Песня Беса

      Красивое, недавно побеленное здание церкви тихо и мирно стояло в небольшом парке посреди зеленеющих свежих деревьев, которые были так высоки, что даже местами укрывали золотые, сверкающие на солнце купола своей листвой. В вышине небес блестели кресты на фоне умиротворенного голубого неба и белеющих облаков; все необычайно красиво шумело и играло бликами в этот чудесный и солнечный первый вторник мая; в одном из деревьев поселился дятел по прозвищу, которое дали ему смешные малыши, Красный Хохолок, теперь — лесной врач, ежеминутно стучал острым твердым птичьим клювом по мягкой коре берёз, ясеней, дубов и множества других деревьев; в ближайшей клумбе возились садовод и его пес Фуфайка, который сопровождал своего хозяина всюду, куда бы тот не пошел, парочка пересаживала анютины глазки, чем привлекала разговорчивых местных женщин в том возрасте, о котором неприлично спрашивать; около церкви стояло множество лавочек, покрытых лаком, они были, как и урны, на каждом углу, согласитесь, это очень удобно; на одной из таких лавочек сидела молодая девушка в платочке с красивым узором цветов и птиц в гжелевском стиле; она о чем-то внимательно думала, иногда вздыхая, иногда тихо плача, с глаз она утирала слезы часто; в душе ее поселилась тревога, непроглядная, неприятная, съедающая спокойствие до основания; это беспокоит ее уже несколько недель, не дает спать, есть, ходить в школу.       Эту милую девушку зовут Ульяна, и сегодня утром она проснулась с полным ощущением того, что ее сердце наполнено любовью. Любовью к женщине.       Вместе с приятным чувством верности и восхищения, Уля приобрела еще целый вагон проблем: теперь она не может ходить в церковь, потому что не должна любить человека одного с ней пола, не должна! Она множество раз корила себя за любовь к женщине, но не могла перестать думать о ее красивых глазах и мягких губах. В душе девушки совесть занималась самобичеванием, однако сердце билось, снова и снова пропуская удар, словно его окутало пламя, и оно, утомленное сердце, пыталось сбить с себя огонь, ударяясь в конвульсиях.       Ульяна приложила нежную ладошку к груди и мягко сжала крестик; юная особа закрыла глаза и стала жарко, но тихо молиться, вкладывая в слова всю душу; она искренне хотела избавиться от этого грешного желания — быть любовницей женщины, однако не могла бы справиться с этим в одиночку, поэтому раз за разом пыталась достучаться до Бога. Но почему-то Бог не хотел слышать молитвы, и каждое утро, просыпаясь, она содрогалась от желанной мысли о семейном тихом завтраке с ней.       Уля не успела дочитать молитву, как из ее глаз цвета васильков хлынули росой крупные слезы, а губы перестали твердить обращения к Всевышнему, а только содрогались в страшных для нее словах: «А я люблю ее! Люблю!», и как остановить свое горе, она не знала. Вытащив белый квадратный носовой платочек из глубокого кармана нежной и длинной шифоновой юбки, девушка утерла слезы и нос; покрасневшие и припухшие глаза от слез, пунцевые щеки, дрожащие руки и губы — все это было явным признаком безумной истерики; Ульяна все никак не могла успокоиться, давилась собственными слезами, чувствуя спазм в горле, из-за которого оно болело, судорожно вытирала слезинки, пропавшие где-то между длинных ресничек, глубоко вздыхала и пыталась сосчитать до десяти, но ничего не помогало; ужасное состояние обезоруживало ее полностью.       Наконец, она приняла безумное решение — отправиться домой. Дом божий ее не примет; мать тоже невероятно религиозный человек, и, если бы она узнала о «болезни» дочери, то выгнала бы из дома вон, или, чего хуже, назвала бы грешницей и была бы абсолютно права! То, что говорила себе Ульяна и в чем признавалась откровенно — ужасно пошло и грязно; она желала целовать губы той, что была похожа на дьявола, пела песни страшным голосом, крича и сгорая от страсти на сцене, носила откровенные вещи, оголяя живот, часть груди, ноги; чёрт — так называла ее Праскофья, матушка Ульяны. Но это почему-то не мешало девушке, дитя Бога, которое следовало за церковной свечей всю свою небольшую жизнь, все равно горячо любить! Она понимает, что к той, которую безумно жаждет обнять, девушка никогда даже не прикоснется, потому что Даша- женщина, которая живет одной лишь сценой и своим творчеством.       