь только ты — и когда-нибудь тебе это докажут», — Йосано буравила детектива взглядом, плохо ведясь на его попытки возобновить непринуждённую беседу или хотя бы развести на улыбку глупыми шуточками. Она не понимала, как можно наплевательски относиться к чужой заботе, когда к Осаму и так нечасто испытывают что-то положительное. А Накаджима считал его самым близким человеком, пусть и не говорил такого напрямую. Игнорировать настрой Акико становилось всё труднее, и вскоре Дазай замолк — прямо посреди очередной нелепой шуточки. Слова застряли в горле: сквозь всю пелену фальши и театра на него смотрели словно на обнажённого. Под взглядом Йосано казалось, что даже бинты не служат надёжной защитой — и все рубцы прошлого видны лиловым глазам. Детектив потупил взгляд; отросшая чёлка наполовину закрыла лицо. — Скажи, Акико: ты ненавидишь меня? — Нет. Ответ прозвучал сразу и твёрдо, несмотря на поплывшее от алкоголя сознание, из-за чего Осаму не сомневался в его правдивости. Женщина прикрыла глаза, пальцами обеих ладоней обхватила бокал и отпила вино, упуская момент, когда детектив придвинулся ближе и положил голову ей на плечо. — Ты тяжёлый. — А ты тёплая. Руки неплотным кольцом обвились вокруг талии. Йосано пригладила лезшие ей в лицо каштановые пряди, но ладонь не убрала и вновь пристрастилась к алкоголю. Изначальный кисловатый привкус уже не улавливался, и с каждым глотком на языке оставалась лишь приятная терпкость, а тело согревалось вопреки проникающей сквозь окно ночной прохладе. — Я могу у тебя остаться? — Может, в другой раз. Я слишком пьяна для гостей. — А если гость будет тихим и послушным? — Дазай. Часовая стрелка устремлялась к трём. Осаму потёрся щекой о закрытое тканью плечо, чуть сильнее сжал руки на чужой талии. Он был расстроен, чувствовал, что движения то излишне плавны, то слишком резки, а лежать вот так, прижимаясь к живому источнику тепла, было куда желаннее, чем с одурманенной головой выходить на пустую улицу и тащиться куда-либо. Не любил вино, но любили большинство тех, кого он знал, — и если Чую можно было оставить с парой бутылок розового, не споря о вкусах, и пригубить чего покрепче, то Акико как женщине решил составить компанию, хоть и знал, что его загребёт надёжно и надолго. Почему-то от крепких напитков такого не случалось, а с вином — регулярно. Его красный цвет румянцем передавался на щёки, голова кружилась и сама падала на женское плечо; прохладный ночной воздух забирался под рубашку, за не стянутый галстуком воротник, побуждая теснее прижиматься к мягкому телу, водить замёрзшим носом вдоль виднеющихся из-под футболки ключиц и шеи, касаться их разгорячёнными сухими губами… при этом понимая, что бред это всё, что это ему не свойственно, а Йосано — нафиг не нужно, по крайней мере, от него, даже если ненависти она не испытывает. Однако остановиться было сложно; сама мысль, что живительный источник тепла, обращающий тьму в душе во вскипающую смолу, совсем рядом, но может исчезнуть, сводила затуманенный рассудок с ума. Только жар начал ударять в голову, затылок отозвался ноющей болью: Акико сжала отросшие каштановые пряди и чуть оттянула от себя, вынуждая Дазая нехотя отстраниться. Взгляд лиловых — в ночи, казалось, более серых — глаз вмиг окатил холодом. Полубезразличные, словно их владелицу мысли и алкоголь утянули в непроглядную бездну и где до неё не доставали жажда и просьбы Осаму. Возможно, снова что-то из прошлого, поддетое спиртным воспоминание, в которое Рампо настоятельно советовал не лезть. Возможно, ей просто было непонятно, как самоубийца может так резко оживать, напрочь забывая о своей мечте и превращаясь в уязвимое, почти жалкое существо. А, может, и что-то ещё. Дазай не отрицал, что он жалок. Он глупо сидел напротив, хотя пальцы давно не сжимали его волосы; руки всё ещё обвивали чужую талию, но заметно слабее, а лиловые глаза продолжали смотреть в его карие почти в упор. Но под непроницаемым взглядом жар сходил, и Осаму чувствовал, что вновь прикоснуться к находящейся совсем близко женщине не сможет. Нет ни разочарования, ни грусти, ни радости, что к нему возвращается самообладание, — он продолжал молча сидеть напротив, парализованный и почти дрожащий от оживающего внутреннего холода. Йосано первая разорвала зрительный контакт, отвернувшись к бокалу с вином. Дазай словно вернулся в реальность и потупил взгляд, после чего отпустил Акико и шатко поднялся на ноги. Вместе они собрали пустые бутылки в пакет, и женщина провела его к выходу, чуть опираясь на чужой локоть. — В другой раз тогда? — В другой раз. Дверь тихо захлопнулась.***
