To change

В первый раз всё происходит сумбурно. Они в который раз сидят у Юнги дома, потому что разыгралась непогода, и шляться по промозглым улицам нет никакого желания. За окном давно стемнело, воющий ветер бросается на оконное стекло, ударяет по нему с разбега, из-за чего оно дребезжит. Старые деревянные рамы, сто раз заклеенные, всё равно пропускают холодный воздух. Хорошо хотя бы, что батареи работают на полную. - Хочу увидеть твои руки полностью, - говорит Юнги. Чимин отрывает взгляд от альбома в своих руках, где рисовал очередное чёрно-серое нечто, и смотрит. Смотрит спокойно, серьёзно, без лишних эмоций, прищуров, вскидывания бровей и прочего. Просто смотрит и размышляет о сути просьбы, как понимает Юнги. Читать Чимина по его взглядам – Юнги тот, кто знает этот древний язык. Чимин не задаёт вопросов. Откладывает спустя пару минут игры в гляделки альбом и поднимается, принимаясь расстёгивать молнию очередной безразмерной кофты. Юнги вообще-то знал примерно, что скрывают широкие рукава чёрной кенгурухи, но всё равно почувствовал желание отвести взгляд или ляпнуть что-нибудь едкое. Потому что у Чимина широкие запястья, но кажется, словно кожа держится лишь благодаря натянутости на кость. Острые выпирающие локти, синюшные вены, смотрящиеся отталкивающе на жёлто-серой коже, полное отсутствие мышц. Юнги думает о том, что если эти руки обмазать чёрной краской, то они не будут почти отличаться от тех, что Чимин рисовал ему и до сих пор рисует. Взгляд скользит по чужим острым ключицам, не скрытым глубоким вырезом футболки, проходится по торсу, такому же обычному, щуплому и вновь перекочёвывает на пальцы. Юнги хочет коснуться. И на этот раз потакает своей слабости. Чимин стоит рядом с диваном, на котором хозяин квартиры уже как два часа валяется, смотря то в окно, то на рисующего парня. Поэтому Юнги с лёгкостью дотягивается до чужого запястья, обхватывая и притягивая к себе. Чимин послушный, Чимин не задаёт вопросов, не мнётся и не стесняется, а просто делает шаг вперёд, замирая между чужими разведёнными ногами. Юнги вскидывает голову, смотрит ему в глаза какое-то время, а после вновь начинает рассматривать синие вены. И касается. Обхватывает одной рукой за запястье, поднимает чужую руку на уровень глаз, осматривая, словно ювелир – драгоценный камень. Проводит пальцами второй руки по выпирающим костяшкам, по самим пальцам, нажимает на ногтевые пластинки словно на клавиши, ведёт выше к запястью, обводя слабо выпирающую венку. Удерживающая запястье рука скользит выше, оглаживая ладонью предплечье, останавливается на локте, обхватывая его чашечкой. Пальцами второй руки Юнги продолжает подниматься вверх, очерчивая виднеющиеся вены и отмечая мурашки, покрывающие кожу. Он думает о том, что голубые вены на желтоватом полотне кожи – неудачное цветовое сочетание. Потому вспоминает фотографию Чимина в сети и думает о том, что лучше так, чем, если бы кожа Чимина была медовой. Дальше продолжить «осмотр» не получается, потому что не дотянуться. Юнги не хочет вставать, а просить Чимина опуститься на колени лень. Говорить лень. И слова подбирать лень. А ещё не хочется слышать чужой отказ. Но Чимин словно понимает и опускается сам. Садится послушным питомцем меж его ног и замирает, смотря в глаза. Какое-то время Юнги смотрит пристально в ответ, пытаясь понять, что сейчас чувствует парень, а после осматривает плечо, прикрытое рукавом футболки, и скользит ладонями выше, сжимая, ощупывая. Действительно, никаких мышц, даже намёка нет. У неспортивного Юнги и то мышцы крепче. Но что-то такое в этом всём есть. Чимин мягкий и податливый под касаниями, как пластилин. Кажется, если сжать руку на коже чуть сильнее, то на ней останутся отпечатки пальцев. «Наверное, на нём очень долго заживают синяки», - думает Юнги и впивается пальцами сильнее. Чимин шипит, когда чувствует лёгкую боль, но не вырывается. У него в мозгах пусто и тихо, все чувства отключились. Чимин может лишь замереть и постараться хотя бы изредка делать вдохи и выдохи, потому что всё происходящее слишком… Слишком. Просто слишком. Слишком просто. Юнги попросил показать свои руки, потакая своему любопытству. Юнги просто трогает его, чтобы понять, насколько дела плохи. Юнги просто смотрит странно как-то, тяжело, но ничего кроме. Всё слишком сложно. Потому что у Чимина быстрее стучит сердце. Сложно, потому что Чимин ненавидит кому-то показывать своё тело, чтобы избежать очередных охов и ахов, но по первой же просьбе Юнги согласился. Сложно, потому что кожа пылает под чужими касаниями, впитывая в себя чужую осторожность и даже какую-то странную нежность. Слишком просто и очевидно. Слишком запутано и непонятно. - Мне холодно. Чимин просто констатирует факт. Он сидит на полу, на нём лишь тонкая растянутая «домашняя» футболка, а с окна дует холодный сквозняк, морозящий остывающую кожу. Мурашки скачут по руке, спускаясь по позвоночнику и заставляя передёрнуть плечами. По Юнги видно – ему