Новый Свет

Утро понедельника было солнечным и морозным. Длившееся уже пятый день похолодание опять сковало реку. И солдаты, проверив прочность льда на Даугаве, расчищали от торосов и наледей путь для начавшего переправу обоза. Иван Брагинский и Райвис Галантес, держа коней на поводу, стояли на Рижском берегу и смотрели на проезжавшие мимо сани и возки Великого посольства, спускавшиеся к реке. Русский и латвиец, кутаясь в длиннополые шубы и надвинув шапки, стояли при этом на ногах не твёрдо. После пьяной ночи их шатало и они, прислонясь плечами, поддерживали один другого. Ивана слегка мутило после верховой езды. А в голове стоял гул после того как, проехав сонный ещё город, обоз Великого посольства попал под клубы белого дыма и грохот паливших со стен Орденского замка пушек - так шведы радостно провожали русских. А Райвис просто радовался выполненной миссии и удачной погоде. И ещё было немного жаль расставаться - сытное застолье ему понравилось. Как и беличья шуба, подаренная Иваном. Латвия всегда был готов продолжать общение в таком духе. Жаль только, что все эти "великие" соседи вели себя так только сначала. А получив его к себе, начинали хозяйничать совсем иначе. Он хорошо понимал и знал это. Хоть и казался маленьким, но жил на этом свете уже очень давно. Поэтому лишь молча помахал Ивану, когда тот, согнав с тёплого места слугу, сидевшего в санях обоза, отдал тому лошадь и плюхнулся на его место, откинувшись на сено и уложенные мешки. — Ты только купцов моих не задирай... — крикнул ему Брагинский на прощанье. Тонкая вереница обоза тёмной змейкой вилась по льду Даугавы, медленно выползая на противоположный берег. А Иван всё смотрел на восток, где махала ему вслед, прислонившаяся к коню, фигурка Райвиса - на фоне туманных от мороза и упиравшихся в бледно-синее небо зубчатых стен и башен Риги. Но переправиться в этот день удалось только части обоза — с царём Петром и стольниками. Государь не желал более находиться в Риге, стремясь скорее выйти к долгожданному морю. Но поднявшийся ветер помешал всему посольству выехать. Лёд на Даугаве пошёл трещинами и, дабы сберечь обоз и казну, Великие послы вынуждены были остаться в Риге. К вечеру тёплый бриз с залива принёс тучи и дождь. Наутро Даугава вздулась и вновь пошла ломающимися льдинами. Пётр с переправившейся частью обоза решил идти дальше, и там дожидаться остальных. Гнали быстро, обгоняя непогоду и вскоре достигли лесной просеки Марупского края на границе с Курляндией. И к обеду, 26 марта (8 апреля - по новому стилю), миновав шведские межевые заставы, прибыли в Митаву, как произносили это название русские - столицу Курляндского герцогства, примерно в сорока верстах от Риги. Протекавшая здесь речка Лиелупе тоже уже вскрылась, но, по счастью, на ней имелся надёжный каменный мост. Это были уже владения Польско-Литовской республики - Речи Посполитой. В Митаве продрогшие до костей и уставшие русские были радушно приняты курляндским герцогом Фридрихом Казимиром*. Официально его герцогство было вассалом Речи Посполитой, но, опасаясь шведской угрозы и судьбы Лифляндии, а также польского раздолбайства в военных вопросах, Фридрих искал союза с Московией против Стокгольма. Пока шли приёмы, Иван неотступно находился при Петре в числе остальных его стольников. И здесь пришлось задержаться на шесть дней - до самой Пасхи. Хотя мороз неожиданно вернулся в Чистый четверг* и большей части отставшего обоза с Лефортом и Головиным, благодаря такой оказии, всё же удалось перейти Даугаву по ледяному затору, образовавшему природный мост. Возницын же переправиться не успел и вновь остался в Риге. Злополучный город будто нарочно не хотел отпускать московитов в Европу. А Лефорт и Головин по ледяному насту и колеям разбитой дороги только к вечеру пятницы смогли добраться до окраинной слободы Митавы. Здесь они присоединились к обозу государя, готовясь к торжественному въезду в город. Пётр же тайно, по личному приглашению Фридриха, уже четыре дня гостил в резиденции курляндского герцога. Несмотря на неформальный характер, пребывание