Only lovers left alive

Багоас встревожен и ничего не понимает. Амулеты, которые должны были защитить Искандера от демонов, кажется не помогают. Царь всё чаще задумчиво смотрит в окно, замолкает на середине фразы и хмурится, так и не договорив. Будто всё ждёт, что кто-то появится. «Что появится Он», — с горечью решает Багой и снова смотрит на Александра. «Поход» вот, что ему нужно сейчас, понимает Сын Бога. Чтобы хоть как-то отвлечься от этого бесконечного беспокойства о Гефестионе, который пропал слишком давно. Который не оставил и пары слов, когда ушёл. А значит думал, что уходит ненадолго. И как Он раньше отпускал филэ от себя. Сам не знает. Взгляд владыки темнеет, он злится, это видят все вокруг и становятся тише воды, опускают головы, смотрят в пол. Даже самые приближённые. Даже Птолемей.  — Мы выступаем через семь дней. Это приказ, — для непонятливых уточняет Царь Царей, — и я не хочу больше слышать ни о каких-то дурных приметах и уж тем более о том, что войско не готово, а корабли не достроены. — голос гремит на весь зал, не оставляя шанса не услышать хоть кому-то. Но он снова смотрит в окно, на то, как Солнце прячется за горизонтом. Люди переглядываются. Царь вновь ушёл в себя. Птолемей всё-таки решается и кладет широкую ладонь на плечо повелителя, обтянутое дорогой тканью одеяния.  — Мы можем идти, Александр? Александр отпускает всех мимолетным взмахом руки. Даже не смотрит в сторону хилиарха. Уверенный в том, что его поняли. За дверями зала люди шепчутся. О злых духах. О плохих предзнаменованиях. О том, что Царь не в себе. Это невозможно терпеть и Багоас всё-таки решается. Идёт к лекарю. Нужно хотя бы попытаться. Выведать рецепт, он слышал о таком. — Тебя прислал Царь? — чуть грубо, прямо с порога спрашивает врачеватель. — Не для Царя, господин, — кланяется евнух, — для себя спросить хочу. Мужчина хмурится, уже собираясь отослать дерзкого раба, но тот, как можно скорее добавляет, — я отплачу тебе за совет. — Тонкие пальцы ловко развязывают шнурок кошелька, маленького мешочка на поясе, и достает от туда несколько золотых монет с профилем Искандера Двурогого. Опасного. Непобедимого. Лекарь пристально смотрит на раба, подозрительно, откуда у того такое «богатство», не украл ли случаем. Но всё же кивает. Соглашаясь. Даже если и украл, это не проблемы грека, перс ответит за это. — Что тебе? — всё ещё грубо спрашивает мужчина, убирая монеты в складки одеяния. — Я слышал у греков есть лекарство для изгнания злых духов. Мне бы такое. — Грек не спрашивает, почему раб решил, что в него вселился демон, просто кивает: — Есть. — и почти облегченно вздыхает, мало ли могло понадобится. Этим персам доверять нельзя, только и дай повод, тут же отравят. Это снадобье простое. Только и нужно что взять белую чемерицу с медом. Пропорции он знает точно, может смешать с закрытыми глазами. — Господин. Сделай мне такое, прошу тебя. — умоляет Багой. Лекарь фыркает, ох уж эти евнухи, лишь бы поныть. И всё-таки смешивает. Рассказывает сколько пить и когда. Конечно и этим при желании можно отравиться, если не соблюдать строгой дозировки. «Всё очень просто», — думает раб и убирает склянку. Подлить лекарство в напиток не сложно. И слуга старается не думать о том, что будет если его поймают за руку, занесенную над кубком. Пытаться доказать, что он из благих побуждений? Даже не послушают. Казнят на месте. Даже его. Особенно его. Но он готов рискнуть, ради Александра, ради его здоровья. Ради его свободы от духа, овладевшего царем.