мало. Мало этого короткого осмотра и осторожных, потому что впервые, касаний. Но Мин отпускает, и во взгляде его Чимин улавливает сожаление. Вот только ему действительно холодно, и из-за прихоти Юнги он морозить себя не собирается. Именно так Чимин оправдывается перед самим собой, когда спешно натягивает тёплую толстовку на плечи, прячась за ней как за стеной. И дело тут совсем не в том, что прикосновения Юнги и его взгляды вызывают странные неподдающиеся классификации чувства. Во второй раз всё происходит по вине Чимина. Они только недавно пришли с улицы, по которой слонялись в поисках очередной чистой стены. Поиски успехом не увенчались, потому что даже в этом отсталом районе во всех дворах было понатыкано фонарей, и опасность быть пойманным была слишком велика. Парни бы и по «крышам» прошлись, но двери подъездов намагничены, туда так легко не попасть, а из жильцов вряд ли кто-то будет впускать посторонних. От того подъезда, крышу которого нашёл в своё время Юнги, парень просто откуда-то знал код от домофона. Мин и сам забыл, когда и где его узнал. Это был самый обычный поздний вечер, плавно переходящий в ночь. Привычное молчаливое кофепитие на кухне, курящий Юнги и Чимин, рисующий что-то в блокноте. Ничто не предвещало беды, как говорится. Кроме голода. Потому что пару дней назад, когда Чимин умывался после сна, ему вдруг показалось при взгляде на своё отражение, что его щёки округлились. Тогда его с головой захлестнула паника, воспоминания тут же услужливо подкинули многочисленные пирожки, бутерброды и гамбургеры, которые он уплетал на пару с Юнги. «Только не это, пожалуйста, нет, нет, нет!», - завизжал голос в голове. С того дня Чимин ел… Ничего. Всё больше кофе, чтобы заткнуть ревущий желудок и подкормить язву, и никакой еды. Вообще. Чимин предпочитал с «ожирением» бороться радикально. С Юнги они часто и подолгу гуляли, после чего шли всегда в старбакс, находящийся возле метро. Но Чимин больше не брал ничего кроме кофе. Юнги вопросов не задавал, только смотрел каждый раз нечитаемым взглядом, а после пожимал плечами. Что он догадался или уже давно всё понял, Чимин понимал. Но пока Юнги молчал, всё было нормально. Пока не было никаких советов, нотаций и высказываний вроде «ты бы завязывал». Чимин как раз отвлёкся от рисунка, чтобы сделать глоток давно остывшего кофе. Вот только выпрямился парень слишком резко, вскинул голову слишком поспешно, из-за чего его повело в сторону, а мир перед глазами на мгновение распался на пиксели. Понимая, что стул под ним опасно накренился, парень попытался схватиться за край стола, но лишь неловко задел кружку. Кружка покатилась по столу, разливая содержимое, которое тут же стекло с края, заливая его джинсы. Юнги оказался рядом в мгновение ока, поддерживая за плечи. Отдалённо Чимин услышал звук разбитой керамики. У кружки откололась ручка. - Блять, теперь ещё и убираться, - слышит чужое недовольное ворчание Чимин. И улыбается. Юнги всегда знает, что Паку нужно. И сейчас, когда отчего-то неловко и стыдно, когда румянец заливает щёки, Мин не акцентирует внимание на проблеме. Осознанно не акцентирует, предпочитая вместо этого поругать за наведенный бардак, за «это была любимая кружка, придурок» и сообщить, что Чимин пол будет мыть сам. И Чимин ему благодарен. - Джинсы себе изгваздал. Ты такой свинтус, знаешь? То краски, то побелка, то фосфор, то кофе. Ты вообще неряха. Ненавижу нерях. Будешь таким свином, не пущу на порог квартиры, - продолжает нудить Юнги и тащит за запястье в спальню. - А за блок сигарет? – улыбается Чимин, послушно опускаясь на край разворошенной постели. - Ты знаешь толк в подарках, оказывается. Смешок Юнги тонет в глубине шкафа, а после парень разворачивается, держа в руках ярко-красные шорты. На чужой ошалелый и малость подъёбывающий взгляд из серии «красное бельишко? Серьёзно?» Мин отвечает красноречивым жестом в виде среднего пальца и кидает предмет гардероба в Чимина. - Переодевайся и вали застирывать свои джинсы. Потом шуруй на кухню и наводи там порядок. И приклей ручку, придурок, клей в ящике тумбочки возле холодильника. Раздав указания, Юнги уходит смотреть телевизор. Чимин улыбается и, когда перед глазами перестаёт плавать пространство, переодевается и послушно идёт в ванную. Вскоре джинсы висят на сушителе для полотенца, кофейные потёки вытерты, а Чимин сидит за столом, рассматривая кружку с приклеенной ручкой, и думает о том, что желтеющий ободок на месте скола смотрится раздражающе. Чимин делает себе пометку купить Юнги новую кружку. - Ты чего там застрял? – интересуется Юнги, ленясь оторвать зад от любимого дивана. - Ничего, - отзывается Чимин, отставляя кружку и покидая кухню. На его появление Юнги вскидывает взгляд и делает медленный выдох. На Чимине очередная безразмерная толстовка, которая вкупе с яркими красными шортами по колено смотрится нелепо. Нет, толстовка как раз-таки смотрится нормально, это шорты в картину не вписываются. Слишком