Only lovers left alive

      Бледные пальцы сжимали тяжелое красное покрывало. Когда рука взметнулась в воздух, на нём остался мокрый отпечаток. На огромной кровати в богато обставленной спальне царского дворца в сердце Эктабан умирал бог.       Полубог, герой — как потом скажут жрецы, но владыке плевать. Сейчас в этом проклятом всеми богами городе, на этой кровати, лежит его личный бог, его Патрокл.       Врач говорит, что это тиф из пустыни, но прошло столько времени, что царь не верит, отсылает всех одним жестом. Руки трясутся, а перед глазами пелена. Будто это он лежит сейчас под этим уже мокрым от пота покрывалом, будто это его жизнь в любой момент может оборваться под властью безжалостных мойр.       Как в бреду он опускается на постель рядом с любимым другом. Хиллиарха трясет мелкой дрожью, и царь думает, что брюнет замерз, приказ о том, чтобы принесли еще одеял почти срывается с точеных губ, но, когда он обнимает друга, понимает, что на самом деле филэ пылает, так что блондину тут же становится очень жарко. Обметавшимися губами хиллиарх шепчет что-то, и царю приходится приложить усилие, чтобы разобрать.       — Смерти я не боюсь, я боюсь, как ты без меня.       — Ох, филэ. Ты не умрешь, — больной вымученно улыбается, нежно посмотрев на своего поднявшегося к окну Ахиллеса. — Ты не можешь оставить меня здесь одного. Кто же поможет мне в походе, нам ещё нужно завоевать Рим. Славный остров Сицилию. Слышишь? — блондин оборачивается, натянуто улыбнувшись, — подготовку нужно завершить к будущему году. А потом мы сможем уйти на покой, наблюдать с балкона дворца в Александрии Египетской, как суда привозят товары со всего света. Как разные народы, не принимающие друг друга до этих времен, смешиваются в один.       — А наши жены. Наши жены родят нам замечательных сыновей, и они будут играть во дворе, как мы в детстве, помнишь? Помнишь ли ты как недоволен был тем, что отец отправил тебя в Миезу? — блондин улыбается и снова садится на кровать. Он уже привычным движением гладит хиллиарха по длинным волнистым волосам. Неосознанно, рука сама тянется к нему, всегда, когда он рядом, многолетняя привычка. Но брюнет уже не замечает этих прикосновений, его накрывает приступ ужасного удушающего кашля, булькающего где-то в груди. Царь судорожно сжимает любимого в объятьях, пытаясь успокоить.       — Тион... — громкий, режущий горло всхлип сорвался с губ блондина, но хиллиарх его уже не слышит, его душа уже покинула своё тело, свои покои, своего царя, друга, любимого, филэ. С чуть пухлых губ срывается лишь тихий вздох, отдалённо похожий на «Ксандр» и его взгляд застывает пусто смотря в потолок, ещё яркими, голубыми, почти прозрачными и такими любимыми, глазами.       Александр непонимающе смотрит на брюнета, хотя слезы, навернувшиеся на глаза, мешают видеть, но сил стереть их, поднять руку, нет. Сил нет даже на то, чтобы просто подумать об этом. Его сердце, пропустив несколько ударов, исчезает в один момент от осознания, кого потерял. На его месте остается пустота, грудь сжимает обручем от нехватки воздуха. А по всему телу разливается невыносимая боль.       «Уж лучше бы я умер. Только что бы не чувствовать это» — проносится в затуманенном сознании. Дальше он ничего не помнит. Только крик. Оглушительный, надрывный крик, наполненный болью, физической болью. Звериный крик раненного льва. И он удивлен, ведь это, наверное, его голос.