***
Александру сложно понять, что происходит. Боль, распространяющаяся по всему телу, становится уже родной. От неё никуда не деться. Он с этой мукой уже свыкся. Она словно обнимает Царя, сжимает в своих объятьях. Будто говорит: «Не отпущу. Теперь ты мой.» Но сын Бога всё ещё здесь. Всё ещё в Вавилоне. В своем дворце, на огромной постели, в которой он кажется таким хрупким. Под эти тяжелым покрывалом. «Такое же было у Гефестиона», — понимает Багой и старается забыть это как можно скорее. Только думать об этом — уже предательство. Каждая мысль о том, что сегодняшняя ночь может стать последним — кажется Багою изменой. Поэтому он просто снимает практически высохшую тряпицу со лба владыки и снова мочит её в прохладной воде и протирает горячий лоб. Полководцы Александра толпятся вокруг ложа, как стадо баранов, и блеют, пытаясь добиться от него ответа. Имени наследника. Но Искандер то ли не желает отвечать, то ли не может. С обметанных, окровавленных губ срывается только еле слышный хрип, из которого каждый из окружающих слышит нужное ему имя. Евнуху всё равно. Он знает, что как Сыну Бога, не сможет больше служить никому. Перс уверен, что умрёт тут же, на этой же кровати, как только из болезненно вздымающейся груди Царя Царей вырвется последний вздох. Или же, что он не сможет двигаться, так и оставшись рядом с умершим солнцем. Но всё что он может сейчас сделать — это лишь сменить, уже помутневшую от пота, воду в тяжёлой глиняной чаше.***
Гефестион не находит себе места. Уже три ночи он мечется вдоль барьера. Не находит себе места. И кричит. Надрывно так. Будто жалуется Луне. На ночь ворота города закрывают, и люди здесь не ходят. Поэтому снова приходится пить кровь всяких ночных животных. Снова приходится прятаться под землей к утру и слушать, как прямо над ним, всего в нескольких локтях не плотно утрамбованной почвы, проходят своими такими хрупкими ногами смертные. Даже сквозь толщу земли сын Аминтора может слышать запах филэ, тот становится гуще, тяжелее, болезненней, и Гефестион боится не успеть. Он молится, возможно, впервые с тех пор как вернулся к жизни. Молится не о себе. О любимом. О том, чтобы тот дождался его. Хоть и не знает, что будет делать. Хоть и сомневается, что Боги прислушаются к его голосу. Как это не странно бессмертный чувствует, когда барьер спадает. Это происходит к концу пятого дня, когда Солнце прячется за горизонтом, и Воин готов рвануть в город как только это происходит, но приходится ждать, пока уйдут последние лучи. Каждая мышца напряжена, налита сверхъестественной мощью, поэтому он в одно мгновение оказывается за городскими стенами. В дворце Тион оказывается ещё через пару секунд, но не дойдя до опочивальни филэ, он понимает, что оказался здесь слишком поздно. Слуги плачут, кто-то кричит, кто-то рвёт на себе одежду. Македонские военачальники же кричат друг на друга. — Тело останется здесь! — Оно должно вернутся в Македонию, глупцы! — гремит голос Кассандра так, будто кто-то вообще может прислушиваться к его мнению или спрашивал его. В комнату заглядывать опасно, но сын Аминтора всё-таки делает это. Все слишком увлечены дележкой империи, которая только что зрелым плодом упала в их жадные руки. Гефестион смотрит на ложе, по которому, словно по постаменту, ходит Птолемей, и бессмертный с огромным удовольствием разорвал бы его на куски, сразу же после Кассандра. Ему приходится напомнить себе, что в отличии от сына Антипатра хиллиарх всегда был на его стороне, всегда поддерживал Александра. Неподвижное тело которого Багоас пытается защитить, прикрыв своим. Гефестион впервые видит филэ таким застывшим. Всегда как пожар, сносящий всё на своем пути, неспокойный даже во сне. Сейчас застывший подобием памятника самому себе. И Тион не может смотреть на такого своего возлюбленного. Его сердце не бьётся. Не может болеть или обливаться кровью. Но одна только мысль о бесконечности без Ксандра рядом, и в глазах темнеет от желания отомстить. От желания убивать всех, кто так или иначе причастен к его смерти. Не желая привлекать внимание, особенно македонцев, которые в любой момент могут решить, что здесь им больше делать нечего, Гефестион прячется в тень, благо укромных углов в царском дворце более чем достаточно. Он не видит. Но слышит всё. Все споры. Все аргументы. То, как стихают уже охрипшие голоса. Через какое-то время, уже глубокой ночью македонские полководцы решают, что пора передохнуть, что они слишком устали для «решения государственных