короткие, слишком яркие, слишком… Открытые. Юнги смотрит на чужие ноги и понимает, что нестерпимо хочет коснуться угловатых коленок. У Чимина ноги такие же тощие, как и руки. Коленки острые, как и косточки у стопы, ярко выделяются под тонким слоем обтягивающей их кожи. Ноги не тонкие, нет, не изящные, не худые. Они именно тощие, костлявые. Некрасивые. У Юнги тоже ноги мышцами не блещут, задница плоская, джинсы мешком висят. Но у него просто строение тела такое: худое и неспортивное. А Чимин – скелет, обтянутый кожей. И это не природой так задумано, а самим хозяином этого кошмара. Чимин взгляд замечает и сразу же классифицирует его как «непонятный, тот самый, который Юнги дарит моим рукам». Парень почему-то сразу понимает, чего желает Юнги, хотя не понимает, почему. Зачем любоваться некрасивыми костлявыми пальцами, касаться трепетно острых локтей? Зачем так странно смотреть на такие же острые костлявые колени? Зачем хотеть коснуться их? Чимин всего это не понимает. Да, он считает своё тело нормальным, именно при таком его состоянии парню комфортно. Но другие люди всегда испытывали неприязнь и отвращение при взгляде на него. Так почему же Юнги нравится? - Ты можешь коснуться, если хочешь, - негромко говорит Чимин и подходит ближе. - Можно? Голос у Юнги охрипший и глухой. Мин смотрит в чужие глаза пристально, изучающе, а Чимин лишь пожимает плечами в ответ. Почему нет? Ему не жалко, а Юнги хочется. Чимин разбил его кружку, это можно считать своеобразной платой. Вообще-то в голове Пака ещё много подобных вариантов, где его разрешение всего лишь очередной способ оплаты долга. И Чимин вновь пытается думать о чём угодно, кроме осознания того, что ему внимание Юнги приятно. Что ему нравится факт того, что Мин не кривится при взгляде на него, а проявляет как-то болезненное любопытство. Чимин не привык строить воздушных замков и начинать не собирался. Но внимание именно этого человека ему приятно. Пальцы у Юнги такие же холодные, как и всегда. Чимин вздрагивает слегка, когда кончики оглаживают коленку. Кожа тут же покрывается мурашками. Это естественная реакция организма, оба не обращают на неё совершенно никакого внимания. И вновь, как и в первый раз, повисает молчание. Оно тяжёлое и густое, наполненное тайными знаниями, язык которых ещё недоступен парням. Но им эти знания не нужны. В головах обоих царит звенящая пустота. Юнги совершенно бездумно скользит ладонью левой руки на уровне колена с задней стороны, пока кончики пальцев правой рисуют спираль на колене и спускаются вниз, чуть нажимая. Он бы с радостью огладил и косточку лодыжки, но не дотянуться. И Чимин вновь понимает его без слов. Колеблется с мгновение, а после поднимает правую ногу и опускает стопу на диван между ног Юнги. Тот вскидывает взгляд, смотря на лицо парня, пытаясь прочесть чужие эмоции и мысли, но Пак смотрит спокойно и отстранённо, лишь склонил голову к плечу и без дёрганья принял чужой взгляд. Секундная игра в гляделки, и Юнги опускает ладонь на икру, сжимая пальцы, а второй скользит к лодыжке, сжимая. И смотрит Чимину в глаза. Пак в итоге не выдерживает, отводит взгляд. Потому что кажется, словно Юнги его насквозь видит. Словно для него чужая маска спокойствия не является преградой. Словно он в душу заглядывает и видит всё, что Чимин пытается скрыть. А Чимин пытается. Потому что в этот раз всё не так, как в первый. Потому что сейчас всё происходит как-то осознанно, не спонтанно, потому что сейчас чужие прикосновения кажутся Паку слишком интимными, а взгляд – слишком многозначным для столь щекотливой ситуации. И вместе с тем Чимин наслаждается. Наслаждается этими взглядами, наслаждается касаниями и вниманием, интересом, которым Юнги одаривает его. Потому что Мин не кривится и не плюётся, потому что смотрит почти с восхищением, потому что касается настойчиво и уверенно, даже жадно. Потому что чужие пальцы порой впиваются в кожу настолько сильно, что наверняка синяки останутся. Как метки. Как клеймо. И Чимин с радостью согласен быть заклеймённым чужими бледными жилистыми пальцами, всегда холодными, всегда цепкими. Юнги видит всё это. Конечно видит. Потому что Чимин для него – открытая книга, потому что взгляд того темнее обычного, потому что пальцы улавливают чужую еле ощутимую дрожь, потому что если сжать пальцы очень крепко и настроиться на нужную волну, Юнги кажется, он может почувствовать бешеный бег крови в малой подкожной вене. А если кровь разгоняется так быстро, значит, чужое сердце судорожно колотится в груди. Юнги видит и слабо закушенную изнутри щёку, и сжатые в кулаки руки, висящие свободно по обе стороны от чужого тела. Вот только Чимин, кажется, не замечает, что реагирует столь ярко. Юнги от этого кроет. От Чимина, его реакции на прикосновения и костлявых некрасивых коленок под пальцами. От осознания, что никому другому Пак не позволял себя касаться так. А потому он смелеет, в простонародье – наглеет. Левой рукой подхватывает ногу под колено, а