***

Как можно тише он входит в царские покои и, несмотря на тяжелый поднос в руках, кланяется. Только после кивка владыки, Багоас подходит к столу и ставит перед ним блюдо с жареным мясом, сыром, кувшин с вином. — Спасибо, Багой, — улыбнувшись уголком губ, кивает Александр, но всё ещё не смотрит на слугу. Тени под глазами, на всегда такой золотистой коже, кажется, могут показать все ночи, что Сын Бога не спал и смотрел за тем, как Солнце поднимается из-за горизонта. Над верхней губой блестят капельки пота и узкая ладонь сама тянется проверить. Перс знает, что почувствует жар. Искандер всегда горячее обычного смертного. Но сейчас. Сильные, обжигающе горячие пальцы перехватывают тонкое запястье, отводят руку. — Зря ты это всё принес. Я пойду к Медию. Поем у него, — налив в кубок вино, не разбавляя, Царь выпивает одним глотком. Не морщится. Сложив руки за спину Багой в поклоне следит за ещё одним опустошённым кубком. Он знаком с этим настроением владыки. Ничем хорошим оно, обычно, не заканчивается. Александр поднимается и, не посмотрев на перса, уходит. Он совершено не желает видеть сейчас этот преданный взгляд. Даже Багой теперь не может успокоить. Остается вино, решает Сын Бога и как только появляется в доме Медия распоряжается подать напиток. Телохранители рассредоточиваются по комнате, так чтобы не было ни одной слепой зоны, чтобы было видно любое движение слуг. — Следи за тем чтобы кубок не пустел, — не отрывая взгляда от осторожного наклона кувшина над чашей. Его знобит, но царь старается не замечать это, отвлечься:  — Почему бы нам не сыграть в кости, а, Медий? Игра это то, что даст забыться. То, что поможет изгнать из головы его мысли о филэ. Игра и вино. Вряд ли Гефестион заставит его ждать дольше. «Со дня на день он точно появится», — лениво кидая кубики на поле, решает Царь царей, — «Уж лучше бы этому быть так». Потому, что яд, которым травит его подлый Кассандр руками глупого Никанора, он уже начинает действовать. Александр чувствует это каждую минуту каждого часа. Кровь горит, пытаясь выгнать отраву из тела, но её слишком много. Он чувствует накопившуюся слабость. Она давит на плечи. Заставляет веки закрыться. И не дает их разомкнуть. — Мой Царь, что с тобой? — беспокойство в голосе старого друга звучит словно сквозь толщу воды, — ты побледнел. Принеси воды, быстро! — сразу несколько рабов бегут исполнять приказ хозяина, пока Медий осторожно укладывает Александра на подушки. Боль появляется из ниоткуда. Резкая. Невыносимая. Будто его живот прокололи раскалённым копьем и прокрутили, пытаясь зацепить все внутренности. «А что если Клит чувствовал себя так же?» — с ужасом понимает Александр, он пытается спросить это у хозяина дома, но с губ срывается только болезненный стон. Надрывный. Громкий. Кто-то из телохранителей уже бежит за лекарем. Он слышит, как Медий говорит об этом. Говорит о том, что нужно потерпеть. Говорит, что, как только придет лекарь, тот сделает так, чтобы стало легче. Но Александр не может думать об этом. Только о том, что перенесённые им ранения за всю его жизнь не идут ни в какое сравнение с тем, что он чувствует сейчас. Только о том, что он должен терпеть и дождаться Гефестиона. А ещё, что, когда он вернется к жизни, он вновь станет свободен в своих решениях и действиях. Без оглядки на неповоротливую, чудовищно огромную армию. Не обращая внимание на узколобых генералов, постоянно твердящих, что это невозможно. Он уйдёт. Он будет путешествовать и наконец дойдет до края земли. А рядом будет его Патрокл. Это всё, что ему нужно. И плевать на проклятье. А империя пусть достаётся этим коршунам. Если бы он мог, Александр бы поставил на то, что те, кто когда-то гордо именовали себя гетайрами, друзьями, все они начнут грызть друг другу глотки, как только он умрет. — Мой Царь! — снова чьи-то обеспокоенные голоса врываются в мысли, заставляя очнуться, — Мой Царь, выпей это, тебе станет легче. И он пьёт. Зная, что никакое лекарство не поможет. Он сам обрёк себя на мучительную смерть. И Александр не боится её. Желудок буквально выворачивает и Царь сплёвывает кислую слюну, пытается сесть, но его укладывают обратно. — Носилки уже в пути, мой Царь, потерпи. Но он не хочет ждать. Проклятая страна в которой ничего не делается быстро. «Носилки в пути», если бы ему не было так плохо Сын Бога рассмеялся бы в лицо лекарю и слугам. «Носилки в пути», да здесь спокойным ходом идти всего ничего. Царь Царей снова поднимается с ложа, отмахиваясь от помощи:  — Мне уже легче, надо только искупаться, — он чувствует себя грязным. Мокрое от болезненного пота тело, налипшая на него пыль, кислый запах рвоты. Всё это сводит его с ума и хочется содрать с себя кожу. — Проводи меня к ваннам, немедленно, — в голосе снова повелительные нотки, Александру приходится напомнить о них даже самому себе. Напомнить себе о том, что он Царь Царей, что это он здесь раздает приказы. Ведь эта боль всё ещё внутри, всё ещё режет, плавит его внутренности, но полководец терпит. Нетвердой поступью, всё-таки опираясь на кого-то из слуг, он подходит к небольшому бассейну во внутреннем дворике дома. Пока Александру помогают раздеться, он смотрит на свои подрагивающие руки, хмурится. Думал, что у него будет больше времени. То ли не рассчитал, то ли Кассандр нетерпелив и увеличил дозу. Мысли путаются. Александр устал. Он не хочет об этом думать. На самом деле, он не хочет думать ни о чём. Особенно, когда вода окутывает приятной прохладой его разгоряченное тело, покрытое шрамами. Его уставшее смертное тело Сына Бога. Горько усмехнувшись, Царь смотрит в тёмное, звёздное небо. Верит ли он в это сейчас? Поначалу не верил. Это было нужно, просто удачный ход для управления народом и армией. Сейчас. Александр знает только, что умрёт. «Как и Ахилл. Как и Геракл. Как и любой из смертных.» Он засыпает с этой мыслью. Чуть не уходит под воду с головой. Рабы не дают ему утонуть. Вытаскивают ещё до того момента, когда вода коснется точёных, чуть приоткрытых губ. Царя отнесут в его покои на носилках. И Багой обеспокоенно будет сидеть над ним всю ночь, меняя холодные повязки одну за другой. Поначалу просто решив, что всё идёт по плану. Что вместе с этим жаром из тела уходят злые духи. Но Александр уже не узнает об этом.