вопросов», и сыну Аминтора приходится подавить низкий рык рвущийся из груди. Никто из этих жалких смертных не обмолвился и словом о похоронах Александра. Об упокоении того, кто привёл их в далекие земли, дал положение и богатство. Он дожидается пока голоса стихают в коридорах и неслышно проникает в опочивальню. Хмурится, всё ещё чувствуя запах отравы в воздухе, и ловит себя на мысли, что как будто боится подойти к замершему возлюбленному. Отказываясь принимать идею одиночества для себя, Гефестион всё-таки садится рядом. Холодными пальцами воин дотрагивается до уже остывшей кожи филэ. «Такая же как у меня», — тяжело вздохнув понимает Тион. Воздух вокруг горячее их, разносит почти благовонный запах Александра. «Проклятье», — вспоминает бессмертный, оно должно подействовать, скоро. Иначе он уничтожит всех в этом утомившем его городе. Ожидание. Он хотел бы сказать, что привык к этому. Но нет. То, что делает его вампиром. Та частица демона, сидящая внутри и заставляющая его пить кровь, делает его порывистым, нетерпимым. Заставляет действовать. Решение, точнее воин предполагает, что это оно, словно озаряет помещение и он прокусывает своё запястье. «Не больно», — понимает сын Аминтора скорее как факт, который особо его не удивляет. Времени нет, Гефестион знает, раны на бледной коже быстро затягиваются, поэтому он, как можно скорее, приоткрывает сомкнутые, потрескавшиеся губы Ксандра и вливает в его рот тёплую, он надеется заражённую бессмертием, кровь. Не желая думать, что сейчас может быть слишком поздно. И снова приходится ждать. Он неподвижно сидит и смотрит на родной профиль. Не замечает даже, как ночь стремится к завершению. Знает только, что филэ всё не открывает глаза. Сколько спал сам Тион, прежде чем подняться и попробовать кровь, он не знает. Может быть действительно на это уйдёт больше одной ночи. Поэтому он лишь закрывает ставни как можно плотнее и накрывает их коврами, чтобы ни один даже самый маленький лучик света не проник в помещение. Когда он заканчивает, дверь осторожно открывается и в комнату заходит евнух. Почему-то убивать его Гефестиону не хочется. Он знает, что Багой защитит тело владыки даже ценой собственной жизни, но уходит с тяжёёлыми мыслями и еле теплящейся надеждой.***
Бессмертный старается не засыпать глубоко. Ему нужно слушать, что происходит в опочивальне Царя, но там, как будто бы, тихо. Только иногда слышатся всхлипы и тихий шёпот евнуха, благо тот не открывает окна, может быть решил, что таков македонский обычай, а может быть ему просто всё равно. Никто из приближённых генералов не приходит, даже Птолемей, и если бы Гефестион мог хмурится, он бы сделал это. «Они так легко отвернулись от того, кого называли «своим Царем», — замечает застывший в своём подобии сна воин и снова молится, сам не зная кому, чтобы филэ очнулся. Открыл глаза и улыбнулся ему снова. Солнечно, ослепляюще, как когда-то в Миезе. Когда Гефестион наконец-то может двигаться, всё вокруг будто застывает. Или это он двигается быстрее, чем мир. Но даже со скоростью света, воин не успевает. Царская постель пуста, и сердце бессмертного сжимается в панике. «Заснул что ли? Как пропустил, что его унесли?» На то, чтобы осмотреть комнаты, уходят мгновения. Александра нигде нет. Македонец не дышит. Не двигается. Смотрит перед собой, но ничего не видит. И замерзает. Впервые за эти месяцы он чувствует холод, который не окутывает его откуда-то из вне. Нет. Этот холод ползёт из его небьющегося сердце. Течёт по венам, проникая в конечности. Заставляет обнять себя в попытке согреться. — Тион, — раздаётся за спиной. Не громче шелеста ветра. Но этот шёпот возвращает ему слух. Зрение. Возможность двигаться. Возможность быть. Он вновь, как обычный смертный, медленно оборачивается и смотрит на проход, ведущий с балкона, о котором он из-за страха забыл. — Испугался, да? — говорит с улыбкой, той, которую так ждал от Ксандра сын Аминтора. Филэ в одно движение оказывается рядом с ним. Прекрасный, как будто и не было последних месяцев скорби, предательства и яда. Золотоволосый, как в самом начале их многообещающего похода. Спокойный, как будто наконец-то получил всё, что хотел. Гефестион обнимает, не сдерживая силы, не боясь причинить боль возлюбленному. — Не пугай так больше, — выдыхает он на грани их сверхъестественного слуха. И лишь чувствует как Ксандр кивает. Теперь перед ними вечность. Они могут идти куда захотят, и никто не помешает этому. Разве не этого хотел Александр всю свою жизнь?