ладонью правой скользит от выступающей косточки у стопы вверх, минует колено, на секунду сжатое, и чуть замедляет темп, дожидаясь ответной реакции. И она следует незамедлительно, как только рука поднимается непозволительно высоко, скользя по внутренней стороне бедра, проникая под ткань шорт, задирая её выше. Чимин шумно выдыхает, по его телу пробегается дрожь, а сам парень цепляется в плечи Юнги и смотрит широко распахнутыми глазами. Его зрачки оттесняют радужку в сторону, язык нервно пробегается по обветренным губам. Но Чимин не останавливает. Лишь дышит сбито, рвано, шумно. Смотрит немного растерянно, но в то же время пристально и как-то по-особенному. Юнги какое-то время удерживает ладонь на месте, поглаживая, лаская мягкую кожу кончиками пальцев и ловя ответную дрожь, а после отстраняется. Потому что так надо. Они не говорят об этом, потому что не считают нужным. И потому что слов не подобрать, чтобы описать то, что творится внутри. Оба парня решают принять произошедшее как данность, как следствие попытки удовлетворения собственных прихотей. Юнги хотел коснуться. Чимин желал этих касаний. В третий раз всё происходит по вине несчастного случая. Чимин совсем не смотрел себе под ноги, когда выходил за порог квартиры. Позабыл он за своим постоянным отсутствием дома и о пьющем соседе, который то разбивал бутылки на лестничной клетке, роняя из трясущихся рук, то просто выкидывал их за порог своей квартиры, не заботясь и не думая о чистоте в подъезде. На такую бутылку парень и наступил, тут же полетев спиной на пол. От столкновения затылка с полом перед глазами случился салют, а нервные окончания обожгло болью. Чимин не сразу смог подняться на ноги, а когда поднялся, то просто пнул бутылку в сторону и побрёл к лестнице, потирая то ноющий затылок, проверяя на наличие крови, ну а мало ли, то поясницу, из-за чего тянуло уже где-то между лопатками. По-хорошему нужно было бы домой вернуться и сразу все повреждения осмотреть, оценить и по возможности обработать, но Юнги сказал, что нашёл-таки какое-то крутое место, где можно рисовать без риска быть пойманными. Ну, если тихими быть и осторожными. И на самом деле место под самым обычным мостом было очень даже подходящим, радовало на удивление чистыми стенами, а располагающийся поблизости фонарь решал проблему с почти нулевой в темноте видимостью. А ещё этот мост находился довольно далеко от дома Юнги. Чимин хотел бы думать, что Мин специально искал это место, но в итоге остановился на теории, что парень просто с работы мимо этого моста ездит, вот и обратил внимание. Юнги вообще-то хотел сказать, что действительно специально излазил ближайший район в поисках новой жертвы для вандала, но не сказал. Неловко как-то. И стыдно отчего-то. В конце концов, какая вообще разница? Нашёл и нашёл. В этот раз Юнги уселся на какой-то ящик и не возле стены, а за спиной рисующего Чимина. Отчего-то хотелось именно в этот день понаблюдать за работой с другого ракурса. Разумеется, Юнги сразу заметил и чужие скованные движения, и то, как Чимин старался не поднимать высоко руку с зажатым баллончиком. В нарушаемой лишь ветром тишине были отчётливо слышны и чужие ругательства, и шипения сквозь стиснутые зубы. Юнги ничего не говорил и не спрашивал. Но сделал пометку утолить своё любопытство после. «После» наступило через несколько очень длинных для Юнги и очень мучительных для Чимина часов, когда оба парня по привычке пошли к Юнги, чтобы выпить по паре кружек кофе и согреться. Дорога прошла в молчании, хотя обычно после «творческих посиделок» парни разговаривали о всяких мелочах или о том, что было интересно. Чимин не был настроен на разговоры, потому что спина просто отваливалась, а сумка на плече делу никак не помогала. Юнги же видел вцепившиеся в ремень сумки напряжённые пальцы и решил, что не время для разговоров. Но вот родной дом, привычный взгляду подъезд и закрывшаяся за обоими дверь квартиры. - Проходи и раздевайся, - говорит Юнги. И уходит не на кухню, а в ванную. Чимин же стоит какое-то время в ступоре, потому что «раздевайся» в привычное подобие «будь как дома» не вписывалось. Юнги находит его застывшим возле двери и вскидывает бровь. Чимин качает головой и опускает сумку на пол, разувается и вешает снятую куртку на крючок вешалки. В руках Юнги аптечка, лишние вопросы ни к чему. В гостиной привычно тепло, а по полу гуляет холодный сквозняк. Скинув толстовку, Чимин медлит, цепляясь пальцами за подол футболки. После садится на диван, подбирая под себя ноги, устраивается спиной к Юнги и снимает футболку, болезненно шипя, когда боль прошивает позвоночник. Пожалуй, при падении Чимин не так уж и сильно ударился спиной о плитку пола. А вот перила лестницы, по покатому краю которых он проехался предварительно поясницей и боком, оставили свой след. И только когда импульс боли прошёл, Чимин вдруг понимает, что сидит так уже с минуту, а за спиной не слышно ни единого шороха. И тогда Чимин