***
— Ты не думала поспорить с этой пыльцой? Столько лет прошло, да и вообще. Если честно, мутно смахивает ваша история на Истинную Любовь. — Извини, дорогая? — отзывается Реджина, немного взволнованная этими словами. Они с Эммой никогда не были так откровенны, хоть и считались подругами. Точнее, их считают таковыми. Реджина вроде бы согласна, но внутренний голос порой бьет набатом по вискам, вынуждая признать и разум, и сердце, что черта с два. — Ты сама видишь, Реджина. Сама знаешь, но боишься признать. Представь, если бы я давала Робину по голове всякий раз, как ты страдаешь из-за него, то мужик вскоре бы лишился того, что так бесполезно носит на плечах. Да и я нехило бы пострадала: думаю, это очень неприятное занятие — колотить кулаком по деревяшке. — Ты груба. Очень. — Признаю, — лоб Эммы нахмурен, а глаза выражают недоброе, и сейчас они против обыкновения кажутся серыми — но ты почему-то продолжаешь меня слушать. Хотя уже давно могла уйти, изображая оскорбленную дамочку. — Эмма, — брюнетка непроизвольно цокает, и кто знает, как Эмма истолковала это, — я просто смертельно устала. Мне не хочется ни с чем спорить и будь что будет. — Но… — У меня уже не хватает фантазии выдумывать себе этот идеальный конец. Я просто заслужила такой и лучше бы мне с этим смириться. — Но всё-таки есть одно «но» — шериф, всё это время сидящая во весь оборот к собеседнице, отворачивается, оказавшись к Миллс в профиль, а взглядом — в морской простор, — я на фантазию не жалуюсь. Могу поделиться. Отдать хоть всю, обращайся, но ты заслуживаешь… — голос Эммы понижается до шепота, но Реджине не составляет труда разобрать её слова. Они сами собой проникают в неё, обволакивают, искрятся надеждой, — ты заслуживаешь кого-то лучшего. И вообще, подсаживайся ко мне. А то сидишь там как озлобленная мадам мэр, мечтающая со свету сжить одного прекрасного шерифа. Реджина повинуется, встает и подходит к лавке Эммы, садится справа от неё и облокачивается на спинку. Так комфортно, непринужденно, будто и не было минуту назад того малоприятного разговора. — А подсела я, чтобы лучше тебя видеть? Или, может, слышать? — не скрывая игривости в голове, интересуется Миллс. Просто эти реплики невозможно сдержать в себе — глупые сказки начисто вплелись в их жизни. Эмма заливается смехом, таким звонким и искренним, каким умеет только она, и все эти тривиальные «комфортно и непринужденно» отходят на последний план. Брюнетка находит этому звуку одно определение: как дома; и она не пугается этого, ведь, по сути, так оно и есть и уже бесконечно давно. Сердце не станет спорить и всё кажется правильным. — Да, просто услышь меня, — и эти уверенные в своей правоте большие глаза Свон смотрят, будто в душу. Губы её сжимаются в неком подобии улыбки, но это лишь иллюзия — просто челюсти крепко сжаты. Уж точно не от приятных эмоций. И Реджина, сама не ведая от чего, пугается. Страшиться того, что Эмме может быть больно. Ведь Свон, она … всегда рядом, плечом к плечу, а ещё она никогда не была причиной её слез. — Хотя может мне стоит съесть этого непослушного мэра, а? — и Эмма поглаживает живот руками, выдерживая драматическую паузу, выжидая, пока её жертва засмеется первой. И Миллс позволяет себе откинуть голову назад и засмеяться тихо и даже ласково. Таким мягким, будто шелковым смехом. — Ну-ну, Мисс Свон, успехов, — Реджина выразительно изгибает бровь в ответ на то, как Эмма усиленнее трет живот и даже облизывается. Они смотрят друг другу в глаза, и Реджина медленно покачивает головой. Ведь Эмма знает, как заставить радость плескаться в её груди. Знает, как по-настоящему развеселить. Эмма… Эмма боролась за неё.***
Женщина не помнит, как добирается до сто восьмого дома. Просто день выдается более чем насыщенным, а после того самого осознания ноги делаются такими ватными, что кажется, что конечности либо отняты, либо в них просто отпадает необходимость. По венам искрится вихрь чувств, будто Реджина немного перебрала с сидром, потому что откуда это ощущение крыльев за спиной? Всё это так сумбурно, хаотично, и то и дело мысль о том, что она должна переживать за Эмму возникает в голове, но все благоразумные порывы вмиг уничтожаются слепой верой в то, что её Свон справится. Она — сильнейшая женщина из всех, и все еще ахнут, когда не пройдет и недели, и прежняя Эмма со звездой шерифа на боку и ослепительной улыбкой с ямочками на в меру упругих щеках вернется. Всю ночь вплоть до восьми утра Реджина спит крепким сном. Может, Белоснежке и видятся страшные картины того, как дочь в беззвучном крике тянет к ней руки, моля о помощи, прося найти её, ведь Мери-Маргарет всегда находит тех, кого любит, но ей, Реджине Миллс, это ни к чему. Если Эмма сражалась за неё, то силы, чтобы постоять за себя, у неё точно найдутся. И, встав с постели, она первым делом сладко потянулась, разливая по телу лавину уверенности в своей… подруге. Может, ночь прошла хорошо ещё и потому, что в доме не бродит туда-сюда Робин, что точно бы понравилось Эмме. Мелькает глупая мысль, что это малое, чем она может отплатить Свон за её поступок. Через секунду гримаса недовольства отражается на красивом лице Реджины: она ведь абсолютно одна в огромном особняке. Значит, Генри провел ночь в лофте Прекрасных, наверняка разделяя их упаднические настроения. Но ничего, вмиг успокаивается брюнетка. Ведь уже скоро, очень скоро их Эмма возвратится и чем это, черт возьми, не счастливый конец?***
