Новый Свет

Дребезжа рессорами, запылённая повозка остановилась на окраине города. Подхватив дорожную сумку и вещи, Брагинский выпрыгнул из кареты и отпустил кучера, начавшего выпрягать лошадей. Деньги за дорогу он вручил ему ещё в Тильзите и Иван не сомневался, что больше не увидит этого испуганного пруссака. Ничего, послы наймут нового вместе с обозными лошадьми. Возниц, желающих подзаработать, всегда хватает. Иван огляделся. На подворье дома, где разместился Лефорт, толпилось много народа. А также лошадей, подвод, крытых возков и прочих экипажей. Короче, царил полный бедлам... Между тем, был уже поздний вечер. Горели костры с подвешенными котелками, пахло кашей и мясом. На растянутых верёвках сушилось развешенное бельё. Из соседних дворов слышались песни и пьяная ругань. Похоже, что весь посольский обоз расположился здесь. И часть окраинной слободы Мемеля превратилась в походный русский табор. "Четвёртый день, как выехал из Кенигсберга" - Прикинул Брагинский, разминая ноги: "Чёрт возьми, я сделал это! Осталось только найти послов и двинуть весь этот бардак дальше - к государю. Пётр быстро наведёт прежний порядок. А то ещё несколько дней и наскучат ему стрельбы и, чего доброго, сам сюда пожалует на каком-нибудь попутном фрегате. И пушками всех разбудит! Запросто... Он может". Иван хорошо знал нрав своего царя. Поэтому, узнав у караульного, где Лефорт, сразу поднялся на второй этаж в покои светлейшего. В соседней горнице за столом сидели Головин и Возницын, уже весь день твердившие главе посольства, что дороги просохли. Пора бросать хандру и пьянство. И выдвигаться в столицу Пруссии. Приезд Ивана с приказом государя их весьма воодушевил и обнадёжил. Они подхватили Брагинского под руки и буквально понесли в опочивальню. Несколько горевших стенных подсвечников с зеркалами освещали небольшую комнату. Лефорт, с опухшими веками и весьма помятой внешностью, по пояс укрывшись синим атласным одеялом, полулежал в широкой кровати под алым балдахином в белой кружевной сорочке и ночном колпаке. На полу, на вышитой маленькой подушке, спал его любимый карлик в потешном костюме. За столом у окна, вытянув ноги, дремал, покуривая трубку, посольский лекарь. А Дарья Ржевская собственноручно пыталась накормить светлейшего из глиняной миски. — Ну, ещё ложечку, Франц, не капризничай... Супчик куриный - наваристый! — Проворковала она. — Найн, не хочу, — Отвернулся Лефорт: — Квасу дай или рассола... Иван даже рта открыть не успел, как Головин зычным голосом доложил: — Стольник Иван Брагинский прибыл из Кенигсберга с приказом от государя Петра Алексеевича! Лефорт уставился оловянным взглядом, потом узнал и расплылся в улыбке: — Гут. Зер гут. Я есть всегда готовый служить мой король... Даже уже привычные русские слова давались ему с трудом - видимо состояние его действительно было не вполне здоровым. Лефорт похлопал себя по щекам и посмотрел вокруг более осмысленно. Сорвав с головы ночной колпак и откинув одеяло, пошатываясь, встал. Под его сорочкой, доходившей до колен, торчали волосатые ноги, засунутые в ботфорты, в которых он так и лежал в кровати. Ёжик коротко стриженых волос с правой стороны украшала большая проплешина, а на щеке, ниже уха и на шее был заметен шрам от ожога. Память о Кожуховской забаве*. — Где мой парик, камзол и шпага? Играть сбор, седлать коней... — Командовал Лефорт, пока Головин и Возницын не уложили его обратно, объяснив, что на дворе почти ночь и обозу лучше всего будет выдвигаться завтра с рассветом. Для этого всё уже готово, люди и сами истомились ожиданием. А пока надо прочесть письмо государя и отдать необходимые распоряжения. Лефорт взял бумаги у Ивана и попытался разобрать каракули Петра. Лист дрожал в его руке. Головин взял и прочёл вслух. Сообщалось обычное, что Брагинский и так уже знал: о встречах, посещении военных и прочих знатных мест, о скуке государя в Кенигсберге. И его отбытии в Пиллау, в ожидании обоза. Далее шла приписка, лично "любезному другу Францу, не мешкать с выездом, дабы не томиться в тягостном расставании". А в конце послания