чувствует. Чувствует, как чужой взгляд сверлит в его спине дыры. Чувствует, как этот пристальный взгляд скользит по его шее, по линии плеч, по выпирающим лопаткам, по торчащим позвонкам, по бокам и пояснице. Чувствует, словно Юнги касается его, как делал это уже раньше. Лишь кончиками пальцев, едва уловимо, трепетно и аккуратно, с восхищением и отвращением одновременно. Так, как умеет касаться только Юнги. А Мин действительно смотрит. Смотрит, а у самого пальцы зудят, как хочется коснуться. Но он сдерживает себя, потому что сейчас прикосновения принесут Чимину только боль. Удовлетворить собственное любопытство, узнать, каково это – касаться острых крыльев лопаток Юнги сможет чуть позже. А сейчас нужно намазать огромные красно-лиловые с синеватым отливом синяки, уродливыми пятнами расползающиеся на коже, мазью. Вот только процесс лечения заканчивается, так и не начавшись. Потому что мазь нужно втирать круговыми движениями, с нажимом и быстро, чтобы разогреть её и кожу, кровь в которой быстро разнесёт полученные лечащие компоненты по организму. Но Чимин шипит и постоянно выгибает спину, уходя от прикосновения, и Юнги просто устаёт в конце концов пытаться хоть как-то помочь. Если Чимин такая слабая тряпка, которая готова разреветься от незначительной боли, то пусть сидит и мучается. И ещё пару недель будет мучиться, пока не заживёт всё само. А так бы перетерпел минутную боль и уже через пару-тройку дней новеньким был бы. Поэтому Юнги убирает тюбик мази, вытирает осклизлые из-за геля пальцы о первую подвернувшуюся под руку тряпку, оказавшуюся в итоге футболкой Чимина, и злорадно ухмыляется, зная, что Чимин ещё будет беситься по этому поводу. Позже. А сейчас Юнги может наконец-то утолить своё желание. У Чимина действительно очень худое тело, и Юнги взглядом пересчитывает позвонки. А после касается кончиками пальцев. Кожа под касанием тёплая, хотя и покрытая мурашками, нервные окончания прошибает чужой дрожью. Чимин выдыхает шумно, вцепляется пальцами в диванную подушку и прикрывает глаза, чтобы лучше чувствовать. Юнги не торопится, как и всегда. Медленно обводит по кругу шейный отдел позвонков, очерчивая каждый, медленно спускается вниз, ведя линию указательным пальцем до кромки джинс. Замирает, а после ведёт ещё одну линию, теперь наверх. И снова вниз, а потом наверх. Потому что чужое тело всё ещё дрожит, потому что приятно ощущать мягкую кожу, потому что косточки позвоночника выпирают сильнее, когда Чимин чуть наклоняется вперёд, опуская голову. Юнги не знает, делает ли парень это, чтобы ему было удобнее исследовать, или это всего лишь попытка скрыть свои эмоции. До эмоций Пака Юнги нет никакого дела. Его внимание сосредоточено на собственных ощущениях от лицезрения костлявой спины, расцвётших на коже ярких синяков, острых лопаток, которые Юнги тоже одаривает вниманием, накрывая ладонью, сжимая пальцами и надавливая. Чимин тут же резко выпрямляется, чуть прогибаясь в пояснице. Если пальцы у Юнги прохладные, то ладонь горячая, и этот контраст заставляет дёрнуться всем телом, попытаться уйти от прикосновения и в то же время попытаться прижаться теснее, чтобы хорошенько прочувствовать. Накаляет обстановку и тот факт, что Чимин сидит к Юнги спиной и не видит, где Мин собирается коснуться его в следующую секунду. Каждое касание неожиданное и вызывает толпу мурашек, а сердце в груди в который раз заходится как бешеное. Чимин понимает, что это из-за Юнги, из-за его пристальных взглядов и настойчивых касаний, из-за собственного смущения и одновременного осознания, что чужие прикосновения нравятся, что Чимин желает ещё и ещё. Но признать это значит положить начало чему-то дурному, чему-то, что добром точно не кончится. - Кажется, у меня аритмия, - шепчет Чимин и кусает губы в кровь, когда Юнги неожиданно прижимается всем телом со спины и опускает ладонь в районе его сердца. - Да, так и есть, - согласно выдыхает Юнги на ухо. – У меня, кажется, тоже. И отстраняется почти сразу. Берёт обратно в руки тюбик с мазью, выдавливает на ладони и принимается втирать в чужую спину, игнорируя шипение и сдавленные маты, игнорируя попытки Чимина вывернуться и сбежать, лишь бы не чувствовать эту противную тянущую боль. Но эта боль отрезвляет обоих. Чимин чувствует её, и мысли в голове приходят в порядок, сердце успокаивается. Юнги эту боль созерцает в чужом дёрганье, и раздражение, когда рука в очередной раз соскальзывает с синяка на здоровую кожу, перекрывает потоки других эмоций, от которых Мин и пытался сбежать. Оба думают о том, что хотят ещё. Оба понимают, что им нужно остановиться. В четвёртый раз всё происходит по вине плохого настроения. У Чимина закончилась краска, а круглосуточный магазинчик именно в этот вечер огорчил закрытой дверью. Юнги, у которого в этот вечер был аврал на работе, злой, колючий и раздражительный. Они встречаются всё у того же метро, но в этот раз молчат, и напряжение это гнетущее. Чимин бы попытался разбавить его, но ему