Тело сковывала тягучая слабость, растекаясь вплоть до кончиков пальцев, что с трудом переворачивали страницы, но сон не шёл. Акико меланхолично листала книгу, цепляясь взглядом за редкие особо привлекательные цитаты, но едва запоминала их, перейдя к следующему абзацу. Алкоголь привнёс в мысли приятную пустоту; они словно заснули посреди хаоса, в котором кружились, подобно пчелиному рою. Ни тревоги, ни обид, ни планов на день — испарилось всё, окружая непонятным чувством сродни невесомости. Слух не сразу распознал редкий стук в дверь. Йосано лениво повернула голову к выходу: ну куда ей снова вставать, когда всё так хорошо, пока она сохраняет своё полуинертное положение? Пальцы пропускают страницы — так что, ноги пропустят пару шагов? Неприятный будет сюрприз среди ночи… Стук становился всё настойчивей — женщина поклялась, что, коль это Дазай, она от души вмажет ему и спустит отдыхать на лестнице. Но по ту сторону ждали вовсе не фальшивые улыбки или продолжение неполноценного банкета. — Р-Рампо, как ты сюда добрался?! Эдогава снял шляпу в приветственном жесте. Эмоциональная, полурассеянная, словно после сна, реакция и растрёпанный вид подруги забавляли, подбивали на улыбку, что мигом расплылась на тонких губах. — Пешком, ясное дело! Не люблю транспо- — Боже, какой ты идиот! — Йосано закрыла лицо ладонями, почти в ужасе глядя на гостя. Тот удивлённо осёкся, чувствуя неладное. — Общежитие чёрт знает где, на улице хоть глаз выколи — три часа ночи, Рампо! Чем ты вообще думал?! Прежде, чем детектив успел оправдать свои действия, на его груди сомкнулись чужие объятия. Тонкие пальцы сжали ткань пончо и жилетки под ним. Невысказанная речь стала поперёк горла: Акико никогда так не делала; её движения казались то слишком быстрыми, то чересчур медлительными, эмоции вышли из-под власти извечного контроля. А нос щекотал слабо ощутимый запах алкоголя, что — с учётом времени и места — совсем выбивалось из образа Йосано. Взгляд зелёных глаз переметнулся за спину женщины, бегло осмотрел комнату и видимую часть кухни, но ни бутылок, ни бокалов, ни намёка на чьё-либо присутствие не уловил. И поэтому Рампо знал, что до него гости уже были. — Ты пахнешь вином, — тихо сказал он, кладя ладони на чужую талию: Акико сильно навалилась на него, ища поддержки в объятиях, — и детектив не исключал, что скоро кое-кого придётся ловить. — Дазай заходил. — Зачем? — Предложил выпить и полечить тоску на сердце. Детектив чуть отстранился, перехватил женщину под бок и помог зайти внутрь: разговаривать через порог не было никакого желания. Мотивы Осаму отразились в несвойственном Эдогаве хмуром, недовольном выражении. Сняв туфли, он провёл Акико до футона и осторожно опустил, прислоняя спиной к стене, затем повесил пончо на спинку стула и сел рядом на корточки, присматриваясь к уставшему лицу. — И получилось? — Не знаю, — протянула Йосано и замолчала, откинув голову назад и касаясь теменем стенки. Глаза детектива были открыты шире обычного, смотрели бесхитростно, но тщательно изучая. — Теперь никак не пойму, хочу спать или фиг с ним — и просто… Впереди послышался тихий невнятный шорох. Женщина открыла глаза и непонимающе взглянула на раскрытую перед ней ладонь с четырьмя небольшими пакетиками. Из-под прозрачной половины упаковки проглядывалась гладкая, словно стеклянная, поверхность знакомых леденцов в виде шарика. — Попробуй: они вкусные. Есть малина, апельсин, мята, шипучка… Вот какая связь между сном и конфетами? Спутавшееся сознание Акико тщетно пыталось найти ответ, а Рампо с почти детской непосредственностью показывал на разноцветные леденцы, рассказывая, каков вкус каждого из них, и совсем не удивился, когда тонкие пальцы подцепили упаковку с тёмно-розовой ягодой. Ведь он связь видел: знал, что Акико любит вино. И