***
Закат и огни, потушенные в честь любования им, бутылки с самым изысканным урожаем вина, стрёкот сверчков в саду ― именно во время ужина Её Величество отбывает вглубь летней террасы, сопровождаемая лишь двумя ближайшими рыцарин. Время следующей записки. Под приглушенный хохот множественной свиты и гостей Аннализа читает: «Мне жаль обламывать сей прекрасный куст, но вечерняя тубероза уже манит меня. Мне горестно служить вам без любого ответа, а от сего запаха кружит голову и словно жжёт в груди. Быть может, я слишком дерзко прошу Вашего ответа? Или же вы хотите знать, терзаюсь ли я больше, чем засохшие алые маки в вашей оранжерее?». Тубероза, примотанная к записке, дразнит ещё больше. Запах тубероз, кажется, скроет саму Аннализу. А упоминание маков… Конечно же, согласно старому, забытому языку её поклонница жаждет насладиться. И похоже, что именно обществом Её Величества. Аннализа даёт знак сопровождать её обратно, пряча записку в присланный ей мешочек. С ним она и правда не хочет расставаться и, нося его на приёмах, искренне радуется, что эта деталь даёт знать незнакомке: «всё возможно». Ведь она никого не отвергла и не просит о слухах, разносимых по двору ― возможно, она ответит взаимностью. Если, конечно, окажется, что её подданная и правда просит лишь об одном. А это ей ещё предстоит проверить.***
Следующая тубероза ютится в полной белого вина бутылке. К бутылке примотана форменная перчатка с отрезанной именной нашивкой. Записка, спрятанная под подкладкой, кажется и вовсе незаметной: «Вторая перчатка сейчас при мне. Простите, но я остаюсь инкогнито, и если вы улучите момент, Ваше Величество, то прошу Вас, извольте сообщить, чтобы ничья рука не тревожила цветов, растущих в Вашей оранжерее. Им есть, что вам сказать. Особенно после третьего заката». Третий день после новолуния ― Аннализа наконец-то получает время и место встречи. Их вполне достаточно, чтобы главная садовница получила её приказ, а вслед за этим всех ныне находящихся и прибывающих во дворец обязывали сообщать канцелярии Её Величества о пропаже оружия или облачения. Обращения не скупятся на эпитеты о мелкой досаде и извинениях за оплошность в растрате королевской казны. Преувеличенно-вежливо, но вслед за ними все примкнувшие к её ковенанту дают действительно интересные факты. Половина дюжины из нынешних рыцарин не сообщают о пропаже перчаток. Трое из них благодарят Её Величество и добавляют, что лучше закажут себе ещё снаряжение на случай потери и намекают, что не прочь поймать возможных воришек. И именно эти трое оставшихся рыцарин заставляют Аннализу присматриваться к ним повнимательней. Её тайной поклонницей точно должна быть одна из них. И если ей прислали личную вещь, не прося личной выгоды ― значит, дело и правда в желании встретиться. Теперь Аннализа уверена в искренности этих посланий.***
После новолуния в оранжерее зажигают редкие фонари. Аннализа же смотрит как обычно: сквозь дарованные при рождении глаза. Это данное Идоном зрение напоминает ей об ожидании. Её ждут. Запах туберозы, по старым традициям ― запах запретов, удовольствий, рискованной любви ― вот чему стоит следовать. Дарованные Идоном силы что-то шепчут, а Аннализа вспоминает: поднявшийся запах хоть и кажется идущим отовсюду, лишь где-то вдалеке притаился лишь один, оборванный ради посланий, цветок. Но на деле оказывается, что её поклонница излишне осторожна ― ветки обломаны почти везде. Это дразнит, словно мимолётное касание. Аннализе нравится, как её беззвучно просят начать поиски. Шорохи и запахи кажутся всё сильнее, терзая догадками ― приятно чувствовать, как что-то в её забытых чаяниях пока способно так всколыхнуться. Поиски, минуты ожидания, осмотр каждого благоуханного цветка ― как не пойти на поводу у