***
Сегодня «Ленинград-центр» не такой многолюдный и шумный, как могло бы показаться со стороны, и Костя невольно вздрагивает каждый раз, когда Макс ухитряется раз в десять минут быстро чмокнуть его в область шеи, пока никто не видит. Они стоят в самом углу фойе (в том, что потемнее и тише) и делают вид, что оба мирно попивают шампанское, пока Стас с Кейко бродят где-то на верхних этажах, и так же мирно и увлечённо общаются, потому что не виделись практически все новогодние праздники. Макс не говорит прямо и вслух, как же сильно он скучал. Но его выдаёт взгляд и немного развязное от алкоголя поведение. И он так-то не прочь поговорить. О спектакле, о городе, о новой Костиной работе… и о них самих. Но сейчас он совершенно не способен контролировать свои собственные руки. Пальцы ловко скачут по спине и плечам, пока Макс для вида и отвода глаз травит какие-то бородатые шуточки, а когда он окончательно наглеет, молниеносно хватает Костю за задницу и тут же одёргивает руку, Зайц не выдерживает и шипит что-то привычное и знакомое из разряда: «Жилин, блять!» Максим негромко, но довольно смеётся, наблюдая за тем, как Зайц через секунду после внезапных прикосновений начинает разглядывать окружающих, гадая, спалились ли они или нет, и легонько щёлкает его по носу: — Расслабься, Костик. Наверно, шампанское имеет свойство опьянять резко и стремительно. Глаза Макса почти стеклянные, яркие, с проблеском, но говорит он вполне внятно и чётко, что, впрочем, нельзя было сказать о Зайце. И смех у Максима заразительный. Костя рефлекторно подавляет смешок, стараясь не рассмеяться в ответ. Он ощущает себя нетрезвым и почему-то слишком напряжённым, задумчивым. Для него Макс — это то, что люди обычно называют «объектом влюблённости». Но Костя не совсем уверен, взаимно ли это чувство или же оно одностороннее. Максима невозможно понять, угадать, раскусить. Он кажется совершенно открытым, обычным, простым, как три копейки, но именно эта открытость и вечный позитивный подъём мешали Косте копнуть глубже. Кажется, он предательски плывёт. Особенно телом. Спина ищет опору и, чувствуя, как лопатки касаются стены за колонной, он выдыхает то, что давно осело в его голове: — Ты — моё самое большое недоразумение, Жилин. Макс кидает меткий, знакомый, решительный взгляд. Зрачки темнеют, он рефлекторно подаётся вперёд и впивается в губы — коротко и быстро. Губы мягкие, но липкие от сладкого алкоголя, Костя входит во вкус и тянет шею, но Максим отстраняется и в один миг осушает остатки бокала, не сводя глаз. — Кажется, у нас ещё не было секса за пределами Москвы, — невнятно говорит Костя. Он хочет обнять его и снова потянуть на себя, но Жилин вытягивает руку вперёд и роняет её на грудь, ощутимо толкая назад. — Спокойно, Костян, — Максим издевательски тормозит его и слишком провокационно улыбается. — Держи яйца в кулаке. Я тоже соскучился, но делать это здесь, в каком-нибудь грязном туалете — не комильфо. Где твоё врождённое, смиренное прибалтийское терпение? Косте кажется, что он на дне. На дне глубоких, пронзительных, зелёно-карих глаз, которые смотрели на него в упор, искрились и совершенно чётко давали понять, что Макс и сам на днище вместе с ним. Им не выплыть, не подняться на поверхность, не поставить окончательную точку даже после проекта. А надо ли вообще?***
Впереди была ещё целая ночь — прохладная, ветреная, питерская. Они идут до гостиницы пешком, рассказывая друг другу истории, произошедшие за всё то время, пока они не виделись, неловко толкаются плечами и хохочут слишком громко на каждой сонной улице, чуть не сбивая собой редких прохожих. И только в попадающихся на пути тёмных скверах рваный и несвязный диалог прерывался спешными, жадными поцелуями. В номер вваливаются шумно, быстро раздевая друг друга, едва дверь успевает захлопнуться. Костя чувствует, как дрожат кончики его пальцев, которые он запускает в волосы Максима, и как у него трясутся колени — не от опьянения, а от долгожданного уединения. Ему нравится, когда Макс сдавленно и хрипло шепчет его имя, будучи прикованным к кровати нависающим над ним Зайцем, пока тот торопливо целовал и проходился языком по каждому сантиметру горячей кожи — всё ниже и ниже. Дыхание перехватывает от близости и от важности этого момента. Потому что они оба чувствовали себя неполноценными друг без друга. Макс — идеально соответствующий для Кости кусочек пазла с одинаковыми краями-зазубринками. Впрочем, он был идеален для Зайца во всём. Во внешности, в характере, в общении, в сексе. И всё это складывалось в одну общую конструкцию, который Костя больше всего боялся сломать и разрушить своими же руками. — Оставайся, — через час Костя закуривает, глядя на то, как город утопал в неоновых искусственных огнях, давно погрузившись во тьму. Он поворачивает голову и улыбается — мягко и по-родному, окончательно трезвея и осознавая, насколько же сильно и бесповоротно втюрился в это кареглазое, вечно смеющееся и чертовски обаятельное недоразумение. И Макс остаётся, глядя на Костю сквозь мокрую чёлку и улыбаясь в ответ. Он остаётся. На этот вечер. На эту ночь. И на этом дне.