хреново, спина всё ещё болит, краска кончилась, вдохновение бушует внутри, не находя выхода и пытаясь просто разорвать чужую жалкую тушку, лишь бы вырваться на свободу. Юнги бы попытался не так сильно распространять вокруг себя негатив, если бы в кармане нашлась пачка сигарет, точнее – сигареты внутри этой пачки. Но там пусто, пачка смятая летит мимо мусорки, что бесит ещё сильнее. Плюя на всё, Юнги просто пинает её в сторону и, столкнувшись с осуждающим взглядом какой-то мамаши с ребёнком, грубо рявкает «чего уставилась?». Женщина поджимает губы и проходит мимо, таща за собой ребёнка, который во все глаза пялится на Юнги. Мин показывает ему средний палец и направляется в сторону круглосутки. Чимин на этот жест ухмыляется молча и идёт следом. Он тоже не переносит детей. Они покупают много всякой дряни вроде чипсов, сушёных водорослей в специях, сладкой газировки и множества молочных шоколадок, которые любит Юнги. Чимин следом выкладывает на ленту кассы несколько пачек пиццы, которую в микроволновке разогрел и готово, три пачки мармеладных мишек и огромную банку клубничного молока. На эту банку Мин смотрит с гаденькой ухмылкой и дарит Чимину взгляд, в котором ясно читается «ути-пути, какая деточка». Пак в ответ показывает язык и лишь кивает в сторону горки из шоколадок, даря ответное «смотри, как бы не слиплось». До дома парни добираются молча. Чимин несёт в руке лишь банку клубничного молока, а Юнги тащит набитый тяжёлый пакет и второй рукой держит долгожданную сигарету. Пак хотел пакет сам понести, но Мин буквально вырвал его из чужих рук. «Неужели он… Заботится?», - робкая мысль проскальзывает в голове Чимина и отдаёт болью в поясницу. «Хочу всю ночь смотреть ужасы и жрать всякое дерьмо. А если этот придурок потащит пакет, у него спина разболится, он начнёт ныть и вертеться, я его уебу нахрен, и без него настроение дерьмо. Чужое скуление я точно не переживу сегодня», - злобные мысли в голове оправдывающего свои действия Юнги и зубы, стиснувшие фильтр. Уже минут через сорок они сидят на полу в гостиной, обложившись подушками и едой, на столике рядом две коробки с разогретой пиццей, открытая бутылка колы и высыпанные в тарелку мармеладные конфеты. Юнги смотрит в экран телевизора, вгрызается в плитку шоколада и кривится, потому что фильм ему не нравится. - Бля, ну что это за банальщина? Что за разлитый везде кетчуп, что за жалкие крики? У меня только голова от этих воплей болит, - шипит раздражённо парень и откусывает ещё кусок шоколада. Чимин не смотрит в экран. Чимин смотрит на Юнги. На его руки, удерживающие третью плитку шоколада, на перемазанные в сладости уголки губ. Чимин смотрит на Юнги и видит намного больше, чем просто дёрганые движения. Злость, раздражение, досада мечутся в хозяине квартиры, не находя выхода. Не помогает ни сладкое, ни сигареты, ни даже кровавый ужастик, где какую-то девчонку маньяк режет на кусочки. Чимин на самом деле даже названия фильма не запомнил, да и ни к чему оно. Сюжет глупый и банальный. Компания друзей поехала на природу, обкурилась, начала трахаться, а после пришёл очень злой лесник и начал махать топором. Паку не интересен фильм. Наблюдать за живым и эмоциональным, порывистым Юнги намного интереснее. - Юнги? Мин поворачивается, одаривает раздражённым взглядом и кивает, мол, чего тебе? Чимин не отвечает. Чимин просто подвигается ближе, садится прямо, подбирая под себя колени. Колеблется немного, а после обхватывает чужое запястье, поднимая руку и прижимая ладонь к своей груди. Сердце захлёбывается собственной кровью, начинает биться, толкаться в ладонь изнутри так сильно, что почти больно. Аритмия – вещь вообще неприятная и часто болезненная. Чимин знает. У Чимина аритмия совсем недавно обнаружилась, но причиняет значимый дискомфорт. - Ну и что ты делаешь? В голосе Юнги весь холод и лёд мира. Чимин смотрит в чужие глаза и понимает, что теперь раздражение Юнги направлено именно на него одного, а не на какие-то там посторонние раздражающие факторы. От этого немножко тяжело, от этого мысли в голове рассыпаются порванными бусами, от этого дышать становится тяжелее. Потому что со временем они рядом друг с другом стали оттаивать. Появились первые улыбки, первые шутки, первый смех и прищуренные из-за этого глаза. Рядом друг с другом им вскоре стало легко и просто, так, как никогда и ни с кем не было. Они оба опускали свои барьеры, делали двери в защитных стенах своих миров, чтобы иметь возможность иногда стать чуточку ближе, довериться чуть больше. Но Чимин сам по себе слабый и податливый, не такой несгибаемый, как Юнги, а потому неожиданный «удар» в незащищённый «живот» был неожиданным и болезненным, обидным. - Я подумал, что так ты успокоишься. Ты ведь всегда теряешь связь с миром, когда касаешься меня. Я считал, что и на этот раз сработает. Бросить смущающую правду в глаза – защитная реакция. Они никогда не говорили о том, что между ними происходит, не обсуждали эти приступы