Новый Свет

...Они сидели в ванной, переплетясь ногами и телами. И продолжая, страстно, ласкать друг друга, отдавшись течению первородных инстинктов. Пруссия доверчиво и расслабленно положил голову со слипшимися влажными космами на его плечо. Только молчание, только дыхание, только два распаренных тела... Трепет сплетающихся пальцев, судорожные вздохи и погружение в дрожащую истому. Скольжение рук, крепкий охват бёдер, опущенные глаза. "Какого чёрта мы делаем? — мелькнула мысль в разгорячённой голове Ивана, окатив холодом сомнением: " Он же меня явно провоцирует! Но зачем ему это? Телячьи нежности... Тоже хочет любви и ласки? Или что-то иное? Будто призрак Орды оживал в душе Ивана. И подозрение. А ещё пробуждалось в нём собственное давнее желание - мечта самому оказаться могучим и властным. Занять место сильного и нагнуть насильника. Едва удерживаемое светом совести и правды, яростное желание быть способным на насилие и отплатить всему миру той же монетой. Да, он стал сильным и научился страшно карать своих врагов. И теперь лишь Бог удерживал Московию от излишней жестокости, которую очевидно и явственно ощущали в нём другие страны. Это Иван уже понял из нежелания Литвы и Польши видеться с ним. Это же сквозило и в посольских письмах Австрии и Венгрии. Вроде как союзники против Османа, но боящиеся его едва ли не больше. И, возможно, уже затевающие какие-нибудь подлые интриги. А все остальные? Самовлюблённая Европа! Коварный Ватикан, гордая Франция, спесивая Англия и наглеющая Швеция. Глупцы! Разве когда-нибудь он нападал первым? Будто несгибаемый стержень, проходящий сквозь душу, хранил в нём любовь и справедливость. И заставлял раскаиваться в совершённом и, прощая, горько жалеть и молиться обо всех заблудших душах приносящих ему зло. Но слабаком он никогда не был и они все ещё узнают об этом! Однажды он уже испытал такое, но не мстил Орде. Напротив, очень жалел потом о гибели степняка, приняв в наследство его силу и опыт - со всеми тёмными тайнами этой мрачной души. Сначала его слабость против грубости и своеволия монгола. Бессильное отчаяние и ярость... Потом борьба - прежде всего с самим собой. А затем - игра на равных. Гордость и понимание собственных желаний. И победа - даровавшая потерю... Таким был у Ивана первый опыт подобного общения с другим мужским воплощением. Потом были иные - тот же Литва или поляк... Но им он уже не позволил ничего, а вёл себя жёстко, порою даже жестоко. Он больше не желал быть слабым. Они тоже... А это уже была драка - уводящая от любви к ненависти. Здесь подобные отношения и желания могли отражать только унижение и оскорбление противника. И, после Орды, с мужскими воплощениями Брагинский никогда не имел дела. А с мужиками из людей - и подавно. Для этого у него было много обычных доступных женщин. А из воплощений, была ещё сестра Ольга... Да и беларуска-Наташка, чувствуя его растущую силу, уже с заметным интересом поглядывала в его сторону. Но эта бледная моль с пылающим алчным взором, во всём - даже в любви, ищущая только собственной выгоды, порою его пугала. Хотя и кровная сестра, но жила с Литвой, а сейчас ещё и с поляком, под Речью Посполитой. Вот и флаг ей в руки... И всё это злило и возбуждало Брагинского одновременно. Всё возрастающее желание и хмель, властно накрывали его мутной всепоглощающей волной... — Ио-ган-н-н... — простонал Пруссия, схватив Ивана за волосы и призывно сжав его елду. "Ах, мать твою... Дьявольский искуситель! Ну всё, сам напросился..."