такого непривычно сильного желания? Нужно лишь присмотреться. Аннализа примечает местами засохший куст. Рядом ещё один, оглянувшись, видит третий за спиной. А потом замечает лепестки на дорожках сада: белые, почти сияющие в сумерках, словно новорожденные звёзды. Возможно, они кажутся такими из-за ощущения чужих желаний, о силе которых ей шепчут даже из Космоса. Аннализа осторожно ступает вперёд, вдыхая этот и правда дивный запах. От него сладостно до дрожи ― настолько, что хочется неторопливо смаковать это ощущение, а потому Аннализа ступает тихо, словно пытаясь впитать в себя отголоски тех чувств, о которых никогда и не помышляла. Что бы ни говорили, но ей нравится предвкушать и ждать чего-либо с той же силой, что и смертным. Просто долг велит ей жить столько, что причин для подобного становится неизбежно меньше. Но при сложившихся обстоятельствах ей лишь хочется не спешить: ноюще, тягуче, подзабыто ноет в груди. И от этого Аннализа сейчас чувствует запахи и слышит стрёкот цикад вокруг сильнее, чем мудрость Великих. В конце пути она видит лишь перчатку рыцарин и букетик полевых цветов ― прямо на лишённом травы клочке земли. Одуванчики и маки, как раз по лепесткам тубероз. «Я честна с вами и хочу удовольствия, даже если придётся пойти на риск и ваше неодобрение». Вполне заманчиво. Как хорошо, что она выбрала это время. Оно и впрямь рискованное ― для них обеих. Для её поклонницы ― от невзаимности до немилости. Для Аннализы ― от разочарования до предательства и так пугающих её свиту покушений. Последнее, конечно, смущает даже немного знакомую с секретами пределов её тела Аурелию, но в остальном… Аннализа улыбается: с возможностями её бессмертия риск отдаёт щекочущим, таким по-людски приятным ощущением, что она готова вцепиться в него, как в последнюю возможность почувствовать себя столь близко к смертным. Все оставленные цветы теперь у неё в руках. Вместе с запахом, всё сильнее окутывающим сад, Аннализа вдыхает это вовсе не утомительное ожидание. Наоборот, оно кажется достаточно пьянящим, точно настоявшееся вино. Как раз в это время она пытается отгадать: кто же из троих рыцарин может искать с ней встречи. Она мысленно перебирает их имена и лица, словно три козырных карты. Розамунда? Зрелая дама, яркие, почти сапфировые глаза, две перевязанные одной лентой тугих косы, строго сведённые к переносице стрелочки бровей. Придворная строгой, верной масти, пережившая не одну нападку на их завидный своими садовыми угодьями род. Амалия? Нежные локоны до плеч, частое пренебрежение дворцовой модой, признанные умения как в владении шпагой, так и в требующих усидчивости и прилежания науках, четвёртый год как остаётся несколько юной вдовой и, кажется, именно её чуть рассеянный взгляд и манеру слегка приоткрывать рот от нетерпения Аннализа считает именно томными. Лилиан? Женщина с плутоватой улыбкой, вечно запечталеваемой в альбомах фрейлин как дама со шпагой и уложенной в мелкие локоны чёлкой, отшившая с нескольких особо настырных женихов. Страстно лелеет свои азартные увлечения и лишь ради службы в покоях Её Величества не ставящая свою заносчивость превыше жажды показать себя лучшей в своей дюжине караула. Аннализа всё равно не хочет загадывать, кто же из них троих так жаждет её увидеть. Может, это чья-то примеряемая на время личина, дабы остаться незамеченной?.. Как приятно вспомнить это ощущение ― замереть в ожидании! Шорох точно рассеивает некий морок. Аннализа поворачивает голову и чуть сильнее сжимает цветы. Её гостья и правда радует таким сюрпризом. Светлые локоны, зачёсанные в косу на затылке, запах масла (наверняка для волос) и серебряные узоры на расписанной стрекозами тёмной лаковой маске. Ни плаща, ни поножей ― только носимая как в своих покоях одежда. Аннализа