Страх

Меня всегда так или иначе окружали люди с сильными, звучными прозвищами. Кровавая Мэри, Катастрофа Джейн, Счастливчик Джеймс… вот и у меня появились подобные вещи. Поначалу это было не то, чтобы прозвище, скорее титул, по которому обращались, а вот уже в дальнейшем я обзавелась и непосредственно характеризующим мою персону словом. Бесстрашная Эстер. Как глупо, назвать так человека, который боится больше всех на свете. Я боюсь людей, что окружают меня, что окрестили меня бесстрашной и требуют от меня всё больше и больше. Но куда сильнее я страшусь проснуться однажды и осознать, что и этого чувства со мной нет. Я не помню, когда это началось. Просто в какой-то момент я поняла, что ничего не чувствую. В эмоциональном плане, разумеется, не физическом. Со здоровьем у меня всегда был полный порядок, а вот внутри… поначалу это относилось к смертям котят. Когда была всего лишь послушницей в церкви святого Маттиаса, не обращала даже на это внимания. Думала, что это просто потому, что животные были бездомными, следовательно, никому не принадлежали. Тогда было голодное время, многие умирали. Может, именно под воздействием такой атмосферы и запустился мой личный инстинкт саморазрушения? Я не знаю, теперь уже не знаю. Ведь тогда котята как-то незаметно сменились маленькими детьми. Взрослые монахи и сёстры тогда списывали мои поступки и действия на детский возраст, мол, я пока ничего не понимала, потому и не плакала на молебнах, не горевала с остальными. Глупая, я ведь им тогда поверила и продолжала так жить. Отсутствие способности радоваться я заметила уже довольно поздно – как-то прогуливаясь по рынку, я заметила счастливую улыбку девочки, обращённую к старой кукле. На моём лице как в зеркале отразилась её мягкая улыбка, а сама я внутренне стала судорожно вспоминать – а когда я сама в последний раз хоть чему-нибудь по-настоящему радовалась? И знаете что? Я не смогла вспомнить. Это меня напугало. Напугало так сильно, что я судорожно стала искать средства это исправить. Забавно, что в этом деле мне по-своему решил помочь Дитрих. Конечно, в итоге он оказался ещё той сволочью, но тогда я воспринимала его как личного спасителя. Подпольная деятельность, подрывы, мелкие грабежи – адреналин тогда ударял в голову, и казалось, что с каждым делом что-то внутри меня довольно урчит. Я называла это своеобразным удовлетворением. Наверное, так оно и было, вот только проходило оно слишком уж быстро. Тем более что спустя какое-то время появился в наших краях новый человек, сыгравший в дальнейшем не последнюю роль в моей жизни. Так получилось, что именно с его появлением шестерёнки судьбы закружились с удвоенной силой, и именно тогда суровая реальность показала мне, насколько бесчувственной я стала. Это случилось тогда, в поместье Дьюлы. Свою нечувствительность к боли ближних, а именно внезапно появившемуся Авелю, ранению моих товарищей, Дитриха я тогда списывала на ситуацию, что, дескать, тогда было не время нюни распускать. Нужно было действовать, а вот когда сообщили, что тех, ради кого эта операция была затеяна, нет в живых, что их изнасиловали по несколько раз и только после этого убили, я поняла, что тогда со мной случилось. Что я чувствую на самом деле. Ни. Че. Го. Осознание подобной бездушности заставило меня тогда невольно осесть, глаза мои остекленели. Глупая, я тогда боялась, что стала такой же, как Дьюла или даже хуже. Отсутствие переживаний за людей, которые меня вырастили, отсутствие хоть каких-нибудь эмоций в ответ на их смерть сломали меня сильнее самого известия. Хотя тогда это было ещё не так – тогда я ещё была более живой, ведь могла тогда чувствовать хоть какие-то всполохи эмоций. Именно их тогда вызвал этот неуклюжий священник, именно они побудили меня тогда впервые по-настоящему расплакаться от боли и облегчения. Что я действительно жива, что я не бесчувственна. Знаком того, что я никогда не потеряю этих остатков стали могилы Матери Настоятельницы и, собственно, Дьюлы. Я надеялась, что их надгробные камни станут моей опорой. Забавные мысли, правда? Тем более что в итоге мои надежды и чаяния не оправдались. Отчётливо я осознала это тогда, в Карфагене. Именно тогда я поняла, что во мне не осталось никаких чувств, кроме страха. Вокруг меня лежали трупы, горы трупов. Некоторые из инквизиторов ещё были живы, и они пытались засунуть раскуроченные кишки обратно в собственные животы, некоторые в ужасе баюкали собственные конечности, оторванные шрапнелью и ударом импульса. Хех, да были даже те, кто скулил и пытался напротив отодрать от себя расплавившийся от высокой температуры металл, что стал едва ли не единым целым с кожей. Вокруг была кровь, великое множество крови. Кровь вытекала из живых, сочилась из мёртвых, головы которых были пробиты. Из них вытекала серо-розовая жидкость, а навозные мухи уже успели облюбовать несколько тел, несмотря на то, что с момента смерти прошло всего несколько минут. Металлический запах крови смешивался с запахом пороха, с запахом вытекающего из погибших дерьма, мочи, а кое-где даже с тошнотворным запахом разложения. Прямо подо мной лежал несчастный, обессиленный мафусаил, которого я должна была защищать. Раны на его теле меня не беспокоили. Меня не беспокоила и окружающая обстановка. Трупы? Ну и что? Удивительным образом меня даже не напугал новый вид моего напарника. Я пыталась судорожно тогда вспомнить, кого он мне напоминает, и вспомнила не самое лучшее слово, за которое он на меня обиделся, хотя и не признаёт этого до сих пор. - Монстр… Но ведь это я была монстром. Самым настоящим монстром, который не чувствует радости или жалости. Он мне тогда показался скорее жалостливым чудовищем, который непонятно где потерял свою красавицу, и губить это сильное создание такой ядовитой тварью, как я? Именно поэтому я тогда просила его не подходить. Отчаяние захлестнуло тогда моё сознание. Эти прекрасные рубины, эти сильные руки, это горячее сердце… я всего лишь хотела их защитить от себя. Но, как показала история, этому не дано было случиться. Именно после этого случая я перестала себя обманывать. Страх – единственное чувство, отделяющее живое существо от мёртвого. Единственное чувство, делающее меня живой. Именно поэтому сильнее всего я страшусь проснуться однажды и осознать, что этого чувства со мной больше нет.