его здесь было почётным. Местные иезуиты напечатали к приезду русского царя хвалебные орации на немецком, латинском и греческом языках. В них Петра славили как победителя турок и покорителя Азова. Сочинения торжественно зачитывали участникам посольства. Но государя более интересовал сам город и его укрепления. Осмотрели монетный двор, недавно построенную типографию, больницу с аптекой и несколько мануфактур. И особенно — возведённые вокруг города земляные укрепления, с прорытыми рвами и бастионами. А также канал, соединяющий реки Дрикса и Свете для обеспечения города пресной водой. И всё это время Брагинский ждал появления поляка Феликса Лукашевича или литовца Ториса. Но более всего своей сестры — белоруски Натальи. Но так и не дождался. Даже послал гонца в Вильно. Обратно пришла лишь отписка от Литвы с пожеланием здоровья и счастливого пути. Если с поляком и литом Иван и сам не очень-то и жаждал встречи, особенно после последних войн и освобождения Ольги, то от сестры Наташки такого не ожидал. Но потом списал всё на её подневольное положение в этом странном Тройственном союзе и начинавшуюся уже смуту в Речи Посполитой от междуцарствия и предстоявших выборов нового короля. В таких обстоятельствах рассчитывать на возможный союз и помощь от Польши в борьбе с турками было маловероятно. Царь Пётр Алексеевич, беседуя об этом с Иваном, выразился более конкретно - "дохлый номер..." Московии нужны были европейские державы и прежде всего — Австрия. Но туда ещё надо было добраться, а вместо этого приходилось, ожидая прибытия посольства, крутить менуэты на приёмах и выслушивать бесконечные речи Фридриха Казимира о шведской угрозе и чинимом ими беспределе. Выдержать это можно было лишь неизбежным восхвалением Бахуса и его внука Ивашки... А Возницын, застрявший в Риге, и охраняемый, от греха, шведскими караулами, отпускал домой ямщиков и лишних из прислуги. Его люди ставили подводы на колёса и пополняли дорожный провиант. Но драк и ссор уже не затевали - привыкали к европейской торговле и расчётливости. Так прошла эта муторная Страстная седмица*. Наконец, в солнечный полдень субботы, накануне Пасхи, весь обоз московитов вошёл в Митаву. Прибытие было теперь уже вполне официальное и оттого весьма торжественное. Палили пушки, реяли знамёна, а вдоль улиц стоял почётный караул войск со штыками и толпы горланящего народа. Великие послы ехали в золочёной коляске, в собольих шубах и высоких бобровых шапках с блестевшими двуглавыми орлами. Били барабаны и гарцевали на конях усатые казаки с пиками. Тянулись возки с выглядывающими из окошек разодетыми "мадамками" княжны Дарьи Ржевской и подводы с посольским добром и казной. Пётр, Меньшиков и Иван встречали въезд посольства на площадь перед дворцом курляндского герцога, стоя на балконе. Брагинскому всё это очень напоминало виденные им старинные рисунки библиотеки царя Иоанна Васильевича, с изображением библейского сюжета о входе Христа в Иерусалим. Весь следующий день отмечали Пасху* и святили свежие куличи в походной посольской часовне. Разговлялись, угощая герцога и его вельмож и их дам запечёнными говяжьими окороками с хреном и сытным взваром, грибным пудингом и квашеной капустой. Фридриху особенно понравились русские сырники и густой кисель из гороховой муки, нарезанный ломтями на золочёном блюде. На десерт подали "московские марципаны" - морковь и огурцы сваренные в меду и пастильные лепёшки из толчёной рябины. Пили горячий сбитень, перевар - медовое пиво и творёный хмельной квас. А когда курляндцев угостили чаркой хлебной браги и те едва смогли перевести дух, утираясь с натуги париками, веселье пошло по полной... Когда же из верхних комнат услыхали плачь разбуженного шумом пятилетнего сына герцога, все гурьбой, во главе с Петром, пошли успокаивать ребёнка. Рыдающего на руках нянек мальчонку, естественно, звали Фридрих, но ещё и Вильгельм. "Странный народ эти немцы и с фантазией у них туго. Одно имя - Фриц, на всех..."