следовала отборная ругань - понуждавшая Великих послов не испытывать более царского терпения ожиданием. И стояла нервная подпись с брызгами чернил: ПТРЪ. Послы переглянулись и спросили Ивана - как государь? — Бодр и весел! — Усмехнувшись, ответил Иван. А также заверил их, что дорога на Кенигсберг уже вполне проезжая. Помянул о встрече в Тильзите с их посланником и как приехал сюда на его карете. Но выезжать в ночь действительно не стоило. На том и порешили. Лефорт, схватив перо, подписал приказ о завтрашнем выезде из Мемеля и велел немедля известить об этом прусского посланника Чаплича. После чего потребовал подать всем вина и выпить "виват" за здоровье государя. Затем позволил Ржевской снять с себя ботфорты и лёг в постель. Ржевская, укрыв светлейшего одеялом, вышла вслед за послами и Иваном. А он уже видел, как не терпелось им узнать от него подробности тайного пребывания царя в Кенигсберге, куда им вскорости и самим предстояло прибыть. Уже вполне официально - торжественным русским посольством. Для Ивана же жить тайно давно стало привычным. Для всех здесь Брагинский был боярином и ближним стольником царя. Не фаворит, как Лефорт. И не постельничий, как Меньшиков. Но всё же... У государя в почёте. И для него сразу было велено истопить походную баньку, дабы смыть дорожную усталость. А также подать в горницу лучшего вина с закуской. Попарившись вволю, Иван сел ужинать с послами. Его расспрашивали и он, как мог, красочно рассказал о житии Петра и стольников за эти дни в Кенигсберге. Естественно, не распространяясь о собственных похождениях. Народу в горницу набилось много, и среди них несколько, сопровождавших посольство, "диаконис" Дарьи Ржевской. Дам особенно интересовали вопросы нарядов в Кенигсберге. А также нравы придворных и самого курфюрста Фридриха, его дворец, фейерверки, балы и прочие увеселения. Если бы они только знали, что Ивану было там совсем не до этого... Но он добросовестно припоминал всё, что видел в городе. А видеть, запоминать и рассказывать Брагинский умел. Глаза дам пылали интересом и нетерпением - было видно, что сидение в Мемеле им уже изрядно наскучило. Их молодые, горячие тела в немецких платьях с оголёнными плечами и приподнятой корсетами грудью, казалось, готовы были выпрыгнуть из кружев. И помчаться покорять блистательную Европу. Увенчанные кудрявыми париками головы, с нарумяненными лицами и густо начерченными бровями, кивали и восхищённо покачивались, внимая его словам. В их глазах явственно виделось нетерпеливое ожидание небывалых приключений и пьянящих встреч с европейской знатью, курфюрстами, королями и императорами. Да и сам Иван этим девицам всегда нравился, как и многим бабам вообще, что порой засматривались на него, мечтательно вздыхая. Отчего-то вызывал в них непонятное чувство удивления и огромной симпатии этот не по годам взрослый отрок. В отличии от основной массы других мужиков, он умел общаться с дамами легко и непринуждённо. Не косноязычен, как иные парни. И много знающий. При этом ещё обладавший непреодолимым обаянием, в сочетании с искусством галантного обхождения. Хотя и немного грубоватого и простого, по сравнению с лифляндскими и местными прусскими кавалерами. У коих русские дамы из посольского обоза уже успели поучиться жантильному политесу и первым европейским амурным ухищрениям. Дочки боярские, дворянские да купеческие. Ещё недавно сидевшие взаперти, в верхних светлицах - за пяльцами. Возле материнской юбки в домостроевской Москве. Но взятые в государеву свиту на попечительство его Всепьянейшего собора и лично "диаконисы" Ржевской. Молодые, незамужние, смелые - они уже повидали многое. А Дарья Ржевская, оттеснив своих товарок на правах старшей, присела вплотную к Брагинскому. Единственная из посольских девушек одетая по-русски - в малиновом парчовом сарафане до пят, поверх вышитой белой рубахи. Тёмно-русые волосы с алым венцом сплетены в тугую длинную косу, украшенную ниткой жемчуга. На округлом скуластом лице с маленьким вздёрнутым носиком выделялись блестящие карие глаза, изогнутые брови и пухлые пунцовые