— Брагинский подмял Гилберта под себя и резко развернул, почти бросив грудью на край ванны. Обхватил его бёдра руками, приподнял. — Тебе это понравится! — ласково прорычал Иван. Сначала пальцы, за ними движется главный калибр. Резко, страстно... Запредельная узость и жар почти болезненных движений... Но боль это всего лишь ощущения и только нам решать удовольствие это или страдание! Всхлипы, протяжное урчание, плеск воды и громкие шлепки заполняют сознание и сумрак комнаты в пламенеющем мерцании камина. И качающееся дрожание факела на стене... Белая спина Гила, как прохладная льдина в окутанных паром бурных волнах. И Иван - языком косматого пламени, падающий в эту жаркую прохладу. Плотно... Движение... Ещё... И ещё! Брагинский впивается поцелуем в острое плечо, словно в поисках влаги иссушенным губам. Его рука властно скользит вниз - за нежные обводы широкой поясницы и мускулистых бёдер. Находит искомое... Орудие вполне готово. Такое твёрдое, жилистое и живое! "Всё-таки большая у него кочерыжка!"— проскакивает последняя шальная мысль, уплывая в туман удовольствия. Брагинский старается не сбиться с ритма, а Пруссия стонет, задыхаясь от хрипа... Сладкая истома накатывает всё чаще, сжимая обоих в мучительных спазмах... ...Их совместный крик, наполненный страстью, бьётся о своды потолка словно мотылёк, сгорающий в пламени лампы. Волна пронзительного наслаждения затопила Ивана, отдаваясь в голове его собственным стоном... Ноги ослабли, а руки выпустили тело Гила. В полном упоении и почти теряя сознание, они вместе, опустошённые и обессиленные, упали на дно ванны... Пруссия плашмя, с головой погружается в воду, пуская пузыри. — Эй... Я понимаю, что тебе хорошо! Но тонуть от этого совсем не обязательно... — подхватил Иван безвольное и ещё вздрагивающее тело. — Мувм... — произнёс Гилберт с глупой улыбкой на лице и пытаясь отдышаться. Брагинский тоже улыбнулся. Усадив Байльшмидта спиной к краю ванны, Иван придвинул столик вплотную. И потянулся за графином. — А вот теперь можно и продолжить... Ну, восславим Бахуса?! Цум воль! — провозгласил он, вложив наполненную рюмку в дрожащую руку Пруссии. — За нас! — добавил Иван: — Если что, помощь ещё понадобится какая-нибудь, зови... — и вновь улыбнулся широкой улыбкой. Гилберт шаловливо кивнул в ответ. * * * ...Добив олений окорок и осушив графин, два воплощения молча сидели, откинувшись в мягких креслах. До этого они насухо вытерли друг друга, принесённым слугой махровым полотенцем, надели свежее батистовое бельё и с наслаждением завернулись в длинные атласные халаты. Их ноги, обутые в остроносые кожаные тапочки, и покоящиеся на маленьких, расшитых золотом, шёлковых подушках, были вытянуты к теплу камина. А на голове Байльшмидта красовался вязаный ночной колпак с кисточкой. На столике между ними стоял музыкальный ящик и открытая серебряная табакерка. В руках они держали длинные голландские трубки. Иван задумчиво, но не затягиваясь, вдыхал терпкий дым заморского табака. А Гилберт, уставившись на огонь и медленно выпуская клубы дыма, обмахивался кружевным платком. Из ящика, дребезжащими колокольцами, лился популярный немецкий мотив "Ах мой милый Августин". Запас роскоши и комфорта в Замке Байльшмидта был на вполне европейском уровне. — Гил, можно тебя спросить? — обратился Иван. — Валяй... — Ты вообще-то монах, хоть и бывший. Для тебя всё это - нормально? — Брагинский, держа дымящую трубку, обвёл рукой комнату, ванну и указал на них обоих. — Вполне, — не смущаясь, ответил Байльшмидт: — Как ты прозорливо сумел заметить, в каждом из нас есть и мужское, и женское. Чего больше - решай сам. По мне, так это зависит лишь от настроения и соответствующей обстановки. К тому же, как я тебе уже говорил, если ты помнишь, я появился под Акрой в Палестинской пустыне. Родился, как воплощение. А до этого я умер... Гилберт медленно затянулся и, выпустив очередной клуб дыма, продолжил: — А ещё раньше был обычным двенадцатилетним пареньком-тевтоном. Родился в Бремене и был младшим в многодетной семье. Оруженосцем отправился в этот чёртов Крестовый поход вместе со своим господином-рыцарем. Конечно, в этой толпе крестоносцев были вполне искренне верующие и даже монахи. Дававшие обет безбрачия и отвергавшие женщин. Но большинство - просто сброд алчущий наживы, головорезы и наёмники. А маркитанток и местного бабья вокруг было - хоть отбавляй. Но даже и среди "благородных" рыцарей не было блаженных и святых. Зов плоти они удовлетворяли с