— подумал тогда Иван: "Хотя практично - при каждом новом правителе в титлах надо менять только номер". Пётр же, взяв на руки курляндского наследника, целовал его в лоб и помянул о собственном сыне Алексее, оставленном с матерью в Москве. А потом, радостно захлопав в ладоши, вспомнил про племянницу Анну, дочь своего покойного брата, и предложил курляндцу, как только Вильгельм подрастёт, тут же их и поженить. На том и порешили, и на брудершафт пили. Затем, дабы шумством дитя более не беспокоить, перешли, для продолжения застолья, в другое крыло обширного Казимирова дворца... Последующие дни вновь были заняты приёмами и визитами. Сам же государь Пётр Алексеевич, наскучившись ожиданием и истомясь повторением почестей, с передовым отрядом майора Вейде и стольниками на третий день ускакал в Либаву. Отсюда Пётр намеревался плыть морем в Кёнигсберг. Пробираясь глухоманью в Скрундском лесу отбили разбойников. О чём послан был гонец Александр Кикин с письмом в Митаву к послам, дабы не тревожились. Передал он и требование Петра: "чтоб они, великие послы, ехали в Либаву, не мешкав». Сам же Пётр, меняя лошадей во встречных курляндских мызах, прибыл в этот портовый городок на балтийском берегу 9 апреля (22 апреля - по новому стилю). Лефорт и Головин встретили Кикина уже в пути, наконец-то дождавшись Возницына, переплывшего Даугаву на лодках и приведшего свою часть обоза в Митаву. А неугомонный Пётр уже вновь начинал скучать, изучив всю Либаву и накатавшись в парусном ботике по, едва очистившемуся ото льда, Либавскому озеру. Смотрели так же в аптеке разных "дивных зверушек" в стеклянных банках - в спирту. Наконец, сокрушаясь медлительностью посольского обоза, царь поскакал на встречу. Как было писано о том в путевых записях: «Апреля в 29 день*. От Дурбина, проехав 2 мили, близ замка Грубина встретился с великими послы стольник Андрей Михайлов, в коляске. И, вышед, великих послов поздравлял, и вместе поехали в замок, в котором, в полатех потчивал десятник (царь) великих послов рейнским, из Либавы привезённым. И, переговоря с послы тайно, обедали». «Проехали далее в замок Дурбин и пополудни пошли в Либаву.» На другой день Великое посольство торжественно вошло в город. Здесь же узнали и о смерти шведского короля Карла*. Отсюда отпустили домой царевича Имеретинского и его людей с псковскими ямщиками, выдав проезжие листы и отправив с ними письма и прочие почтовые отписки. Посольство занялось наймом новых подвод для перехода в Пруссию. А Пётр Алексеевич с отрядом ближних стольников, сев на попутный торговый корабль, 19 апреля (2 мая - по новому стилю) отплыл в Кенигсберг. Как его величество послы не отговаривали, но разве царя удержишь?! Да и погода была хороша, а лёгкий морской бриз попутным - не зря же Либаву всегда называли «город, где рождается ветер». * * * * В ясный солнечный день, двухмачтовый бриг "Святой Георгий", набирая свежим ветром полные паруса, весело резал килем серую балтийскую волну. Большое полотнище бранденбургского флага полоскалось сзади, спускаясь с высокой кормы, чуть не до самой воды. С плеском шуршали, ударяясь о борт, последние хрупкие льдины, скрипели снасти и вскрикивали в небе неуёмные чайки. С левого борта проплывали вдали песчаные дюны. Корабль уже второй день шёл вдоль курляндского берега на Мемель. Царь Пётр, Меньшиков и несколько стольников с попом Биткой, одетые по немецкой моде, сидели возле грот-мачты на связках канатов и, весело беседуя, курили трубки. Иван Брагинский, изредка поглядывая на них, вдыхал полной грудью солёный морской воздух, разместившись у носового бушприта. Одет он был, как и остальные - в серый, грубого сукна короткий немецкий кафтан, серые нитяные чулки до колен и жёсткие юфтевые башмаки с медными пряжками. Придерживая одной рукой широкополую голландскую шляпу, другой он опирался на дубовую фигуру Нептуна, украшавшую нос корабля. Длинный белый шарф, намотанный на шею, развевался на ветру. Ещё в феврале этого года Пётр ввёл торговлю табаком и велел всем курить трубки. Но Иван к этому ещё не привык. А если и приходилось, уступая царёвой прихоти, то не затягивался, едва удерживая кашель. Вот и сейчас, вышел на палубу из душного