болезненного желания быть совсем близко, касаться, дарить своё и принимать чужое тепло. Юнги просто испытывал желание коснуться, Чимин просто испытывал желание ощутить чужие касания. Это было странно и ново для обоих, а потому своими ощущениями и мыслями по этому поводу парни никогда не делились. Это было бы странно и неловко для обоих. Но Юнги сорвался на Чимине, а Чимин просто вернул камень обратно в чужой огород. Мин на подобное заявление уже набирает побольше воздуха, чтобы ответить, но тут же выдыхает сквозь стиснутые зубы. Чимин в его проблемах не виноват. Срываться просто так, потому что удачно под руку подвернулся, не хотелось. Говорить гадости не хотелось, потому что все они так или иначе касались анорексии Чимина и его «обтянутого кожей скелета», а затронуть эту тему, ударить по ней как по больному значит разрушить всё, перечеркнуть их отношения. Юнги никогда не врал сам себе, да и окружающим тоже. Юнги отношениями с Чимином дорожил. Их прогулками, общением, шутками и переглядываниями, когда всё понятно без слов. Потому что они - не чужие друг другу люди. Именно поэтому Юнги лишь отдёрнул руку, откусил огромный кусок шоколада и отвернулся лицом к экрану, где нудный второсортный фильмец наконец-то подходил к концу. Вот только ненадолго. Потому что перед глазами – убегающая от маньяка девчонка, а в мозгу крутятся воспоминания из секции «под запретом». Чужое тощее тело, мягкие руки, приятная на ощупь тёплая кожа, торчащие локти, острые коленки и цепкие костлявые пальцы, впившиеся до боли в плечи, когда рука коснулась там, где не должна была, там, где кожа особенно нежная и горячая, чувствительная. Юнги вспоминает, как Чимин сбито дышал, когда по внутренней стороне его бедра скользили чужие пальцы, как смотрел распахнутыми широко глазами, как его зрачки растекались нефтяным пятном, оттесняя радужку. - Придурок с раздутым самомнением, - фыркает в итоге Юнги. Чимин улыбается уголками губ, когда его опрокидывают на пол. Улыбается на чужие ругательства, улыбается, пока Юнги стаскивает с него кофту, пока стягивает футболку. А после расслабляется и замирает, лишь ноги в коленях сгибает и сжимает чужие бёдра коленями. Мин нависает сверху, стоит на коленях меж его раздвинутых ног, опирается на руки по обе стороны от головы Пака. И смотрит. Смотрит внимательно, цепко, только в глаза. А Чимин не стесняется больше, смело принимает чужой взгляд, ничего не пытаясь утаить или спрятать. Даже улыбка так и не пропадает с его лица. - Я тебе это припомню, - припечатывает Юнги и скользит взглядом вниз. Чимину плевать, что ему там собираются припомнить. Потому что ничто не имеет значения, кроме взгляда Юнги, блуждающего по его телу, кроме близости чужого тела, кроме чужого тепла, которой Чимин впитывает пока что лишь согнутыми в коленях ногами, прижатыми к чужим бёдрам. А потом Юнги отстраняется, садится на пятки, одной рукой опирается о пол, чтобы не потерять равновесие, а другую опускает на грудь Чимина. В этот раз не кончики пальцев, не робость и смущение. Мин касается уверенно, с нажимом проводит ладонью по солнечному сплетению вниз, скользит по животу до кромки джинс. И в очередной раз ловит свой странный наркотический кайф, в котором медленно, но верно растворяется его раздражение. У Чимина рёбра выпирают так сильно, что можно пальцами пересчитывать, но в то же время не настолько, чтобы было действительно уродливо, чтобы брезгливость просыпалась в груди при взгляде на торчащие кости. Ладонь нажимает на впалый живот, и Юнги понимает, что и там никаких мышц, хоть под его касанием Чимин и напрягается непроизвольно. Если чуть наклониться и посмотреть с боку, то хорошо видно, что с левой стороны рёбра чуть выше по уровню. Это нормально, там прячется сердце, но на Чимине всё это так заметно, так ярко выражено, что и от этого Мин тоже ловит кайф. И трогает. Трогает кончиками пальцев, рисует спираль на солнечном сплетении, оглаживает ключицы и вновь проводит раскрытой ладонью по груди, задевая твёрдые бусины сосков. Отвердевшие комочки плоти упругие и тёплые под сжимающими их пальцами, Чимин от прикосновения к ним, от лёгкой боли и удовольствия, что последовало за ней, прогибается в пояснице и отворачивает голову, кусая губы и скрывая глаза за упавшей на них чёлкой. Юнги кроет окончательно. Чимин не думал, что в этот раз всё зайдёт настолько далеко, но губы Юнги скользят по его ключицам, а чужое тело накрывает сверху, прижимаясь, придавливая своим весом. Ему кажется, что Мин везде одновременно. Потому что горячие хаотичные прикосновения рук, мазки губ и языка по шее, по плечам, по ключицам и ямке меж ними, по кадыку и солнечному сплетению, потому что Юнги прижимается всем телом, лишь иногда сползая чуть ниже, чтобы можно было обследовать новую область тёплой кожи. У Чимина внутри пожар, выжигающий органы, а кожа плавится под горячими касаниями сухих ладоней и обветренных губ. Чимин думает о том, что не понимает, что происходит вокруг, не