Калейдоскоп миров

      Всё кончено. Верно?       Конан ухмыляется — несколько грустно, потому что игра близка к концу, — и в то же время тянет немного, наслаждаясь остротой момента.       Они в небольшом, тускло освещённом почти перегоревшей лампочкой чулане без окон, отсюда не сбежать иначе, чем через Конана у самой двери, уже нацелившегося на усмехающегося больше по привычке Кида. Всего один выстрел или крик — и вор пойман окончательно. И невозможно быстро закончить игру, хочется растянуть миг победы до самого конца, насладиться чужой агонией.       Будет ли Кид трепыхаться? Молить отпустить его? Или же молча будет ждать?       Вся власть сейчас у него, у Конана, такая головокружительная и дурманящая — он, только он сейчас решает, закончиться ли сейчас карьере Кида, психологически загнанного в тупик — но совсем увлекаться тоже нельзя: тузов в рукаве никто не отменял.       Все бомбы точно потрачены, как и сонный газ — но точно ли Кид безоружен? Не пора ли стрелять, чтобы окончательно поймать вора?       Но так хочется насладиться испугом в глазах, попытками удержать самоуверенную усмешку на лице, пока объявлен мат...        — Где он? — незнакомый — с другой стороны, он только Накамори из этого отдела по имени помнит, — голос странно шипит, пока на лице вора действительно проступает страх. Настоящий, иной, чем только что — и Конан замирает, растерянный и непонимающий, чем этот полицейский отличается от других.       Этого достаточно, чтобы положение изменилось почти на противоположное. Доли секунды потеряны, и Кид успевает вжать всем телом его в дверь, блокируя возможность пнуть, выстрелить и закричать — пока руки пойманы всего одной вора, рот закрыт ладонью второй, глуша все звуки.       Чёрт! Психологически, конечно, в углу Кид — если Конан сможет хоть как-то пошуметь... Но зато физически власть у нахального вора, чья невкусная — после долгого контакта с бомбами — перчатка отдаёт металлическим привкусом и дымом на языке.       Дышать тяжело. Положение изменилось так быстро и резко, что трудно поверить, пока сам Кид рядом — прижимается ухом к двери и во что-то вслушивается. Настолько близко, что Конан больше чует, чем видит, очередные капли пота на шее, почти что вдыхает чужое учащённое сердцебиение и чувствует, как его собственное убыстряется тоже.       Он может прекратить эту игру в любой момент, просто сделав хоть какой-то шум — и в то же время абсолютно беспомощен, пойманный не хуже самого Кида в плен. Всего один звук, который он никак не может попытаться сделать, зачарованный тем, как вор дрожит, волнуется, тщетно старается дышать потише и заткнуть его потщательней, пока у самого Конана почти что подгибаются колени от контраста таких ощущений.       Кто, чёрт возьми, хозяин положения? Почему это так остро, когда это Кид — а с другим преступником он бы так не церемонился?       Конан дрожит сам — вор что-то шепчет ему на ухо, какие-то глупости, что не надо шуметь именно сейчас, пока за дверью кто-то там, — и бессильно кусает чужую ладонь, смутно надеясь порвать эту дурацкую перчатку и избавиться от привкуса. Небольшое движение — кажется, Кид наивно хочет снять её и запихать её поглубже ему в рот, — после которого Конан моментально выплёвывает гадость и чуть поднимает голову, поддаваясь вперёд, приникая губами к солоноватой коже шеи. Пульс учащается только больше, пока время будто бы немного замедляется, давая ему возможность осмыслить то, чего он хочет на самом деле. Не сдать полиции — слишком скучно и просто.       Есть кое-что получше.       Нарочито медленно он касается языком очередной капли, ощущая, как Кид вздрагивает и сглатывает. Сейчас тот не осмелится вновь заткнуть его рукой, а потому остаётся только ждать, что же Конан выберет.       Власть над Кидом упоительна до невозможности, ею никак нельзя насладиться за один раз, а потому Конан нахально ставит засос — пытается, по крайней мере, хоть кожа на шее и достаточно нежная для этого, — и ухмыляется, несколько с трудом удерживаясь на ногах от осознания, что вор шокирован. Настолько, что весь как на ладони со своими эмоциями, которые бьются ему пульсом в губы. И, пользуясь этим, Конан выдирает свои руки и обнимает за шею, давая тому почувствовать прохладное стекло нацеленных часов вновь, немного цепляется и вдыхает запах. Голова кружится только больше. Так... волнующе.        — И что теперь, Мейтантей? — шёпот щекочет ухо, отчего Конан недовольно морщится и зубами тянет за монокль, стягивая подобную глупость с чужого носа и роняя её между ними, чтобы не нашуметь. Ладонями же он теперь цепляется за волосы Кида и вынуждает повернуть лицо к свету, дать разглядеть хоть что-то.        — Как что? Имя, цели и кто тот человек за дверью, которого ты так боишься больше поимки, — тихо хмыкает Конан, запоминая подозрительно знакомые черты лица — где же он их встречал? — Сдавать, как ты уже понял, не буду.        — Что, у детектива большие любовные планы? — вот же нахал! Сам боится, и при этом ляпает подобные вещи!       От возмущения Конан вновь теряет мгновение, когда его руки снова пойманы и прижаты к двери, а ему только и остаётся, как возмущённо шипеть в самоуверенную усмешку и пытаться ее укусить, пока в жилах упрямо разгорается огонь.       Всё же власть не только у него, что одновременно безумно раздражает и манит только сильнее — скучно точно не будет.