трюма, глотнуть свежего ветра и посмотреть на Балтийское море. Когда-то Варяжское - море викингов, а, как ещё мать сказывала, звалось оно в стародавние времена - Русским. Жаркое весеннее Солнце, уже ощутимо припекая, играло яркими бликами на волне, взбиваясь в радужную пену под бушпритом. В стороне, у берега, виднелись одиночные белые паруса. А у самого горизонта, уходил на запад большой парусник, похожий на облако. Корабль ганзейских купцов или шведов, здесь теперь командовавших. Иван выпрямился, глядя в море... Словно что-то древнее, давно позабытое в родовой памяти, поднималось в его душе. И ударяло в голову, как густая хмельная медовуха - накатывалось печалью и гордостью былых времён, наполняя глаза слезами... Или то было от солёных морских брызг? Туманными призраками, вставали перед его взором ночи белые, аки зори, бирюзовые с серебром. И, плывущие сквозь них по крутым пенным волнам, лёгкие как пёрышко, под большими белыми парусами с алым Ярилиным ликом, расписные лодьи с драконьими носами. Глаза Ивана - не от этой ли волны?! Не от этого ли безбрежного ветреного простора мятежная его страсть к безудержной воле и веселью. Но хранит море в тёмной своей глубине, у самого дна, уснувшую память. Тревожит душу невнятным шёпотом волн на белых скалах острова Руяна. И, зыбким облаком тает в закатной дали белый перст Лады-матери, указующий в небо, лазоревым шатром укрывшее золотой Триглав храма Святовита в Арконе*... Брагинский встряхнул головой, отгоняя виденье. Солнце перевалило за полдень и капитан корабля, старый финн, звал гостей к обеду. А на следующий день, к вечеру, увидели маяк у пролива и вошли в, наполненную множеством больших кораблей, Мемельскую гавань. Это был берег и владения Гилберта Байльшмидта - воплощения Пруссии и бывшего Тевтонского ордена. Страны, по мнению Ивана, весьма противоречивой. По роду-племени - вроде как, давний славянский и балтийский родственник. Но, покорённый крестоносными немецкими рыцарями. И, ходивший с ними, как на Литву, так и водивший ливонских кнехтов на Новгородские земли Ивана. А потом и вовсе пропавший в жадных польских объятиях*. Вглядываясь в портовые дома над пристанью, Иван мало рассчитывал встретить Байльшмидта прямо здесь. Наверняка ждёт в своём Королевском замке*, извещённый гонцами о прибытии Великого посольства Московии и самого царя Петра. А, ещё более, ощущая его - Ивана, присутствие. И русские вполне могли рассчитывать на радушный приём. Прусак Гилберт - этот воинственный альбинос с красными глазами, сейчас, как никогда нуждался в союзе с Брагинским. С одной стороны его жали шведы, с другой - поляки. Только недавно получившее независимость от Польши*, герцогство Пруссия было единственным владением Байльшмидта - старинным родовым гнездом и любовью его рыцарской души. Сейчас от прежних владений Ордена осталось лишь жалкое подобие - Иван видел на карте эту несуразную, прижатую к морю, кляксу, появившуюся посреди владений Речи Посполитой. Восточный анклав Цезарской империи*. Лишь помощь Бранденбурга, брачные связи правителей и хитрая политика позволяли Пруссии вообще существовать. И, конечно, его армия. Война - была основной страстью пруссака. Как и убеждение в своём величии. Но сейчас на всё это, и весьма основательно, претендовала Швеция. * * * *- Фридрих II Казимир Keттлер - герцог Курляндии (Курземе), Семигалии (Земгале) и Селии (Селонии). *- Чистый четверг: 11 апреля - по новому стилю. *- Страстная седмица: неделя перед пасхой. *- отмечали Пасху: 14 апреля - по новому стилю. *- "Апреля в 29 день": правка в дорожной грамоте (от 16 апреля по московскому стилю). *- о смерти шведского короля Карла: Карл XI - умер в Стокгольме 15 апреля 1697 *- в Арконе: город славян-ободритов на о.Руян, разрушенный датчанами в 1168 *- Королевский замок: русское название Кенигсберга. *- в польских объятиях: 1466 - по второму Торуньскому договору Орден признал себя вассалом польского короля. *- независимость от Польши: участие в Шведско-польской войне 1655-1661. И трактат 1657 - о признании суверенитета Речью Посполитой.