Мне тебя обещали

Чертов Грейвз, чертов Грейвз, чертов… Мысли Ньюта то и дело убегали от реальности в бесконечное перечисление того, чем ему не нравился капитан. Этот список начинался с буквы В - высокомерный (ублюдок) и заканчивался примерно буквой Э - эгоистичный (мудак). Должно быть за эти несколько дней работы на износ Скамандер не только вспомнил все знакомые ему эпитеты и слова, но и изобрел пару новых. Единственным его спасением от неприятного наваждения этого черноглазого мужчины было только то, что он был крайне измотан, чудовищно голоден и все еще оставался завален работой настолько, что едва хватало времени дышать. Раненых, что еще не погибли и за которыми теперь требовался уход, переносили в госпиталь на носилках, и помощник капеллана вместе с тремя другими медиками оказались основной тягловой силой. Солдаты же были заняты тем, что копали могилы. Когда наконец-то дали отбой (в темноте было совсем невозможно разглядеть кого кладешь на носилки и куда ставишь ногу) Скамандер уже едва стоял на ногах. Госпиталь был переполнен, раненых клали между коек прямо на пол, заняли даже тщедушную кровать в каморке, и Ньюту пришлось притуриться снаружи, используя вместо подушки мешок с каким-то тряпьем. Он улегся прямо на землю, сворачиваясь калачиком у брезентового бока лазарета, и закрыл глаза, собираясь хоть немного поспать перед скорой побудкой, но вместо этого оказался на военном параде в Сауптгемптоне в 1935 году. Последний месяц весны незаметно истаял и все люди, радостно размахивающие флажками и приветствующие стройно идущие по улицам войска, словно бы встречали долгожданное лето. Ньюту казалось это куда более разумной причиной, нежели проявлять интерес к одинаково одетым людям, длинным строем вышагивающим по центральной улице. А вот военные машины - это было другое дело. По брусчатке загрохотал первый танк и мальчишка тут же запрыгал рядом с отцом, дергая его за лацкан пиджака и протягивая вверх руки - они стояли не в первом ряду и частокол из чужих ног закрывал ему почти весь обзор. Глава семьи лишь улыбнулся, подхватывая маленького Ньюта на руки и поднимая его над толпой. У мальчика заблестели глаза. Куда ни глянь: везде были люди, мелькающие кусочки тканей государственных цветов, хлопушки выбрасывали в воздух снопы разноцветных конфетти, которые, разлетаясь и опадая на землю, сверкали словно драгоценности, громкий марш бил по ушам, чей-то голос, перекрикивая музыку, постоянно уточнял название проезжающей боевой техники, - общий хаос гипнотизировал, вызывал чувство эйфории и всеобщего ликования. Раздавшиеся выстрелы все приняли за фейерверки и лишь громкие крики тех, кто заметил первые трупы начали вносить ясность. Толпа всколыхнулась, словно огромная океанская волна. Люди разделились на два противоборствующих фронта - одни бежали прочь не оглядываясь, а другие теснились на их место, чтобы с любопытством овечьего стада увидеть, отчего же те уносят ноги. Выстрелы звучали все чаще, прорезая толпу пулеметными очередями под громкую праздничную музыку. Колонна встала, больше не грохотали танки, оркестр умолк. Ньют все еще был на руках у отца, его мать крепко держала за руку Тесея и все они были частью этого схлынувшего с площади единого гигантского людского существа. В воздухе витал густой запах паники и надвигающейся трагедии, словно несколько хищников спугнули большое стадо, высматривая себе добычу среди отстающих. Солдаты, что маршировали стройным рядом, вернулись назад. Ньют не видел, что происходит, но выстрелы стихли, стихло почти все - музыка, голос из радиоприемника, уточняющий названия военной техники, громкие выстрелы, выпускающие в воздух конфетти и пули. Были лишь стоны, плач, громкий топот и кто-то кричал из оцепления солдат одну единственную фразу “Это приказ самого Рейха! Смерть Англии!”. Было и еще что-то, но Ньют уже не слушал. Среди оставшихся вдоль дороги раненых и убитых он увидел мужчину, того самого, что кричал на проповедника в церкви. Мальчишка все слышал, он знал его секрет, и тонкая игла страха впилась ему в живот, отозвавшись знакомым ощущением опасности. Но в этот раз все было не так. Хищник не охотился, не подкрадывался к нему незамеченной черной тенью из неосвещенных углов, даже не скалил острые зубы. Хищник был серьезно ранен. Мужчина сидел на коленях, крепко прижимая к своей груди рыжую девушку, ее лицо было запрокинуто вверх, и взгляд был почти таким же неживым, каким был у капитана в их первую встречу в госпитале, руки безвольно касались тонкими пальцами окровавленного асфальта. Хищнику было больно, Ньют чувствовал это всей кожей, он слышал его жалобный, уносящийся в небо надрывный вой, и ему стало его жалко. Именно той детской наивной жалостью из-за которой любой ребенок погладит скулящего пса, который не раз до этого загонял его на дерево. Отец Ньюта крепко прижал к своей груди мальчишку и резко завернул за угол, скрывая кирпичной кладкой здания площадь, а помощника капеллана выбросило обратно в 44й. Солнце еще не встало (должно быть он проспал не больше часа), но его все еще прижимали к сильной широкой груди. - Капитан?