что ещё больше она любит сладкое. — Кстати, через них я никогда не смотрел на город ночью. Рампо раскрыл упаковку с бирюзовой сладостью, подошёл к открытому окну и, закрыв левый глаз, присмотрелся к простирающейся внизу улице. Освещённые фонарями участки стали перевёрнутыми и чуть изогнутыми под влиянием формы леденца, окрасились в голубо-зелёные тона. Но большая часть пейзажа была окутана тьмой, и, в отличие от вида из офиса, он не мог похвастаться изящной архитектурой, разнообразием магазинов и кафе на первых этажах и множеством снующих туда-сюда людей. Отсутствие света сильно уменьшало эффект от такого занятия, и детектив вздохнул, пряча сладость обратно. Какое-то время Акико молча наблюдала, а затем с неожиданной ловкостью оказалась рядом, складывая руки на подоконнике. Лиловые глаза сощурились. — Так, здесь ламп немного — ничего не увидим. Надо поискать! — женщина оттолкнулась от подоконника, резко разворачиваясь и вприпрыжку удаляясь вглубь комнаты. Рампо не успел остановить её и с облегчением вздохнул, когда она без падений и излишних заносов со стороны в сторону добралась до шкафа. — Ты пьяна — давай посмотрим на что-то у тебя дома? — Где же она была… Логика слабо сочетается с алкоголем, в чём Эдогава снова убедился, когда его основательно проигнорировали, увлекаясь поиском одежды. Выбор Йосано пал на что-то тёмно-синее, но, направляясь в ванную, она остановила взгляд на лежащих на пледе леденцах, задумалась и положила вещи на полку. Детектив отвернулся к окну, решив, что пускай: женщина нарядится, налюбуется — гляди, и успокоится… Но когда она окликнула его, кружась на месте в вышитой крупным цветочным узором светлой юбке, белой блузке с полупрозрачной тканью на плечах, и спросила, идёт ли ей, он понял, что переоценил возможности — в первую очередь, свои. — Красиво, — Рампо не любил говорить очевидное, но в этот раз сказал не задумываясь, мельком задержав взгляд на вздымавшемся до колен подоле юбки. Он сомневался, стоит ли куда-то идти, но Акико уже воодушевлённо поправляла причёску, закалывая несколько прядей любимой заколкой. Почти невесомая золотая бабочка стала неотъемлемой частью её образа — без неё Йосано становилась… домашней. Не имеющей никакого отношения к исцеляющей способности, службе в армии или работе в детективном агентстве — обычной женщиной, что может позволить себе не спать допоздна, напиться, когда грустно, и нарядиться в долгожданный выходной, наслаждаясь вниманием и прикованным к себе взглядом. Такой, какой привыкла не показываться, из-за чего часами меряла одежду, любуясь видом в зеркале, а затем аккуратно прятала в шкафу, чтобы всё равно показаться в белой рубашке с галстуком, чёрной юбкой ниже колен и красных туфлях на невысоком каблуке. Ну, или чём-то совсем похожем и таком же сдержанном — обязательно с памятной золотой бабочкой. Поэтому, пока Акико искала ключи, Рампо забрал с пледа сладости, подошёл к ней со спины и аккуратно снял с волос заколку, не обращая внимание на разницу в росте, созданную высокими, но устойчивыми чёрными туфельками. — Без неё лучше. Идём, — противореча своим же недавним мыслям, детектив положил украшение на полку и легко подтолкнул удивлённую Йосано к выходу. Чтобы победить боль прошлого и воспоминания, иногда достаточно точно так же оставлять их дома, как ненужные ключи или пачку сигарет. Когда-нибудь Акико сможет это сделать сама, простив и себя, и свою способность, извращённую чужой жестокостью. Рампо просто знал это — с того самого дня, как прямо из-под носа увёл лучшего медика в рядах Огая Мори. Ночной воздух прохладно касался кожи, но Йосано словно не замечала этого, довольно проворно для своего состояния идя по выложенной брусчаткой дорожке. Эдогава предлагал идти по асфальту и не рисовать лишний раз, но мог лишь поспевать за подругой, опьянённой сколько алкоголем, сколько внезапно рухнувшей на голову свободой. Женщина заметно опиралась на согнутую в локте руку детектива, а тот ненавязчиво положил свою ладонь поверх её, готовый в любой момент подхватить и помочь, если Акико оступится. Что вскоре случилось — и Йосано могла поклясться, что ещё ни один мужчина не был столь настойчив с просьбой снять туфли