губы. Иван помнил её ещё ребёнком, как знал и многих других из боярского рода Ржевских - ещё со взятия Смоленска. А с одним из её предков - Родионом, даже бился вместе в Куликовской сече... Дарья была самой младшей из детей Ивана Ржевского, окольничего у царя Алексея Михайловича. Отец умер вскоре после её рождения, и девчушка воспитывалась матерью, а ещё более заботами старших братьев - Ивана и Алексея. Пяти лет отроду была взята в Кремль - в сенные девки при правительнице Софье. В двенадцать отдана в услужение царевне Наталье - сестре Петра. А в шестнадцать попала на глаза самому государю, став одной из "диаконис" Всепьянейшего собора. Весёлая и смелая - она всегда нравилась Ивану и он часто помогал ей. Ржевская, одной из первых при царском дворе, по просьбе Петра, стала открыто надевать заграничные наряды, кои ей шил специально выписанный голландский портной. В театре царевны Натальи играла заморских принцесс. И в любом одеянии была прелестна, но любила своё - домашнее, рукодельное. Возила с собой материнскую понёву, летник, расшитые девичьи платья, чепцы и кокошник. Хотя в умении разбираться в европейских модах знала толк и учила этому своих подруг. Сейчас она внимательно слушала Ивана Брагинского, глядя на него с нескрываемой симпатией. Даже влюблённо. О его истинной природе, кроме государя, знали лишь немногие приближённые. И Дарья была в их числе. Уже давно. Поэтому видела в нём не только любезного приятеля, знатного боярина и богатого царского стольника. Хотя она и раньше хорошо его знала, но только, как обычного человека. И весьма привлекательного мужчину - способного поддерживать и умную беседу... и утехи плоти. Уже вполне узнала и это... Любовные встречи были частью её обыденной жизни. Вольные нравы в окружении государя, с его сумасбродством и весельем, весьма благоприятствовали пробуждению чувственности. И Дарья оказалась весьма охоча к этому делу, быстро став главной "диаконисой" царских забав. Однако при этом, не терявшая трезвого расчёта и перспектив выбора удачного замужества. Ей уже минуло девятнадцать - давно засиделась в "старых девах". А женихи для знатных боярских дочек в свите Петра, были как на подбор. И Иван Брагинский в их числе. Но здесь всё зависело от прихоти и желания царя. Кроме великих государственных дел, сватовство и свадьбы, были его любимым развлечением. Особенно после дворцовых "блядок" - как назывались куртуазные попойки Всешутейшего собора. Брагинский тоже, частенько, охотно в них участвовал. И Дарья в его объятиях, намекала ему на более открытое проявление не только чувственных желаний, но и готовности к серьёзным отношениям. Тогда она была просто влюблена в него. И видела, что он тоже. И ожидала от него нормального сватовства. Однако Иван реагировал на её откровенности как-то странно, чаще всего шутками. И на одной из вечеринок в Преображенском, она прямо попросила государя о содействии. Тогда он и рассказал ей про Ивана. Долго не могла понять. И даже злилась этой глупой нелепице. Царь любил шутить спьяну... Пока Брагинский сам не поговорил с ней. Его слова были пугающими и невозможными, но весьма убедительными и просто перевернули всё её восприятие. Но после этого, как ни странно, она ещё больше захотела близости с ним. Ведь только подумать?! Можно сказать просто сказочный, невероятно интересный в общении, вечно молодой муж. И, к тому же, изощрённый и неутомимый в плотских утехах. Да это же мечта любой женщины! Быть в законном браке со своей страной - жить вместе, любить, делить горе и радости. Разве ни в том стремление любого человека по отношению к своей родине?! И всё это, сверкающим блеском кружило в прелестной голове Дарьи Ржевской. Она была просто влюблённой патриоткой, как сказали однажды о ней Ивану, гулявшие на царском приёме французские послы. Это слово ему тогда очень понравилось, и он стал её так называть. А её это очень смешило. Ивану Дарья тоже весьма нравилась. Просто как умная, искренняя и очень красивая девчонка. С нею, как и со многими до неё, он уже много раз общался не только дружески, но и