Глаза Ульяны снова наполнились жгучими слезами, но, найдя недалеко от себя местный водяной насос и рядом с ним наполненное, медное ведро синего цвета, она умылась и постаралась улыбнуться своему размытому, кривому отражению в глади воды. С огромным усилием Киселева заставила себя не плакать и наконец добралась до дома: это было то здание, которое на фоне высоток и хрущевок выглядит как убогая лачужка, которую до сих пор никто почему-то не собирается сносить: невысокая изба с печью и резными тяжелыми ставнями на небольших окошках, крыша, сырая и прикрытая местами старыми досками, в осенние пасмурные месяцы протекала, и мама ставила под капли глубокие тарелки, миски, кувшины; дымоход потерял пару кирпичей, а сейчас из него активно валил дым — мать топит печь; вокруг дом обнесен низким забором зеленого тёмного цвета, а на самом дворе стоит трухлявая будка, в которой спит Репень, большой лохматый пес, привязанный цепью к своему дому, и небольшой огород — на нём уже были вскопаны грядки, их привели в приличное состояние мама и Ульяна еще неделю назад, когда закончились сильные майские грозы. Туда они обязательно посадят картошку, морковь, свёклу и другие культуры, которые можно вырастить в условиях Московской области и в кругу многоэтажек, а также хорошо сэкономить на них.       Ульяна отворила хрупкую калитку, как-то страшно скрипнувшую от напора, и вошла в свой двор, пройдя по дорожке, залитой весенним солнечным светом; девушка легко вбежала по хлюпкому и неустойчиво сооруженному крыльцу, и вошла в избу. Там от чего-то суетилась мать, кидая в печь новые дрова, разогревая вчерашние щи и прибираясь в доме; такая нервозность насторожила Улю, и она, сняв с себя движениями больших пальцев ног балетки, торопливо прошла по коридору, ведущему в кухню. Тут же сразу бросалась в глаза икона, напоминающая образ Божьей Матери, но она была несколько измененного вида и стояла, как и другие иконы, на полке под потолком, но без пелена. Рядом с выходом из кухни слева стоял белый холодильник времен девяностых, периода, когда мать прилично зарабатывала на гаданиях, лечебных ритуалах и приворотах, однако потом она бросила это дело, ударилась в измененную христианскую религию, другим словом — секту, и бросила эту идею; напоминанием о ее прошлом виде деятельности остался лишь холодильник и телевизор, который уже грозился испустить дух. Справа у стены стоял квадратный складной стол, так как кухня была маленькая, его нужно было собирать; вокруг него стояло три стула с мягкими подушками на сидениях; у противоположной стены приютились стиральная машинка, плита и шкафчик для посуды; над всей этой аппаратурой возвышалась полка с тем самым стареньким телевизором; на окне висели красные с маленькими цветочками шторы, а на подоконнике стояла стеклянная ваза с букетом белой и лиловой сирени, наполненная водой лишь на половину; под ногами расстелился мягкий теплый ковер, какие обычно висят у бабушек в квартирах на стенах, только это уменьшенная копия. — Мама, что-то случилось? От чего ты развела такую суматоху? — Ульяна потрясенно присела на стоящий ближе всех к выходу стул и уставилась на мать, достающую из ящичка в шкафу с посудой коробочку. Коробочку карт. — Ты что? Ты же покончила с этим! — девушка удивленно смотрела на пунцовое лицо худощавой матери, которая не знала, куда податься от смущения, и из-за этого трясущимися руками неумело открывала коробку, словно забыв, как это делается. Нет, Ульяна не осуждала мать за гадания и прочую магию, потому что сама любила этим заниматься и нередко подрабатывала, как мать делала раньше, справляясь с подобной задачей даже лучше мамы, но ведь женщина недавно клялась и божилась дочери, что в руки карты больше не возьмет! — Да, дочь, покончила, — бегающими глазами Проскофья оглядела Ульяну, недовольно остановившись на вырезе на кофте, который чуть прикрывал ключицы.- Но мне позвонил сегодня утром мужчина, Игорь, сказал, что его подруге срочно нужна помощь и что он наслышан о моих положительно кончавшихся ритуалах, приводивших людей к выздоровлению. — Ну, и что же? К тебе многие приходили и умоляли исцелить, но ты не бралась! Чем же эти люди лучше! — Уля возмущенно глядела на мать, садящуюся на противоположный стул и мрачно смотрящую Киселевой в ответ прямо в лицо. — Двести тысяч. Он предложил за ритуал двести тысяч! Это наш шанс, Ульяна. Наш шанс хорошо зажить впервые за долгие годы! Как же я могу его упустить! Уля тяжело выдохнула; ничего не сказав, поднялась со стула и пошла в свою комнату. — Кстати, выкинь эту кофту, вырез слишком глубокий! — послышалось из кухни, когда девушка уже закрывала дверь в свой маленький мир.       