Новый Свет

Шведский губернатор Ливонии барон Эрик Дальберг, после погрома учинённого русскими в Портовом квартале и размышляя, как бы от них побыстрее избавиться, решил обратиться к посредничеству одной странной личности, вот уже несколько лет, проживавшей в отдельном флигеле в особняке бургомистра Риги. Это был вполне обычный, с виду, молодой парень и даже, явно, не очень знатного происхождения. Звали его Райвис Галантис. Но, что-то странное в нём, всё же было. Это сразу, как-то, ощущалось по его речи и поведению. Будучи ливом коим Дальберг считал Райвиса, он отлично говорил по-шведски и на старонемецком с прусским акцентом. И был весьма начитан, особенно по истории. Незаурядно умён, хотя умело прикидывался простачком и ленивым увальнем. А может и не прикидывался... Основной, и пожалуй делавшей его похожим на обычных людей, особенностью Райвиса была его страсть к выпивке. При виде любой бутылки он начинал радостно улыбаться. И это сразу снимало напряжение от его присутствия. И делало Галантиса радушным и приветливым. Одним словом, нормальным - таким каким обычно были все парни его возраста. По крайней мере того, на который он выглядел - лет пятнадцати-семнадцати, не больше. Но Дальберг уже понимал, что это впечатление обманчиво. Особенно после того, как десять лет назад, бургомистр Риги, во время торжественного приёма в честь вступления барона в должность, рассказал ему нечто невероятное. Якобы этот парень, живший почётным гостем в его особняке, был здесь ещё при прежнем старом бургомистре. А до этого, ещё в детстве, он встречал его выходящим из, снесённой ныне из-за ветхости, Орденской резиденции ливонского магистра и где, когда-то, жил ливонский король Магнус. И сейчас, был этот Райвис вовсе не гостем, а именно хозяином особняка - построенного на его деньги. И не только особняка, но и всего города Риги и всей Лифляндии. Ни королём или курфюрстом, а именно хозяином земли - и воплощением всех рождённых на ней людей. Хотя понять природу такого Божьего создания бургомистру было не под силу. Такие речи, весьма поразили барона, хотя с чем-то подобным он в своей жизни уже сталкивался. А именно - в Стокгольме, на приёмах у короля. При дворе Карла XI тогда тоже служил один странный рыцарь по имени Бервальд. Король часто, то ли в шутку, то ли всерьёз называл его "Верховным Правителем Скандинавии". Дальберг даже имел честь иногда беседовать с ним. И был этот рыцарь весьма словоохотлив и весел, но, порой, мог глянуть так, что казалось, будто тяжёлые стальные рыцарские перчатки ложились на плечи, властно придавливая к полу. А в бирюзовых глазах его, устремлённых в собеседника, открывалась такая бездна, что мутилось в душе, а ещё больше в животе - отчего многие просились по нужде. Кроме того среди придворных ходили упорные слухи и твёрдое убеждение, что этот самый Бервальд служил ещё при отце короля, а до этого его деду. И король относился к тому рыцарю тоже, как к хозяину всей Шведской земли. Всё это припомнил барон Дальберг, когда так и не смог заметить в юноше Райвисе никаких возрастных изменений, обычно так сильно меняющих облик любого человека с течением лет. И ощущая, при встречах с ним, почти тоже, что и при встречах с таинственным королевским рыцарем. И уже почти поверил в необычность этого парня, тем более, что ничего поделать с ним не мог. Просто не возникало отчего-то такого желания. Когда встречал его у бургомистра, сразу ощущал властное влияние - отвлекающее, уводящее и не дающее сосредоточиться. И это влияние заставляло воспринимать Райвиса весьма интересным и нужным в решении разных вопросов управления народом, но вполне обычным человеком. Поэтому и сейчас, в щекотливой ситуации с Русским посольством барон решил использовать именно его. Всё это он и объяснил бургомистру, явившись после обеда в его особняк. Тот всё понял, но отчего-то грустно покачал головой и отвёл шведа в верхний флигель. Дальберг вошёл в небольшую тёмную комнату с завешенными плотными зелёными портьерами окнами. Слегка поморщился от крепкого перегарного духа. Служанка, растапливавшая камин, почтительно