плотски. И, хотя люди, с их короткими жизнями, сменялись для него с удручающей скоротечность, он умел проявлять привязанность, симпатию, дружбу и даже любовь к некоторым из них. Ржевская была именно из таких. Но уж слишком откровенная в своих желаниях. И, потому, он очень боялся, ненароком, чем-нибудь её обидеть. Пытался как-то урезонить и объяснить. Даже намекал на очевидную невозможность для обычной женщины иметь от него потомство. Но всё это, казалось, не имело для неё никакого значения. И, потому, Иван совершенно не мог ей отказать и тоже пылко отвечал её порывам. Но горький опыт прожитых столетий, всякий раз останавливал его от большей глупости - венчания. Он не хотел лишать её свободы. И, к тому же, были другие, подобные ему воплощения. И браки с людьми, как-то, не входили в круг их обычных занятий. Больше всего они были заняты друг другом. Любили или ненавидели себе подобных, абсолютно не принимая во внимание условности пола своих человеческих тел. Хотя их мнение, на этот счёт, Ивана совершенно не волновало. Но всё же... Что-то удерживало. Ощущения или может "голос свыше". Но и слишком сближаться с себе подобными, Иван тоже не хотел. Ведь, на деле, это уже выходило за рамки чисто человеческих отношений. А в любви он страстно желал оставаться именно человеком, а не воплощением. Как ни странно, он хотел ощущать себя именно обычным мужиком, а не страной. Всё же уроки Орды не прошли для него даром. И, вероятно от этого, связи, типа известной скандинавской тройки*, были не для него. Близость с простыми смертными людьми женского пола, была ему намного приятнее и милее. Хотя, именно хрупкость и недолговечность их жизней, доставляла ему отчаянную скорбь. Но сейчас Иван просто искренне радовался своим отношениям с Дарьей, пока была такая возможность. Сколько раз он уже привязывался к узнавшим и принявшим его людям. А потом тосковал, видя их угасание и неизбежный уход. А иногда бывало и наоборот - часто после этого, он видел лишь человеческую обиду, испуг и отчуждение. Ведь он, всё же, был воплощением. И предпочитал мудро и, по возможности спокойно, наслаждаться текущим моментом. Как, когда-то, учили его Орда и, особенно, Китай - с его странной восточной философией. Всё это всколыхнулось в душе Ивана, вновь увидевшего лучистые глаза Ржевской, откровенно прижимавшейся к нему за столом и восторженно слушавшей его рассказ о Кенигсберге. И неожиданно Брагинский понял, что соскучился. "Ну, слава тебе Господи", — облегчённо подумал он: "Встреча с Гилом прошла без последствий. И на баб, кажись, по-прежнему тянет..." Наконец, в меру сил удовлетворив общее любопытство, Брагинский, закончил ужин. И, сославшись на естественное утомление дорогой, пожелал удалиться. Слуга тут же, подхватив зажжённый трёхсвечник, проводил его до комнаты на первом этаже. На деле это была крохотная деревянная клетушка. С единственным стулом и брошенным прямо на пол у стены под окном, соломенным тюфяком. Однако застеленным свежим бельём и стёганым одеялом. Посольский обоз был многочисленным, его содержание обходилось недёшево и меблированных комнат на всех не хватало. Потому, добравшись из Либавы до Мемеля, по раскисшей от талого снега и дождей дороге, заняли местный постоялый двор и целый квартал окрестных изб. Лишь великие послы, посольские дамы и часть вельмож, жили в большом доме богатого купца и давнего приятеля Лефорта. Все остальные ночевали в окрестных сараях и сеновалах. Приграничный Мемель был весьма небольшим портовым посёлком под защитой пушек каменной цитадели. ...Оставшись один, Иван ждал. Поставив горящий подсвечник на подоконник, неторопливо разделся до исподнего. И, не успел ещё лечь, как раздался тихий стук в дверь. Он открыл. На пороге, с тонкой свечой в руке, стояла Дарья Ржевская. С волосами распущенными по плечам и в длинной шёлковой планиде, накинутой на тонкую льняную сорочку. Под которой не было ничего кроме манящего девичьего тела. * * * * *- Память о Кожуховской забаве: сильный ожог полученный при потешном штурме. *- известной скандинавской тройки: Швед-Норвег-Датчанин.