не узнаёт брошь на жабо, но незнакомка наверняка предусмотрела и это. Не узнать среди множества рыцарин. Не подойти, не обрекая себя тем самым на риск. Интригующе. Со вкусом. Заманчиво. Анализа делает шаг, другой, разглядывая вышедшую подданную, но так и не приближается. А затем смотрит на оставленные ей цветы. ― Это ваше? Вы хотите открыть их старое значение? Незнакомка не может сдержать едва слышного, не дающего различить её голоса вдоха, словно не веря в услышанное, но тут же берёт себя в руки и степенно кивает. ― Я поняла всё то, что мне хотели сказать, ― глаза в прорезях маски кажутся недвижимыми, словно у старых статуй, ловя каждое слово и движение Аннализы, ― Вы и отныне приходите инкогнито, ― отмечает Аннализа. Незнакомка держась чуть поодаль, кланяется и подходя, согласно кивает: ― Почти. Вы ведь искали меня, Ваше Величество. Знакомый голос. Знакомая манера подходить вплотную. Знакомая попытка улыбнуться. И лишь одна неизвестная деталь ― маска, не скрывающая лишь один рот. Аннализа смеряет гостью взглядом и улыбается: ― Амалия, подойдите сейчас настолько же близко, как вам и хотелось. Без покрытой защитными пластинами униформы и оружия, без желания выстроить между ними какие-либо преграды, но с попыткой изобразить тайну ― именно такой Амалия и правда оказывается более интересной, чем кажется на первый взгляд. А ещё у неё очень аккуратная манера обнимать, даже подходя вплотную, даже когда Аннализа всматривается в прорези для глаз и неторопливо целует Амалию, ощущая, как та явно не верит своему счастью. Иначе бы она не пыталась так долго отдышаться, следуя за Аннализой к стоящей за изгородью из шиповника широкой скамье. Там Амалия не спрашивает, почему Аннализа так торопится отстегнуть брошь от жабо и развязать узел на её шёлковой рубахе. Почему их ладони сталкиваются, когда они обе тянутся к завязкам на нижней сорочке Аннализы, почти одновременно распуская узелок. Почему Аннализа так быстро просит гладить и облизывать ей соски. Но снимая свою алую рубашку, Амалия просит: ― Только правую грудь. Левую лучше не трогать ― больно с тех пор, как я кормила ей своего ребёнка. Аннализа лишь быстро кивает, одной рукой то чуть сминая вытянутые груди Амалии, то теребя между пальцев твердеющий сосок. Второй рукой она гладит шрамы её рыцарин ― небольшие и внушительные ― сейчас ей всё равно, были ли они получены в ходе дуэлей или нет. Амалия едва приоткрывает глаза, силясь прошептать: ― Быстрее, мягче, Ваше Величество, а как же вы… И вновь жмурится, срываясь с громкого вздоха на гулкий стон. Аннализа снова наклоняется к Амалии, и та дрогнувшими руками помогает ей освободиться от уже давно расстёгнутого алого верхнего платья, снова стоная и путаясь пальцами в обшитых кручёными шёлковыми нитями завязках. Кажется, одно неосторожное движение — и Амалия вцепится к ней в бёдра, обрывая нашитые на юбке ряды кружев. Нетерпеливо. Настолько, что свойственное смертным нетерпение её рыцарин и правда будоражит кровь. И слегка потакая, дразня это чувство, Аннализа для удобства развязывает и отстёгивает верхние юбки, приподнимает ряды мягких нижних, чтобы было легче нетерпеливо мнущей и гладящей её по бёдрам руке. Шуршат юбки ― и вот уже Аннализа тихонько посмеивается от удовольствия, когда пальцы Амалии то гладят её под коленкой, то снова мягко мнут бёдра, постепенно поднимаясь всё выше и выше. Под кремовой тонкой кисеёй эти руки похожи на мелкие щупальца, прямо как на старых фресках с изображением явления благодарных Великих в усыпальнице её матери. Аннализа всё чаще переводит взгляд на свои юбки ― ей и правда давно нравится представлять, как прямо сейчас ей стараются доставить удовольствие, подражая фривольным сплетням об умениях Великих. Запретно тщиться их