и уж тем более не поднимал её на руки, дабы донести до ближайшей скамейки, лично снять злополучную обувь, а затем добровольно нести несколько часов — до самого возвращения домой. Они прошлись по парку и попытались рассмотреть звёзды сквозь разноцветные леденцы, но большинство лишь становилось нечёткими яркими точками, — чего не скажешь про Луну, что казалась жутко-кровавой в малиновом шарике и безмятежно-сказочной — в мятном. Акико переводила взгляд с одного багрового кратера на другой, на Сириус, что всё же различался сквозь толщу карамели и напоминал огонёк в её центре, и не замечала, как Рампо давно забросил это занятие, хоть и сам его предложил. Раньше он не смотрел на ночной город сквозь импровизированные стёклышки. На Йосано — тоже. Ни разу не приходил к ней домой, не приносил сладости — лишь изредка на работе — и так же нечасто говорил с ней на работе, предпочитая интересные расследования или умиротворяющее безделье. Ни разу не видел её такой красивой, расслабленной и при этом увлечённой — и с досадой признавал, что без вмешательства Дазая мог бы вовсе не увидеть. Видел лишь строгой, официальной и неприступной или же сломленной, с залёгшей под глазами синевой, нездоровой бледностью и худобой, которую она не собиралась лечить, и просьбой вернуть её в заточение.«Моя способность с лёгкостью спасает жизни, поэтому рядом со мной жизнь обесценивается… Мне больше нельзя быть здесь».******
Она с серьёзностью и отчаянием смотрела на свои руки, что спасали целую армию — десятки раз — и лишь окончательно сгубили её, загнав молодых парней в петлю: тех, что рисовали её портреты, трепали по голове, словно сестрёнку, и называли ангелом… А ему смешно. До сих пор — ибо большего самомнения он в жизни не видел. Весь мир подчиняется логике — и спасение жизней тоже.«Способность исцеления слишком хороша? Всё совсем не так! Моя дедукция лучшая в мире! Поэтому даже в детективном агентстве у тебя не будет возможности использовать способность! Ведь я заранее всё разгадаю и предугадаю!»
Тем не менее, не предугадал: Танидзаки мало не погибли. Йосано без проблем вылечила их, но ощущение лжи стало поперёк горла Рампо, который обещал абсолютно искренне и верил в эти слова. Печаль, что намного ценнее способности, затаилась в глубине души, скрылась от любопытных глаз, но детектив всё равно заметил, как мелко дрожали обтянутые перчатками ладони. Возможно, сама Акико не чувствовала этого, но для Эдогавы всё было слишком очевидно. Она была бы рада никого не лечить. И, когда Дазай притащил бессознательного, перемазанного пылью и грязью, но абсолютно целого Атсуши, Рампо вздохнул с облегчением. Когда-нибудь, совладав со способностью, мальчишка-тигр сможет влезть в любой бой и выжить, вытерпеть любую боль и залечить смертельные для обычного человека раны… даже без помощи Йосано. Война между агентством и мафией не приведёт к тому, что она снова увидит едва познавшее жизнь существо, уставшее от невозможности умереть и молящее небеса о смерти. Поэтому, не считая Танидзаки, редких менее серьёзных травм, что Акико вылечила в поучительных целях, а также бесчисленных ссадин, порезов, следов от удавки и отравлениями, которыми изобиловала история болезни Осаму, она жила спокойно. Настолько спокойно, что порой о ней забывали или сбегали, сдаваясь перед её внутренней силой. Глядя на умиротворённые лиловые глаза, не обтянутые перчаткой пальцы, что вращали леденец, бледные в свете фонаря почти оголённые плечи, аккуратные красные серьги, юбку, что развевалась цветастой волной при каждом шаге, и скрытые под полупрозрачными чулками ноги, шаткой походкой наступающие на холодный асфальт, Рампо убеждался в правильности того, что видит. Без оставленной на полке печали она выглядела куда лучше. Позже они взобрались на высокий, покрытый густой зеленью холм, с которого открывался широкий вид на Йокогаму и море, вопреки явному нежеланию Эдогавы — из-за местного кладбища. Но, расположившись на траве поодаль от безликих, навевающих безысходность могильных плит, детективы во всю рассматривали кажущийся спящим город, в котором на самом деле кипела жизнь: пока вдали замерло колесо обозрения, тускло сияя благодаря светодиодной