Две стороны.

Дверь приюта страдальчески скрипнула, в последний раз распахиваясь перед Криденсом Бэрбоуном. Персиваль, в чьих руках сейчас была небольшая сумка со скромными пожитками мальчика, всё ещё обменивался прощальными вежливыми репликами с руководством интерната и воспитательницами. Сейчас всё закончится - только об этом и мог думать Криденс, подставляя лицо смелому майскому солнцу. Сейчас эта тяжёлая дверь грохнет за его спиной - и больше Криденс никогда сюда не вернётся. Никогда. ...Персиваль Грейвс появился в его жизни холодной зимой, когда стены в комнате мальчишки промерзали в лёд, а будущее выглядело ещё более серым и беспросветным, чем обычно. Грейвс же был в числе тех людей, что пришли в приют с какой-то проверкой. И лишь он заметил тонкие алые полоски шрамов на ладонях мальчика - и не побоялся копнуть глубже. Мэри Лу тогда уволили, а в душе Криденса забрезжил свет надежды. Он сам не понял, как их встречи из "Не бойся, ты можешь рассказать мне всё" за плотно закрытыми дверями кабинетов превратились в обмен мнениями и опытом; Персиваль был прекрасно образован, остроумен; он, чёрт возьми, был тем самым лучом света, к которому Криденс отчаянно тянулся всей своей израненной, измученной душой. Он с ужасом ждал того момента, когда Персиваль закончит свои дела в приюте и исчезнет из его жизни навсегда. Это было больно. В сто раз больнее, чем всё, что он пережил раньше, ибо лучше никогда не знать надежды, чем потерять то единственное, что дарило свет. Того-единсвенного-кто. Однако, кажется, злой божок, управлявший жизнью Криденса все эти годы, отвернулся - и позволил тому, наконец, быть счастливым. Ибо Грейвс собирал бумаги, необходимые для усыновления мальчишки, о чём тот узнал совершенно случайно - заметив уголок документов, торчащих из портфеля. Это произошло всё в той же комнате, но оконное стекло уже освободилось от покрывающей его корки льда; наступала весна. С громким воплем радости - боже, Криденс не помнит, чтобы когда-либо в жизни издавал столь бесстыдно-громкие звуки - он кинулся на шею к человеку, которого считал своим избавителем. Salvatore - как потом прочтёт он в одной из книг об искусстве в доме мистера Грейвса. Отныне Криденс засыпал и просыпался с мыслями о том, кто дал ему эти первые в его жизни крошки тепла. Его, несмотря на очевидную радость, снедала тревога. Не слишком ли он взрослый для усыновления? Зачем мистеру Грейвсу так с ним мучиться? Неужели он - догадался?.. При мыслях о том, что мистер Грейвс может знать о его неловких чувствах Криденс хотел укрыться одеялом с головой от стыда; его захлёстывал ураган чувств - скованность, неловкость, обожекакжестыдно, тихая радость, какой он не испытывал очень давно. Наверное, так радуются маленькие дети, зная, что под ёлкой их ожидает тот подарок, которого они так ждали. Наверное, так радуется женщина, знающая, что совсем скоро станет матерью. Криденс не мог описать это чувство, но оно подпирало к самому горлу, грозило разорвать его тощую грудь. Прикасаться теперь стало легче. Он норовил дотронуться до Персиваля каждый раз, когда тот навещал его - но Грейвс не реагировал так, как ждал того Криденс. Очевидно, это надо держать в тайне - строил догадки мальчишка, собирая сумку в надежде никогда больше не возвращаться в интернат. Он уже бывал в гостях у мистера Грейвса и сейчас с упоением представлял, как они сперва проедут на машине на восток, а там, чуть вдали от города, он остановит машину - и они выйдут, а напротив будет аккуратный дом белого цвета, а внутри - огромная библиотека, два этажа свободы, комнатные цветы, пожилая домработница, пекущая потрясающие пироги с клюквой. - Можно, мы заведём рыбок? - Конечно, мой мальчик. Руки Персиваля сжимали руль, взгляд был устремлён вперёд, на дорогу, а Криденс чуть не подпрыгивал на месте, ожидая того часа, когда можно будет высказать всё, что распирало его с того самого момента, когда он впервые увидел Гейвса. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Ты спас мне жизнь. Я люблю тебя. Позволь мне поцеловать тебя. У тебя такие сильные руки. Я люблю... - Можно, ты научишь меня играть в шахматы? - Конечно, мой мальчик. - Можно, я буду брать книги из твоей библиотеки? - Какие захочешь, мой мальчик. - Можно, я... Поцелую тебя? Руки на руле дрогнули. Стараясь не смотреть на мальчишку, Персиваль осторожно подбирал слова. Словно строил дорогу из жёлтого кирпича, которая помогла бы его чувствам достичь слуха Криденса. - Криденс. Мальчик мой. Пойми меня правильно, я... Я не это имел в виду, когда... Послушай, я... Но тот, внимательно вглядевшись в лицо говорящего, уже начал истерически дёргать ручку машины, предусмотрительно -по привычке - заблокированную Грейвсом и остановленную посреди серых, бескрайних полей пригорода. Криденс пытался остановить злые, бессильные слёзы. Выходит, он сам себе всё придумал? Неужели те слова не значили ничего? "Ты особенный, я знаю. Я вижу", - говорил мистер Грейвс, гладя его волосы. "Ты крайне много значишь для меня", - говорил мистер Грейвс, сжимая его колено, и Криденсу отчего-то становилось жарко, и в животе словно что-то переворачивалось. "Ты особенный для меня, Криденс", - клялся мистер Грейвс, когда Криденс, плача и уткнувшись ему в колени, рассказывал ужасную, нелепую, больную историю своей искалеченной жизни. - Мистер Грейвс, - проскулил он, пытаясь уйти от взгляда этих глаз. Не надо, не раздевайте мою душу ещё больше. Не делайте мне ещё больнее. - Криденс, прости, я... Я не должен был, прости, Криденс. Тот всё-таки тянется к анлоку и открывает двери, выбегает из машины и бесцельно бежит куда-то, чувствуя, как намокают ноги от скопившейся в поле влаги. Недавно была гроза. Грейвс выныривает из машины следом и закуривает, глядя на бьющуюся в одинокой истерике фигурку в чёрном. Нельзя было давать мальчишке такую надежду. Надо было держать себя в руках. Нет, Грейвс знал о некоторых особенностях сексуальной стороны своей жизни, однако... Да, у него были романы с мужчинами. Но Криденс... Нет, Криденс - совсем ещё мальчишка, так нельзя; это порицаемо, это наказуемо, это так грязно и неправильно - чёрт возьми, "грязно" и "неправильно" - совсем не то, что он чувствует к Криденсу, ведь тот такой чистый и невинный; видит бог, Персиваль пытался просто спасти его, увезти из чёртового приюта, навсегда стереть из его глаз это отчаянное выражение, из походки - неуверенность и забитость уличного зверька. Персиваль пытался спасти его, а сейчас убивает. Чёрт возьми. Он бросает сигарету и бежит следом за Криденсом, который, упав на колени, бессильно плачет среди ржи. Брюки мальчишки испачкались на коленях, и выглядит он так жалко и так трогательно... Персиваль аккуратно садится на корточки и приподнимает лицо парня за подбородок. Всматривается в покрасневшие от слёз глаза и искусанные губы. И осторожно, крайне нежно накрывет их своими. Криденс, чья истерика ещё не утихла и прорывается наружу тихой дрожью и рваными всхлипами, замирает неверяще - изваянием, а потом, словно утопающий - за соломинку, хватается за шею Персиваля, и тот поднимается на ноги с мальчишкой, бессильно висящем на нём и плачущим, рыдающим, но на этот раз - От облегчения. - Криденс, Криденс, тише. Тише. Прости меня, мой мальчик, - ворот его рубашки уже мокрый и солёный от слёз его мальчика, и... - Ты слышишь меня, Криденс? Криденс Бэрбоун. Тот отрицательно мотает головой, и на губах расцветает шальная, хмельная улыбка. - Грейвс. Криденс, - пауза, - Грейвс. Персиваль прячет свою мягкую усмешку в пухлых губах мальчишки.