поклонилась и, пулей, выскользнула в коридор. Барон огляделся. Низкий, крытый резными панелями потолок. Светло-зелёные бумажные шпалеры с орнаментом покрывали стены. Как украшение, на них висело три картины в позолоченных резных рамах, подражающих модным голландским кухонным натюрмортам с обилием всякой жратвы. Только эти картины, рисованы были, явно, местными художниками и в более реалистичной манере. На дощатом столе или подносе изображался графин, опрокинутая бутыль и два полупустых стакана, в компании с луковицей, куском хлеба и связками сушёной воблы. Две картины назывались "Завтрак" и "Обед". На третьей, с названием "Ужин", была нарисована горящая в подсвечнике свеча, освещавшая рыбью голову с обглоданным позвоночником, опрокинутую кружку с разлитым вином и, раздавленную мышеловкой, дохлую мышь. Оторвав взгляд от картин, Дальберг оглядел всю комнату. Из мебели здесь были только широкий дубовый письменный стол заваленный бумагами. На столе чернильница с торчащим гусиным пером и большой медный подсвечник с тремя оплывшими свечами. Стопка книг и брошенный на них шёлковый парик. У окна стоял высокий резной секретер и книжный шкаф с запылёнными стеклянными дверцами. В углу громоздился лакированный резной гардероб. На стуле с высокой спинкой, лежали скомканные чёрные панталоны, камзол и портупея со шпагой. Рядом валялась пара стоптанных ботинок с широкими медными пряжками. Из ботинок торчали воткнутые в них полосатые чулки. И, почти половину комнаты, занимала кровать под балдахином с откинутыми занавесками. Возле кровати, на полу, располагались ночная ваза и большой медный таз. На самой кровати, среди мятого белья, разметавшись, лежал Райвис Галантис собственной персоной, в бязевой ночной рубашке и укрытый красным атласным одеялом. Откинутые светло-каштановые растрёпанные локоны открывали широкий лоб и длинные тонкие брови. Бледное, вытянутое лицо с острым вздёрнутым носом казалось умиротворённым. И даже детским. Если бы не нитка усов над узкими, тронутыми лёгкой улыбкой, губами. А на впалых щеках и подбородке давно небритая щетина. Дальберг шагнул к кровати и толкнул спящего в плечо набалдашником трости. Райвис не отреагировал. Швед принялся толкать более энергично. — У-у-у... — раздалось в ответ и Галантис, перевалившись на бок, отвернулся к стене, плотнее натянув одеяло. — Однако... Сударь, это весьма неучтиво! — воскликнул шведский губернатор на столь многозначный ответ и полное игнорирование. — Барон, прошу вас, не сердитесь, — сказал стоявший за его спиной бургомистр: — Вчера он снова за ужином изрядно выпил и лёг спать довольно поздно. Дозвольте, мы разбудим его сами. — Марта... — крикнул он в коридор. Служанка тут же вбежала в комнату с кувшином воды и полотенцем. Бургомистр, шагнув к секретеру, открыл дверцы и, достав оттуда бутылку мозельского и стакан, поставил их на стол. А Марта, подойдя к кровати, вылила содержимое кувшина прямо на голову спящего. — Какого чёрта! — взревел проснувшийся Райвис, садясь на кровати: — Я не заказывал ванны на сегодня... Бургомистр поднёс ему наполненный стакан. Галантис отряхивая от воды ворот рубахи и волосы, удивлённо приподнял брови, взглянул в лицо дающему, икнул, взял стакан и в три глотка выпил. Затем посветлевшими васильковыми глазами окинул комнату. Увидев шведского губернатора, учтиво кивнул. — Господин барон! — приветствовал он Дальберга: — Какими судьбами? Прошу простить меня за мой непрезентабельный вид - что-то я вчера подустал... Вы по делу или желаете просто побеседовать? Многозначительно кивнул на бутылку. — По делу. — прорычал швед. — Тогда прошу вас предоставить мне некоторое время, — ответил Райвис, приняв из рук служанки полотенце и вытираясь: — Дабы я мог принять вас, в более удобном положении и выслушать со всевозможным вниманием. Через четверть часа я буду весь в вашем распоряжении. Барон Далберг кивнул и, развернувшись на пятках, тяжёлым солдатским шагом вышел из комнаты. Следом за ним засеменил и бургомистр. Низенький и толстый он едва поспевал за шведом, надеясь, что тот был не очень зол. И ещё он