помощью мальчиков. И я был одним из них... Иван удивлённо вскинул брови и посмотрел на Пруссию круглыми глазами. — Да, именно так, — не отводя взгляда, твёрдо сказал Гилберт, хотя на его бледных щеках и выступил румянец: — Но ты этого не слышал... Какие времена, такие и нравы. А наша жизнь длинная... Ты ведь тоже не девственник, по этой части?! Так что всё нормально и давай не будем считаться? — Согласен, не будем, — глубоко вдохнув дым и кивнув, сказал Брагинский, ощутив, как и его щёки вспыхнули жаром: — Сегодня у нас был трудный день. Пошли спать... В его голове шумело, комната медленно плыла куда-то в сторону. А смешной колпак Байльшмидта всё чаще склонялся к плечу, вместе с его головой. — Хорошая мысль, — пьяно пробормотал Гилберт и, икнув, посмотрел широкими красными зрачками мимо Ивана: — Я распоряжусь... Тебя проводят в спальню рядом с моей. Он тяжело поднялся с кресла и, пошатываясь, дёрнул за шнурок звонка возле двери. Что-то сказал вошедшему слуге. Принесли горящие подсвечники, а Пруссия, поклонившись, показал Брагинскому на выход. Прошли по тёмному гулкому коридору до ближайшей двери. — Доброй ночи... — шепнул Гилберт, склонившись к уху Ивана: — Завтра у моего курфюрста встреча во дворце с твоим царём. Ты будешь? — Утро вечера мудренее, — по-русски ответил Иван и, зевнув, добавил по-немецки: — Возможно... Доброй ночи, Гил... Его комната оказалась небольшой, но жарко натопленной. И с широкой застеленной кроватью под балдахином, возле стены. Рядом стоял небольшой письменный секретер. На нём горел, оставленный слугой трёхсвечник. Брагинский задул свечи. Скинул подаренный халат, залез под одеяло и, едва коснувшись подушки, провалился в сон. * * * Иван попытался открыть глаза и приподнять голову. — У-у, ё-ё... — прошипел он, схватившись за виски. Яркий солнечный полог искрящихся пылинок танцевал в воздухе, а Брагинский, уставившись в бордовый свод балдахина над кроватью, пытался вспомнить - где он. Картины вчерашнего дня тяжёлыми мельничными жерновами ворочались в его голове, когда раздался стук в дверь и в комнату вошли две служанки. Одна принесла сапоги и одежду. А другая держала в руках поднос с полной рюмкой и мясным бутербродом. Увидев, что Иван уже не спит, она приблизилась к кровати. — Герр Байльшмидт, распорядился, как только вы проснётесь, принести вам это, — прозвенел её прелестный голосок. Она наклонила голову в белом накрахмаленном чепчике изящно присев. Вторая служанка начала раскладывать вещи. Брагинский сел, скинув одеяло. Выпил и зажевал подогретой олениной. Сразу стало легче и в голове немного прояснилось. — Который час? — Без четверти десять, господин. Хозяин велел спросить - желаете-ли вы прийти на завтрак? — А где сам герр Байльшмидт? Уже завтракает? — Нет. Они ещё не вставали, — последовал ответ: — Все распоряжения он отдал ещё вечером. — Клаус тоже понёс ему рюмку, — смеясь, добавила вторая служанка: — Но мы услышали только ругань. А когда Клаус выбежал, в дверь следом вылетел тапок. — Герр Байльшмидт очень не любит, когда его беспокоят, - вставила первая. — Ясно, — встряхнул головой Иван: — Как проснётся - передайте ему большой привет. Я уезжаю. Завтракать не буду. А вам, данке шён! И кто-нибудь сбегайте на конюшню - пусть запрягают мою лошадь. Увидев свой пояс с деньгами поверх разложенных на кровати вещей, Брагинский достал пару золотых тайлеров и протянул их служанкам. Те, захлопав ресницами от такой щедрости, сразу разом заприседали в поклонах и бросились исполнять приказание. "Шустрые у Гила слуги. И прелестные!" — промелькнула мысль. Быстро пересчитал монеты и усмехнувшись, приподнял бровь: "Надо же, все на месте. Вот ведь, одно слово - немцы. Мои бы обязательно одну или пару умыкнули." Принесённое бельё было чистым, сухим и даже отглаженным. Начищенные ботфорты блестели свежей ваксой. Неторопливо переодевшись в своё, Иван затянул шарф, засунув его длинные концы за пазуху кафтана. Поправил портупею с саблей и шагнул за порог гостеприимной