переплюнуть, но не запретно им в ласках подражать ― вот ещё одно, тайное значение, которое прочла Аннализа в каждом сорванном для неё цветке. Это лестно. Руки под юбками теперь и правда скользят: всё выше, порой вцепляясь в бёдра, когда Аннализа снова наклоняется лизнуть соски Амалии возле самой ареолы. Ей приятно думать, что рядом с ней не успевают почувствовать холода: слишком сладостно, слишком хорошо. Амалия едва успевает дотянуться пальцами до лобка ― Аннализа тут же успевает слегка отпрянуть и на незаданный вопрос заговорщицки шепчет: ― Нужно успевать. Амалия рассеянно кивает и для удобства привстаёт на локте, шаря свободной рукой. Аннализе пьяняще смешно ― от возбуждения, от того, как пальцы Амалии мимолётно успевают её касаться, как она не сводит с неё глаз, стараясь показать, как ей важно выполнить это условие их маленькой игры. Но всё чаще Аннализа перестаёт чувствовать, как Амалия гладит её по бёдрам и всё сильнее тянется к ней: чтобы опуститься ниже к этим явно жаждущим её всю рукам, чтобы притянуть Амалию за плечи, чтобы расставить колени пошире. Амалия, ненадолго выскользнув рукой из-под юбок, постепенно садится ближе, прямо перед Аннализой и та спрашивает: ― А штаны? ― Позже, ― шепчет ей Амалия. И тут же прикрывает веки, когда Аннализа дразняще проходится пальцем по соску: ― Да, здесь, Ваше Вели… Сейчас Амалия откидывается, опираясь на ладони и Аннализа, сминая её волнистые локоны, целует сначала за ухом, потом вниз по шее, чуть прикусывает у плеча и размашисто приходится языком до самой ареолы. Наклоняясь всё ниже, Аннализа видит её разведённые ноги и расстёгнутые, чуть сползшие штаны, и небрежно развязанные панталоны, под которыми уже видно золотящиеся волосы на лобке. У Амалии чуть подрагивает рука, когда она снова пытается подлезть под слои юбок, снова пытается ласкать Аннализу уже влажными пальцами, снова старается выразить свою страсть. И вот теперь Аннализа не пытается отстраниться ― лишь всё сильнее вцепляется в крепкие белые плечи Амалии, медленно пытаясь дотянуться, но с трудом понимая, что не достанет даже более высокой рыцарин до пупка. Амалия едва успевает прошептать: ― Да, Ваше Величество… да, теперь… штаны. И неловко приспуская их вместе с панталонами, закрывает глаза ― именно в этот момент Аннализа отнимает одну руку с её плеча и гладит всё ниже, всё быстрее, всё смелее и любопытнее шаря пальцами между ног Амалии. Теперь Аннализе ещё удобнее ласкать эти соски. Один ― лишь слегка, едва касаясь, чтобы не болело, второй ― снова и снова, гораздо охотней проходясь языком. То, что делает Амалия лишь одной рукой, пробуждает в Аннализе достаточно много желания чувствовать чужое удовольствие. Особенно когда Амалия изо всех сил, уже беззастенчиво стоная, стремится дарить ей удовольствие сама. Аннализа снова проходится языком по соскам и не сразу понимает, что к ней прижимаются всем телом: ― Спасибо, Ваше Величество… я благодар… Аннализа, медленно насаживаясь на подставленные под юбками пальцы Амалии, рассеянно улыбается: ― Как сильно? Зови по имени, зови же… Амалия, прижимая её свободной рукой, отвечает, то и дело целуя Аннализу и наверняка пьянея от ещё большей близости: ― Так, Ваше Величество, так… Аннализа… Моя королева… ― этот сбивчивый шёпот хочется вбирать в себя, как последний на своём веку. Аннализа представляет пару заговорщиков с рапирами наперевес, шелест шиповника, хруст можжевеловых ветвей ― и от возможной опасности ей всё приятнее подставлять торопливо целуемую шею. Исступление ― вот какой сочтёт для себя Аннализа эту встречу. С таким исступлением шептать ей на ухо признания, с таким исступлением цепляться за спину Амалии, также исступленно просить не уходить до рассвета ― почему бы и не вспомнить о такой силе чувств?