надеялся, что обязательно сможет уговорить Райвиса на встречу с послами московитов и их царём, как стало известно, приехавшим вместе с Посольством инкогнито. Вчера, в Ратуше, был первый такой приём, который Райвис Галантис, сославшись на общее недомогание, посетить отказался. Демонстрируя безразличие, за которым чувствовалось, плохо скрытое и упрямое нежелание встречи, видимо с кем-то конкретно из русских, и даже некоторый непонятный страх. Вот ведь достался мне увалень... — жаловался барону бургомистр, вытирая платком лысину под париком. * * * Выполняя приказ шведского губернатора и просьбу своего бургомистра, Латвия вечером всё же встретился с Московией для обсуждения возможности скорейшего отъезда Ивана в Курляндию. И имел с ним содержательную, а после предложенного Брагинским горячего голландского грога, и задушевную беседу. Сидели отдельно, без людей, на лавке за столом возле камина в комнате Ивана на Посольском подворье. Перемешивая речь и подбирая слова, вспоминали прошлые дела и встречи. Голландец-толмач из обоза был оставлен внизу - уже пьяный настолько, что только мычал. Одно слово - немец... Снизу слышались крики, смех, женские взвизги и песни. Там играли на ложках, рожках и дудках. Иногда слышался гнусавый пьяный голос попа Битки - старого плешивого царского шута, взятого в посольство для развлечения. Битка гарланил похабные частушки. Так царь Пётр, с великими послами и собутыльниками, отмечая Вербное воскресенье, развлекался от скуки в вынужденной задержке в Риге, дожидаясь возможной ледовой переправы через Двину. Вопрос о сроках этой переправы Брагинский и Галантис решили сразу - если лёд на реке окрепнет, русское посольство немедленно покинет Ригу и ничем не побеспокоит более ни её жителей, ни бургомистра, ни шведского губернатора. Определившись с этим, Райвис искренне обрадовался и приказал подать, для всех русских, четыре бочонка своего лучшего пива, которые предусмотрительно прихватил с собой, в приехавших следом за ним санях. Налив в бадью половину бочонка, Иван сразу велел втащить её в свою комнату. И уединился в ней с Рависом отдельно - для беседы. Кроме этого Иван приказал накрыть для своего гостя приличный стол, где в больших медных блюдах лежала копчёная свинина, жареная утка, солёные грибы, балык из сёмги и осетрины, нарезанные колбасы, ломтики брынзы, и стояла объёмистая лохань-яндова с красной икрой. Но Галантис почти ничего не ел. Только, светлея глазами, прикладывался к выпивке. Эти глаза очень нравились Ивану, такие же, как и его собственные -фиолетового цвета. Почти родственные. Только большие и широко, немного наивно, распахнутые на открытом, простом и, немного детском, лице Райвиса. Латвия тоже вглядывался в глаза Московии с растущим интересом. Иван умел слушать, а Райвис обожал говорить о своих проблемах. И вскоре оба уже сидели, скинув обувь и вытянув ноги к камину. Развязали пояса, расстегнули одежду и скинули парики. И пили на брудершафт. А Галантис, достав из кармана изящную табакерку, дал Ивану понюхать табаку. Курить Латвия не любил, зато носом тянул изрядно и звонко чихал, утираясь кружевным платочком. А потом, засучив крахмальные манжеты рукавов, неторопливо ели. Природа брала своё - выпитое возбуждало аппетит и развязывало язык. Иван, без подвоха, искренне спрашивал о разном. И Райвис постепенно, после очередной кружки, разоткровенничался о нынешнем своём житье. Вот уже около семидесяти лет, как Швеция отнял Лифлянские земли у Польши и теперь хозяйничал, как у себя дома, вытягивая из бедных жителей Латгалии* последние жилы. А тут ещё неурожай и голод. От болезней уже половина деревень в Лифляндском герцогстве стоят полупустыми. А деньги где брать? То подати, то оброк, то церковную десятину, а ещё выход в королевскую казну и на содержание шведских гарнизонов. А шведы землю забирают и между собой делят, крестьян сажают крепко и торгуют людьми за долги, словно скотом. Брагинский сочувственно кивал головой - у самого было то же самое, сплошные недоимки и бескормица. Но, насчёт земли и крепостных, считал дело правильным. С мужичьём лучше