В этой комнате ее никто и ничто не тронет, только тут Ульяна может делать все таким образом, каким пожелает. Помещение было небольшое, два на три, однако у Киселевой получилось на этих крошечных шести квадратных метрах уместить все, что было нужно и даже больше. Комната наполнена всякого рода безделушками, наличие которых так естественно для семнадцатилетней девочки: справа у стены стояла одноместная кровать с белым бельем, перед ней лежал теплый коврик темно-синего цвета, а на нем стояли тапочки; над постелью висели рисунки, иногда даже картины, нарисованные неуверенной рукой подростка-самоучки, и единственный плакат Нуки, но так, чтобы мама ненароком не заметила; слева же разместился небольшой стол, на нем громоздилась куча учебников, выложенных ребром на внешнюю сторону, чтобы можно было без затруднений найти нужный; стояла лампа, бьющая серебряным металлическим светом в глаза, желтый стаканчик с карандашами, простыми и разноцветными, линейкой, кисточками разной толщины и из разных материалов; рядом лежали стопкой квадратные белоснежные ластики и упаковка с 24 цветами акварели; над столом тоже висели рисунки, а вот под столом творился хаос — там были сложены листочки, черновики, бумага, — словом, все, что нужно душе художника в моменты творческих прорывов. Перед столом стоял стул с цветастой яркой подушкой; с левой стороны от нужного предмета декора стоял огромный шкаф, доверху забитый книгами, занимавшими первые три полки сверху, и одеждой, занявшей только две нижние полки; по правую же руку выходило на улицу окно; на подоконнике стояли четыре кактуса, которые искренне любит Ульяна, они имеют имена — Жеорж, Капусин, Семеныч и Елизавета; другие цветы не так сильно привлекали внимание, но были очень кстати во всей обстановке; сам стол и полки, встречающиеся почти на каждой стене, были забиты цацками, не несущими в себе никакой цели, но делающими обстановку комнаты уютнее.       Девушка устало, в прямом смысле, упала на кровать, не испугавшись жуткого скрипа и хрупкости половиц; прикрыв глаза, она думала о том, как ей надоели придирки матушки — на помытой тарелке найдет пятно, в миске откопает недоваренную картофелину, а на подошве Ульяниных ботинок — застрявший между складками камешек. Даже солнечный день для нее будет дождливым, потому что такой характер. Уля вздохнула и решила, что лучше всего было бы выспаться, а потом сесть за уроки, потому что через два дня в школу. Однако, стоило ей подумать об этом, как она услышала скрип открывающейся входной двери. — Кто пришел? — сама у себя спросила Ульяна, поднимаясь на локтях. Сама девушка никого не ждала, ни сегодня, ни даже завтра. Тогда это к маме пришли, недаром она карты достала! Любопытство вспыхнуло в Киселевой синим огоньком; кто же такой этот Игорь? В чем ему нужна помощь, если он добрался даже до такого дна, как ее мать, которая не занимается этим вот уже пятнадцать лет? Первая мысль, которая появилась в головке Ульяны — подслушать — казалась сначала разумной, но потом, хорошенько всё обдумав, девушка решила, что практичнее было бы выйти и самой свободно все разузнать; так она и поступила.       В прихожей слышались голоса: мать негромко поприветствовала гостей, они ответили ей взаимностью и, кажется, вешали на крючки верхнюю одежду. Два человека удалились; мужской голос бросил: «Придёшь к нам». Тогда Киселева смело вышла из своей комнаты, еще не переодевшись и не стянув с головы развязаный платок с росписью гжели, босиком, но вполне упрямо следуя своему желанию узнать, кто пожаловал к ее матери на ритуал. Она встала в конце коридора, где и находилась ее комната, и замерла: в прихожей стояла та самая дорогая сердцу женщина. Даша подняла на неё свои черные глаза, снимая тяжелые ботинки с ног, но не улыбнулась, не нахмурилась — на её лице было полное равнодушие и жуткая усталость; болезненные тени легли под красивыми глазами.       