может анализировать, потому что мозг отключился, отдавая его на растерзание многогранности навалившихся ощущений и чувств. Чимин думает о том, что его аритмия перешла на новый уровень, и сердце само себя доконает, потому что бьётся настолько быстро, что вскоре не выдержит, лопнет, взорвётся. Чимин понимает, что готов к этому. Юнги же и не пытается вновь включить мозги, отстраниться, одёрнуть себя за слабость, за несдержанность и порывистость, за жадность и неумение сдержать собственное желание. Потому что Чимин под руками худющий и такой хрупкий. Его руки и ноги, ключицы, рёбра, скулы – всё это такое острое, колет болезненно, почти царапает до крови. Юнги кажется, что если он ударит кулаком по чужим рёбрам, они проломятся, прорывая кожу, по которой тут же потечёт багровая кровь. Изо рта Чимина тоже хлынет кровавый водопад, ведь острый осколок ребра обязан по закону жанра проткнуть или лёгкое или сердце. От представленной картины дрожат кончики пальцев, потому что это так же отвратительно, как и прекрасно в своей естественности. Юнги сползает вниз и прижимается губами к солнечному сплетению, всасывая тонкую нежную кожу до чужого шипения и сжавшихся в волосах пальцах, не отпускает до тех пор, пока не решает, что достаточно, что поставленная метка сойдёт ещё не скоро. Видя расцветающий синяк, Мин довольно ухмыляется и вскидывает взгляд. Жалкий стон вырывается сам собой, потому что Чимин, чтобы заглушить собственный голос, закусил костяшки пальцев. Юнги, который с самого начала пошёл на поводу у болезненного лицезрения этой костлявой красоты, резко подаётся вверх, нависая над чужим лицом так низко, что кончики носов соприкасаются. Чимин смотрит в глаза, на дне его зрачков возбуждение, смятение и страх. Боязнь новых чувств и эмоций, боязнь, что после того, что они творят, всё изменится. Что они оба поскользнутся на этой осклизлой дорожке похоти и потакания собственным слабостям, и болото, в которое оба упадут, затянет их с головой, разрывая все нити, что связывали их друг с другом. Чимин до дрожи в коленях боится, что они вновь станут друг другу чужими людьми. Но Юнги этого не боится. Юнги если выбрал что-то себе, если решил, что это что-то принадлежит ему, то уже не отпустит. И Чимина с его костлявыми пальцами, широкими запястьями с натянутой кожей, с его острыми локтями и коленками парень давно считает своим. «Если я – вещь на полке, то Чимин – эта полка», - крутится в голове новый ответ для матери. А сам Юнги наклоняется вниз и, отпихнув чужую руку, касается искусанных губ. Чимин не отстраняется, прижимается теснее, льнёт доверчиво и податливо открывает губы. Дрожит под ним от гуляющего по коже сквозняка и горящего в венах возбуждения, неловко и как-то робко обнимает за плечи, вновь сжимает коленками его бока, словно полностью захватывая в плен. Юнги нравится. И чужие коленки, вжимающиеся неприятно в кожу под домашними штанами, и чужие руки на своих плечах и шее, и ломкие пальцы, зарывающиеся в волосы. Чимин целуется неловко, неумело. То ли и в самом деле не умеет, то ли просто практики давно не было. Юнги и это тоже нравится. Ему нравится Чимин. Они не заходят далеко, потому что не до секса сейчас. Они обнимаются, ластятся, целуются, делятся своим теплом и принимают чужое, трутся бёдрами и слабо стонут в губы друг друга, не решаясь стянуть штаны и бельё, чтобы кожа к коже, чтобы сладко и до дрожи, до поджимающихся пальцев на ногах приятно, горячо, волнующе. И это правильно, так нужно обоим, изголодавшимся по пониманию, по принятию, по чужому «пиздец, конечно, но вместе мы справимся», по чужой ласке и простому «я здесь, с тобой, я не уйду». А когда в белье обоих становится влажно и липко, когда одна дрожь на двоих прошивает позвоночники, когда Юнги обмякает, валится всем телом на ослабевшее тело под собой, когда Чимин прижимает его крепко к себе, чувствуя грудью биение чужого сердца, то и к нему приходит осознание. Юнги ему тоже вообще-то очень сильно нравится. Эта ночь, плавно переходящая в раннее утро, в который раз меняет всё между ними. И пусть они так и не добавили друг друга в сети в друзья, не болтают по телефону часами, да и в жизни всё так же больше общаются взглядами, оба понимают, что теперь между ними всё по-другому. А потом Юнги предлагает переехать к нему, и Чимин соглашается. Собирает вещи и сбегает, оставив хозяйке ключи, последнюю оплату на кухонном столе и изрисованные давно поплывшей от сырости краской обои, деревья со скрюченными ветвями, которые так и не смогли добраться до его шеи. Они всё так же ходят вместе искать новые голые стены, которые можно изрисовать, всё так же сидят в старбаксе и пьют кофе, от которого и у Юнги скоро появится язва желудка. Чимин продолжает прятать своё тело, натягивает капюшон и рукава, чтобы не слушать причитаний и тяжёлых вздохов, не видеть сочувствующих или укоряющих взглядов. А Юнги плевал на все эти заёбы. Юнги ловит кайф, пересчитывая чужие рёбра губами.

|End|