Invece

Теперь было грустно и обидно... Пьеро совсем перестал общаться с Джанлукой, кроме случаев, когда это было решительно необходимо, очень огорчая этим приятеля. Он уже и не мечтал об уютных и горячих отношениях, так неожиданно сложившихся, и так, к великому сожалению Джана, недолго длившихся. Пусть бы не было больше взаимных интимных ласк, приносящих столько удовольствия и бывших такими удобными для их походной жизни, пусть бы не было больше тех мимолетных прикосновений в течение дня, что обещали вечер, полный приятных забав с другом. Пусть бы просто вернулся прежний Пьеро, тот, что был прежде, чем произошла их самая первая запретная игра: насмешливый и заботливый, авторитарный, подшучивающий, живой и задорный. Но и такого Пьеро больше не было. После последней близости в Джанлукой, он словно потух, как-то «сдулся» весь. Его взгляд больше не метался ярким огоньком, выискивая, что интересного вокруг, а был, что было совершенно не присуще Бароне, по большей части опущен. Не сверкала больше насмешливая кривоватая или открытая ослепительная улыбка, сицилиец выглядел задумчивым и, невероятно для него, слегка растерянным. Временами он начинал, как прежде, хохотать над шутками Иньяцио, но затем вдруг словно сжимался и забивался куда-нибудь в угол, часто еще и обхватив себя руками. И в его мире, казалось, больше нет места Джанлуке. Ни как соучастнику в приятных утехах, ни, что делало абруццезе безутешным, как другу. Если Пьеро приходилось по делу обращаться к Джанлуке, то он либо не смотрел на него вообще, либо, и это было особенно обидно, смотрел сквозь него. Джана это расстраивало чуть ли не до слез, как и то, что как он ясно понимал, Бароне глубоко несчастен. Ему одновременно хотелось и закричать: « В чем я виноват? Почему ты теперь со мной такой?», и толкнуть, встряхнуть, ударить, выплескивая свое непонимание и обиду. Но, в то же время еще сильнее было желание притянуть к себе друга, крепко обняв, и заставить выговорить все , что беспокоит, и помочь советом или просто молчаливой поддержкой. Но как такого обнимешь, когда, кажется, тронь — и уколешься до крови! Однажды, Джанлука застал Пьеро сидящим в саду очередного отеля. И таким он выглядел одиноким, таким потерянным, что Джан не выдержал и, преодолевая неуверенность и страх, сел рядом и накрыл рукой, безвольно лежащую на колене ладонь друга. - Пье, что с тобой происходит? - тихо спросил он. - Что случилось? Чем помочь? Тот, не глядя, резко бросил: - Руку убери! И иди отсюда. Джанлука отдернул руку, задохнувшись от обиды. А Пьеро, словно спохватившись, прибавил мягче: - В смысле, я один хочу побыть. Не надо мне помогать. Со мной все в порядке. Обескураженный и глубоко обиженный Джанлука ушел, глотая слезы, оставляя позади того, кто раньше был для него одним из лучших друзей, того, кто был для него примером, того, кто только что откровенно солгал ему. Солгал, потому что ни черта не было у Пьеро в порядке! Он не находил себе места с тех пор, как второй раз получил удовольствие с парнем, находясь при этом снизу! Это, а также пришедшее чуть позже осознание того, что он хочет этого снова, потрясли Бароне, разрушив до основания все его представления о себе, как о мужчине, который создан для того, чтобы доминировать всегда, при любых обстоятельствах. Он совершенно оказался не готов к той адской смеси боли и крышесносного, лишающего воли удовольствия, не сравнимого по силе и продолжительности с обычным оргазмом. Пьеро всегда снисходительно наблюдал за заходящимися криком партнерами под ним, считая их слабаками и недо-мужчинами... Но что теперь?!! Он, что — такой же?!! Одно дело гордо считать себя бисексуалом, будучи уверен в том, что это лишний признак мужественности и большей половой силы: как же — ведь он всегда готов — что для мужчины, что для женщины! И совсем другое — понимать, что он хочет, прямо-таки мечтает о том, чтобы его снова поимели в задницу! Какой же позор! Пьеро был противен сам себе! Даже в зеркало на себя смотреть не мог! В один из вечеров, он решил вернуть себе былую уверенность, проведя ночь со случайным партнером, предупредив, как обычно, что он исключительно актив! Но, находясь в привычном для себя положении сверху, Пьеро в какой-то момент в ужасе осознал, что он не получает полного удовлетворения от происходящего, а ЗАВИДУЕТ тому, кто сейчас стонет под ним. И полученный в конце концов оргазм показался лишь слабой тенью того сводящего с ума безумия, полученного в роли пассива, которую он играл с Джанлукой! С этого дня Пьеро просто возненавидел себя! И, понимая всю несправедливость этого, возненавидел Джанлуку. А растерянность и расстройство вдруг сменились агрессией и желанием как можно больнее уколоть того, выливаясь бесконечной чередой мелочных придирок. Джан сначала страдал от непонимания того, чем же он так провинился: ведь он честно был готов исполнить свое обещание и, каким ужасным это ему не казалось, отдаться другу. И вовсе он не просил пожалеть его, и уж тем более, не просил Бароне подставлять свою аппетитную попу, хотя был вовсе не против. И обошелся с ней исключительно осторожно и бережно, стараясь не поранить друга, не думая особо о том, что ему самому хотелось в тот момент. Так в чем его вина?! Хоть Джанлука и не понимал, но, первое время старался проявлять терпение, всеми способами старался дать понять, что он рядом, что всячески сочувствует другу, хоть и не знал, в каком горе, делал робкие попытки поддержать и как-то даже поухаживать по-мелочи. Ему так хотелось возврата прежней дружбы! Но все попытки разбивались о равнодушие или оскорбительное недоумение. А когда Пьеро принялся откровенно цеплять его по любому поводу и без, в душе Джана поднялись гордость и ожесточение. И вот уже его глаза перестали следить за другом с тайным обожанием, а затем и с жалостью, а их обладатель — молча проглатывать постоянно наносимые незаслуженные обиды. То и дело начали вспыхивать грубые ссоры на ровном месте, на которые оторопело взирал несчастный Иньяцио, который никак не мог постичь, что за беда вдруг обрушилась на их, такую прежде сплоченную, команду. Узнай правду, он, пожалуй, пришел бы в еще больший ужас, но никто не собирался его просвещать. Боскетто так и эдак расспрашивал Пьеро, с которым был близок, как брат, и осторожно пытался подступиться к Джинобле, который закрывался от него намертво, как моллюск в своей раковине. Так и пришлось Иньяцио отступиться от обоих, с грустью понимая, что что-то недоброе творится между его друзьями, которые вдруг перестали быть ими друг для друга, но не в силах помочь...