Женщина коротко поприветствовала ошарашенную девушку и, не сводя с нее взгляд, прошла в комнату мамы, которая была чуть дальше от комнаты Ульяны по коридору. Видимо, мама предусмотрительно решила уйти на свою территорию, чтоб Уля не мешала. Киселева вошла в кухню, трясущимися руками налила себе воды и еще пару минут, облокотившись о стиральную машину, бессмысленно пялилась в одну точку. Даша Ставрович в ее доме. Сама Нуки! В ее доме! Внутри неё всё затрепетало от восхищения и счастья: в жизни Дария еще прекраснее! Возведя влюбленный взгляд к потолку, она заметила, что иконки положены лицом вниз; мама все-таки боится делать свои обряды, когда образы видят это. Глупая. Она кинулась в свою религию с головой, заставляя и Ульяну ходить в церковь и приучив её к этому еще в детстве.       В своих мыслях она и не заметила, как мать первый раз позвала ее, а потом и пришла на кухню сама, чтобы дать дочери люлей за невнимательность; Проскофья попросила найти ей черный платок, обычную свечу и принести воду, а потом снова удалилась в свои покои. Уля быстро со всем справилась: платок она дала свой, он остался у нее еще с похорон отца; свеча была в антресоли, среди множества других таких же; воду же Киселева налила в прозрачную пиалку и отправилась в комнату матери, чтобы все это принести.       В комнату проник полупрозрачный бледный луч света, попав на лицо Проскофьи. В этот момент она подняла на вошедшую дочь глаза, и ее скулы четко выделились полутемным оттенком.       Ульяна прошла к столу, от нервного напряжения даже почти не касаясь ногами пола, словно пролетела. Она положила рядом с матерью платок, свечу и поставила аккуратно пиалку с водой. Все это время девушка просто кожей чувствовала, что на нее смотрят две пары таких знакомых ей глаз. Внимательно рассматривают каждую клеточку тела Киселевой. Ульяна будто нечаянно посмотрела на Дашу; ее черные глаза прожигали Улю, заставляли чувствовать тревогу: вдруг она не понравилась Нуки? вдруг Игорь заметил что-то плохое в девушке? — Спасибо, Ульяна, — сухо поблагодарила мать, тем самым легко намекая, что дочери пора скрыться из этой комнаты. Киселева кивнула и скрылась прочь. Через час из комнаты вылетел злой Игорь и, резко сорвав куртку вместе с крючком, крикнул матери Ульяны: — Вы — мошенница! Я не буду платить Вам за нежелание помогать, даже если Вы и не можете ничего сделать! Вы — ужасный человек!       Вслед за Лобановым спокойно вышла Даша, и, равнодушно смотря на друга, который пытался выплеснуть весь свой гнев на Проскофью, стала одеваться.       Ульяна стояла в дверном проеме, ведущем на кухню, и с испугом и зардевшимся лицом наблюдала за руганью. «Мама не помогла? Как же так?» — Ульяна действительно была поражена тем, что даже ее мать не смогла ничего сделать. Игорь взял обессиленную Ставрович за ладошку, и, кинув напоследок «Я с Вас еще компенсацию за моральный ущерб вытрясу!», потянул Дашу за собой на улицу, скрипнув сырой дверью. — Мама, что же ты наделала? — выкрикнула Ульяна и, начав рыться в вещах в тумбочке рядом с выходом, достала оттуда расписную яркую коробочку. В них были карты. Да, Ульяна не оставит Дашу просто так: девушка выбежала на улицу, оставив свою мать в ужасном моральном состоянии. — Подождите! Стойте! — кричала Уля, сбежав с крыльца и отправившись вдогонку за гостями. Когда она почти уже добежала, Игорь вдруг развернулся, спрятал за спину Дашу и, обиженно сверля Ульяну взглядом, «выплюнул» ей слова: — А тебе что надо? Тоже решила поживиться? — Игорь, ты что на девочку-то кричишь? — возмутилась Нуки, схватив слабо Лобанова за плечо. Мужчина как-то вдруг успокоился и проявил готовность выслушать дочь «шарлатанки». — Так что ты хочешь, милая? — Я могу вам погадать! Обещаю — ничего с вас не возьму, просто хочу помочь! — затараторила Ульяна, глядя Даше в глаза, пытаясь убедить женщину, что Уля сильнее матери и сделает все возможное. Дария, на удивление, быстро согласилась. Киселева пригласила ее на лавочку за калиткой, они сели там и Ульяна стала раскладывать карты. — С Вами все будет хорошо: просто обратитесь к лору. Поверьте, у Вас в течение недели найдут заболевание и еще через месяц Вы будете здоровы. Вам и помощь моей мамы-то была не нужна! — улыбнулась радостно Киселева, потому что видела по раскладу много перспектив в жизни этой сильной женщины. Одно ее удивляло: как врачи так долго не могли найти такую легкую и ярко выраженную болезнь. Однако Ульяна была очень счастлива, что стала частью спасения кумира своего сердца.       Ребята быстро поблагодарили ее, сели в машину и скрылись из виду. Но Киселева еще долго стояла у калитки и смотрела им вслед.