Две стороны.

Посмотри на меня, Колин, посмотри. Ну же, - и Эзра кусает губы, вперив взгляд в широкую спину партнера по съемочной площадке. Напоказ нагло улыбаясь журналистке. Стараясь не думать о том, что Колин - ныне чёртов примерный семьянин и, прости господи, христианин, явно осуждает его откровенно блядскую ухмылочку в окантовке красной помады. Эзра не дурак, он прекрасно понимает, что своими шутками с двойным дном ("о, я предпочитаю держать свою палочку, хм, традиционно") Фаррелл лишь зарабатывает себе деньги и фанбазу из визжащих малолеток. Каждый раз, когда он слышит эти фанатские вопли на премьере или конференции, он пытается представить, какой процент присутствующих на мероприятии школьниц пишет по их "паре" фанфики. Как порой, чёрт возьми, хотелось бы действительно провести рукой по его крепкой груди; спрятать лицо в изгибе его плеча. Как в этих чертовых писульках. И чтобы всё кончилось оглушительным оргазмом, и, конечно, чтобы ему не было больно в процессе - они, в основном, так пишут; счастливый конец? - обойдемся лишь посткоитальными поцелуями и сахарным сиропом поверх букв. Но однажды Эзра решается. И ему кажется, что его сердцебиение перебивает нервные ритмы музыки в клубе. Он кладет ладонь Фарреллу на плечо - браслеты на его запястьях синхронно звенят мелодично - и касается губами шеи, ощущая в полной мере привкус его пота и запах его одеколона. Весь вечер до этого Эзра спаивал себя самого и выдавливал из глотки плоские шуточки. Ты знаешь, кто мой папочка?.. Что за позорище. Who is your daddy. Чёрт возьми. Не работает. Колин аккуратно отводит его руки и смотрит на него таким отеческим взглядом, что Миллеру одновременно хочется надавать себе пощечин и разбить Фарреллу лицо в кровь и мясо. Колин что-то успокаивающе бормочет и как-то жалостливо, грустно касается волос Эзры. Мальчишка прижимается к нему пылающим лбом, зная, что аромат этого чёртового парфюма отныне для него - яд. Эзра соглашается с тем, что он перепил и просит Колина вызвать машину. Он чувствует себя таким /разрушенным/. Мир вокруг крутится. И это уже совсем не так весело, как было раньше - когда он ещё не произнёс этих чёртовых всё испортивших слов. Ты мне нравишься, Колин. Ты мне неприлично нравишься, - (вот тут, кажется, можно чуть-чуть виновато улыбнуться уголочком губ - так, будто вы - соучастники). Однако Эзра выпрашивает у Колина призрачный шанс - тот не может оставить этого пьяного ребенка - я для тебя как они, да, сколько их у тебя, Колин, пятеро? - одного, потому и соглашается проводить Эзру в туалет, дабы тот умылся. Пришёл в себя. Перестал его лапать за колени на глазах у всего Нью-Йоркского, мать его, бомонда. Колина и самого мутит. От этого места, от того, что он умудрился влюбить в себя грёбаного Миллера. Миллера, кумира малолеток с плакатиками. Миллера, сумасшедшего, вечно словно обдолбанного. Колину так чертовски жаль. Он так не хочет разбивать ему сердце. Это, чёрт возьми, такое детское сердце. Эзра отлипает от кожаной обивки пошло-красного дивана и, усердно покачивая бедрами, идет к белой двери с табличкой. Как он жалеет порой, что жизнь - не чертов фанфик. Что Колин не набросится на него прямо там, у раковин, полных чьих-то окурков. Что весь ближайший вечер чувствовать ему на губах горький привкус сигарет, а не фаррелловых поцелуев. Но ведь сказок не бывает? А он - не проклятая Золушка. Не какая-нибудь дурацкая принцесса. - Колин, Колин, я принцесса, - пьяно смеётся Эзра, выжимая из последних сил задорную улыбку и, покачивая бёдрами, начинает танцевать и петь что-то диснеевское. Колин с усмешкой - усталый, обросший, что за ужасная борода, право слово - смотрит на него из дверного проёма; мир слишком сильно крутится и расплывается. Эзра пытается развернуться к Фарреллу в своём пьяном танце и неловко подскальзывается, в последний момент успевая схватиться за скользкую раковину. Колин в мгновение оказывается подле него, автоматически подхватывая. Руки Колина у него вокруг талии. Почти трезвые глаза Колина смотрят в его - два чёрных, зыбких омута. Эзра смотрит, смотрит, смотрит, вымеряя время. И сама длительность касания кажется ему разрешением. Он робко касается упрямых, сухих губ. Руки Фаррелла сжимают его сильнее.