подсветке, в порту разносился гул прибывающих суден; ночные клубы поглощали и выбрасывали на улицы посетителей, что не ведали и даже не задумывались насчёт мафии, совсем рядом загнавшей в ловушку и утащившей во тьму очередную жертву; среди безликих, исчезнувших в ночи жилых домов выделялись небоскрёбы с освещёнными окнами, что, подобно сотням глаз, свысока глядели на раскинувшийся внизу мир. Где-то далеко или неожиданно рядом враги творили свои злодеяния, наполняя грядущий день детективного агентства, выпивая соки из редких выходных и подстрекая вновь вернуться к неразрешённым проблемам. А ночная тишина, прерываемая проехавшими мимо автомобилями или шелестом листьев, напоминала, что не может длиться вечно. Головокружение и плывущая перед глазами картинка сменились усталостью и приятным сладким привкусом от растворившегося леденца, а прохладный ветер вновь прошёлся по почти оголённым плечам. Акико чуть вздрогнула и опустила голову на колени, продолжая слушать рассказ об элементарности последних заказов в агентстве и как «Сверхдедукция» порой утомляет, не позволяя вдоволь насладиться расследованием. Не отвлекаясь от очередной истории, детектив отстегнул пончо и накинул на чужие плечи, вновь закрепив булавкой по центру. Сохраняемое тканью тепло ещё больше разморило женщину, и, посмотрев на неё в следующий раз, Рампо заметил, что та почти заснула. — Домой? — легонько потряс за плечо. Йосано кивнула, затем тряхнув головой в попытке отогнать сон. «Миссия выполнена», — мысленно усмехнулся детектив, помогая подруге встать, а затем в очередной раз подхватывая из-за одолевшей её слабости. Вот поэтому он и не любит алкоголь: перед глазами всё пляшет, логика проваливается в Тартарары, а на утро ждёт близкое знакомство с аспирином. А конкретно сейчас ему предстояло довести до дома женщину, что своим прекрасным видом с радостью украсила бы ближайшую лавочку и поскорее забылась во сне, чем ещё полчаса добиралась домой. Планировалось прийти, разбудить среди ночи, развлечь морем историй и накормить сладким — вот так лечить «тоску на сердце», но суицидальный дурак снова влез, куда не просят… прямо как в сентябре, когда он закопался на ферме. Часы пробили пять, а синеву вдали начал разрывать рассвет, когда последнее препятствие — порог квартиры — был успешно преодолён. Акико опустилась на футон — уставшая, с сильнейшим желанием переодеться, закутаться в плед и погрузиться в сон до следующей весны. Рампо наклонился, присматриваясь к разморенному усталостью лицу. — Вижу, тебе лучше, — улыбнулся он — и Йосано точно бы обиделась, не будь он слишком честным и прямолинейным для сарказма. — Ну, тогда мне пора — спокойной ночи. Или утра, — с губ сорвался усталый смешок. — Стой, тебе ещё час домой добираться, — женщина ненадолго замолчала. — Оставайся здесь. Перед рассветом в Йокогаме все психи вылезают. — Я же не провокатор — всё будет в порядке. — Проедешь в поезде сам и без приключений — тогда поговорим, — Эдогава скорчил обиженную мину, вспоминая свою извечную слабость. — А сейчас никуда не пойдёшь. И не поспорит же... Но может же гениальный детектив быть хоть в чём-то не идеален? Судя по взгляду Акико, только в будние дни с восьми до шести, пока будет кому ту неидеальность исправить. Рампо обречённо сдался.***
Карие глаза подняли пустой взгляд на рассветное, но ещё тёмное небо. Глубокая синева, почти чернота по другую сторону от восходящего Солнца казалась насмешкой аду, что дёгтем растекался в душе. Пакет упал с крыши, с грохотом ударяясь о мусорный бак и разрываясь из-за прошивших его осколков. Звон битого стекла пронзил тишину, испугав своей неожиданностью некрепко спящих жильцов. — Что это было? — женщина непонимающе посмотрела в сторону окна, попыталась встать, но чужая ладонь мягко надавила на плечи, вынуждая лечь обратно, и поправила сползший плед. За спиной послышались шаги. — Перед рассветом психи вылезают. Ничего особенного, спи. Рампо выглянул на улицу, поморщился, заметив разбросанное в траве тёмное стекло, и закрыл окно. Тяжёлый вздох растворился среди размеренного дыхания Акико. Неполноценное сердце мерзко тёрлось об рёбра — давно мёртвое, но такое глупое… Ему нужен был яд внутривенно.