быть построже - иначе разбегутся или, того хуже, разбойничать и бунтовать начнут. Но Латвия гнул какие-то байки про просвещённую монархию, входящую в моду у европейских королей и императоров. Сей штуки Иван не знал, да и знать не желал - голова была занята другим. А, стремительно пьянеющий от сытой еды, Райвис, всё продолжал пить, очень удивляя этим Ивана. Подливая пива, русский слушал уже рассеянно и вспоминал, сколько у самого крестьян бежит сейчас в северные леса, на Волгу и Дон. И сколько плодородной земли в южных степях зарастает ковылём из-за крымских татар, наглеющих под покровительством Османской Порты. Но Латвия в этом деле Москве не поможет - сам в холуях бегает, ни государства своего, ни армии не имеет, лыком порты подвязывает и только плачется. К тому же Иван был у него всего лишь проездом по пути к воплощениям Европейских великих держав, кои нужны ему были для союза в Южной войне. Вот где землица жирна - взять бы дворян, раздать им людишек поболе, да и насадить на той земле крепко. Вот где урожая по уши и моря тёплые, да широкие, для привольной торговли. Но Осман горло перекрывает - сидит в Каффе и Стамбуле на проливах. По Балтике торговать - может оно и вправду проще выйдет. Но тут был швед, прибравший к своим рукам все удобные гавани, и ещё куча прочих стран-государств дерущихся меж собою за эти северные болота. Хотя Латвия Ивану нравился и какой-то резон всё же имелся в его словах. Бервальд, в последнее время, как-то уж действительно слишком сильно, раскомандовался по всей Балтике. И вообще, обижать маленьких - нехорошо... Хотя на свой счёт Иван этого никогда не относил. Помогать надо - для своей пользы. И учить, уму разуму - для их пользы, когда надо - но в пределах, без лишней жестокости. А Галантис всё продолжал упрямо переводить тему на себя любимого и мироеда Швецию, доставшего уже, между прочим, многие европейские державы - Польшу, Бранденбург и Данию. "Хотя, — при этом Латвия зло стукнул кружкой по столу: — Так им и надо..." Когда же Райвис помянул про обиды нанесённые шведом уже самому Ивану, тот только сверкнул глазами, нахмурился. И, за плечи, придвинув Галантиса вплотную, прошептал пьяно и медленно, но твёрдо: "Папу не трожь. Мои с ним разборки - это наше семейное дело!" Райвис сразу обмяк и, испуганно улыбаясь, согласно кивнул. После чего предложил Ивану попробовать завести заморские колонии, как многие делают. Московию это рассмешило и тогда Латвия рассказал, что даже Курляндия, которую он по всем правам считает своей частью, тоже имела таковые. Ещё при герцоге Якобе Кеттлере была колония Гамбия в Африке и остров Тобаго, аж за океаном - в Новом Свете. Правда, долго не удержал, ввиду активности Англии и Голландии в тех местах. Иван, весьма удивился - каким это лешим занесло лифляндца в такие места?! И даже припомнил случай, когда, будучи сам сильно пьяным, шёл по Москве с царской гулянки до своих хоромов, вроде как прямо и по суху. А когда, утром, проснулся - сапоги и порты по колено оказались в засохшей грязи. Потом полдня искал - где сумел так изгваздаться? И нашёл лужу со своими следами, чуть ли не за полверсты - аж в соседней слободе. Долго потом не пил. Увидя смущение таким сравнением и даже обиду на лице Райвиса, добродушно наполнил кружки и, звонко хлопнув Латвию по спине ладонью, примирительно произнёс: — А вообще молодец, уважаю! И мысль дельная, обмозгую на досуге. А то у меня мужики только торговать за три моря иногда ходят - туда и обратно. А чтоб колонии... Зачем? У меня же Сибирь под боком, вёрст немеряно. Работные всякие люди, да казаки атаманные до Байкала, Амур-реки и земли Камчатской живут - можно сказать, что и колонии. А так, чтоб заморские - нет, таких ещё не заводили. Райвис сразу потеплел взглядом и, оплыв на руки, блаженно улыбаясь, заснул за столом. Иван, подхватив его, отнёс на застеленную шубами постель. А сам, приказав слугам потихоньку прибраться в комнате, сходил до ветра. Потом вернулся, лёг на широкую лавку у стены, завернулся в шубу и провалился в сон. * * * * *- жителей Латгалии: латвийские земли занятые Швецией.