комнаты. Встречаться с Гилбертом ему не хотелось. От воспоминаний вчерашнего купания в ванной у него вспыхнули щёки и уши. Сначала это всё надо было хоть как-то обдумать и как-то принять... На трезвую голову. Залитый солнцем каменный двор Кенигсбергского замка встретил его ярким весенним светом, воркованием голубей и щебетом купающихся в лужах воробьёв. Повсюду, переговариваясь, сновали слуги. Скрипел ворот над колодцем. В конюшне фыркали кони, хрустя мешками с овсом, надетыми на морды. Тянуло ароматом свежей выпечки, какими-то пряностями и запахом жарящегося мяса. Караульные стражники, опираясь на алебарды, оловянными солдатиками дремали по углам и возле ворот. И хотя, мощёный брусчаткой, двор Замка выглядел уютно, а вокруг высились надёжные высокие стены, Иван вдруг ощутил тоску. Серые камни острых башен увенчанных шпилями с флажками, красная черепица крыш, проёмы тёмных бойниц, узость и теснота... Всё это нависало и давило. И, казалось, даже мешало свободно дышать. Чужая речь, чужие лица. И ни одного бревенчатого угла или покосившегося плетня. Ни одного ситцевого платка или раздуваемого ветром красного сарафана. Это был очередной приступ ностальгии и Брагинский, выехав на мост, перекинутый через ров, ударил каблуками, направляя свою пегую лошадку резвым галопом в сторону русского посольства. Благо, что ехать было не далеко. И вскоре скрип открываемых дубовых ворот усладил слух и сердце Ивана. В горнице стоял привычный гвалт. Стольники во главе с царём Петром обсуждали подготовку к визиту во дворец Бранденбургского курфюрста. В русском или немецком платье ехать. И, если всё же в немецком, Меньшиков предлагал зашить все карманы на камзолах* - от греха. А Пётр грозил повесить любого, кто позариться хоть на малую безделушку. Явление Ивана было встречено новым всплеском шума. Видя его бледный вид, тут же сочувственно подвинули полную кружку пенного пива и миску с квашеной капустой. Принялись пихать, ощупывать и расспрашивать. Брагинский улыбался, отшучивался: всё нормально, о вчерашних чудных делах в городе и слухом-неслыхивал. Ночевал у знакомца в замке, жив-здоров... А о курфюрсте знает, что тот со всей свитой ещё с прошлого вечера укатил в свой дворец. И вроде как-там был бал и фейерверк. Но все об этом уже и так знали. И от Ивана вскоре отстали. — Хорошо, что объявился, — сказал Пётр: — Поешь, умойся, щетину соскобли - к курфюрсту поедем. А потом в Пиллау - учиться стрельбе из корабельных пушек. Хватит тебе по немцам шляться, а то совсем ошалеешь или сопьёшься, чего доброго... Затем царь вновь обернулся к стольникам: — Что насчёт обоза Великого посольства решать будем? Кого в Мемель пошлём? Иван прислушался. Выяснилось что посольский обоз во главе с Лефортом, из-за непогоды, а более от радушного приёма, оказанного посланником Чапличем, уже несколько дней простаивал в Мемеле в пьяном веселье. Государь, мягко выражаясь, был от этого не в восторге и тяготясь вынужденным ожиданием, намеревался послать гонца с требованием немедленного выезда обоза в Кенигсберг. А для этого нужен был надёжный и авторитетный человек. Брагинский, недолго думая, тут же бухнулся царю в ноги, слёзно прося дозволить выполнить это ему. Уж он то, обоз мигом доставит, заодно и развеется на вольном воздухе. А то все эти немцы ему уже порядком поднадоели - что курфюрсты, что прочие разные личности. Пётр, видя его рвение, подумал, но согласился. И, вскоре, получив бумагу с приказом, царёвой подписью и печатью, Иван радостно пришпоривая гнедого жеребца, стрелой мчался по северной дороге в сторону Тильзита. * * * *- карманы на камзолах: в русской одежде до 18 века карманов вообще не было. Всё прятали в сумки, поясные кошели, за голенища сапог или за пазуху. Иногда в шапки или за щёку. примечание: автор решил ввести РуПру и даже близость между персонажами - забавы ради. И вообще - почему бы и нет?! :D. Те кто не любит этот пейринг - не бойтесь! Ситуация для чего он был нужен, помимо забавы, прояснится позже.