Спустя несколько часов дверь дома на Миффлин Стрит отворяется, и Реджина Миллс с легкой улыбкой на лице и в длинном желтом пальто (ведь кое-кому особенному нравится желтый цвет) выходит на улицу уверенно и целенаправленно: нужно поскорее найти свою Спасительницу. Именно Спасительницу с большой буквы. Пожать ей руку, одарить самой теплой и благодарной улыбкой, и, в конце концов, обнять. Не просто услышать биение её сердца, которое, брюнетка была уверенна, самое красное и доброе из всех существующих, а и прочувствовать его ритм прямо собственной кожей. Тут же бывшая Королева вспоминает, что они со Свон никогда раньше и не обнимались толком, если не считать совместных объятий с сыном. Подумать только, у них общий сын, а они никогда не позволяли себе такого простого жеста. И, мать вашу, у них общий сын и общая магия, а они годами ходили вокруг да около, прячась от реальности в компании всяких пиратов да мелких воришек. Как же нелепо. Реджине жутко хочется надавать себе по голове, но зачем, если можно найти Эмму и в шутку колотить друг друга сколько угодно. После объятий, разумеется. Перемещаться с помощью магии желания у женщины не возникает, несмотря на ту вчерашнюю шальную мысль, что неплохо было бы хоть на минуту почувствовать себя в облике Тёмной. Сегодня она ощущала в себе только свет. Да, можно, конечно, воспользоваться кинжалом, но и подавлять волю Эммы таким бесцеремонным образом Реджина не хочет. Ноги сами несут её в полицейский участок — второй дом блондинки. Должность шерифа предполагает в себе наличие чувства справедливости, огромную выносливость, и, конечно, умение быстро бегать за хулиганами. Миллс тут же решает для себя, что, несомненно, всегда восторгалась физической формой Эммы, в особенности её руками. Такими рельефными, что вряд ли бы самый искусный художник передал всю эту эстетику на бумаге — настолько эти изгибы истончают совершенство. Но всё-таки мэру больше по душе то, как эти руки находят ключи к самым запутанным случаям и самым закрытым людям. В том числе к ней самой. Толкая входную дверь и входя в помещение, Реджина мгновенно догадывается, что оно пустует и звуки имени Свон, не успев рассечь воздух, тут же замирают в её горле. Всё равно Эмма не откликнется. Во всех комнатах разве что и слышен гул не выключенных компьютеров и мерное тиканье часов. Лишь на стуле блондинки (несомненно, крутящемся, ведь это так в её инфантильном ребяческом стиле) красуется оставленная куртка. Реджина застывает, будто пораженная, глядя на вещь, и впервые за два дня ей становится немного печально. Это особенная вещь. Удобная, отделанная искусственным мехом, коричневая. А главное — подаренная Реджиной. Не по случаю Рождества или Дня рождения, отнюдь, просто несколько месяцев назад она вручила Эмме этот маленький подарок, лично выдуманный и собственноручно наколдованный. Впереди была зима, а количество теплых вещей в гардеробе блондинки оставляло желать лучшего. «Я греюсь, бегая за всякими монстрами», утверждает обычно Свон, но впервые проведя рукой по гладкой замше, она не выдерживает и хватает свою дарительницу за руку, аккуратно сжимая пальцы: это ведь не просто подарок. Куртки — это её атрибут, фишка, символ — назови как угодно. И если Реджина замечает это и принимает во внимание — значит, она действительно знает её. Реджина изучает её и Эмма, вечный воздвигатель непробиваемых стен вокруг себя и своих чувств, ей небезразлична. И значит долой стены, скрывающие её для этой удивительной женщины. Пусть она видит её, знает, становится ближе. Тем более, если на Свон такая крутая куртка. Поняв, что в участке ждать нечего и Эмма вряд ли решит наведаться сюда в ближайшее время, Реджина выходит наружу, на пустынную улицу. Что же, это в лучших традициях Сторибрука. Наверняка сейчас добрая половина жителей точит свои рапиры и чистит арбалеты, в то время как другая просто не рискует высунуть нос из дома. Они не верят в то, что Эмма может одолеть всякое зло, проникшее в её жилы. Характеристика Реджины о них остается неизменной: обыкновенные тупицы. Достав из кармана телефон, она уже готова набрать номер Белоснежки, но тут же осекается. Если бы Эмма решила появиться, Снежка тут же сообщила бы об этом всем на свете. Но и эта версия вряд ли имеет место быть. Реджина была убеждена до слепой веры, что Свон не направилась бы к родителям в первую очередь. Это бы до жути испугало их, а потом, оправившись от шока, Снежка тут же начала задавать глупые вопросы либо же окружила бы её бесполезной и такой навязчивой опекой. Нет, Эмма не станет делать хуже ни себе, ни своей семье. У Реджины остается ещё два варианта, куда в первую очередь может вернуться блондинка: либо её склеп, либо же шхуна Крюка. И второе предположение явно ей не по сердцу, хотя даже слепой не заметил бы, что в последнее время отношения между Эммы и этим недоразумением практически сходят на нет. Капитан Подводка оказался черствым идиотом, не готовым к тому, чтобы принять прошлое женщины. Он давит слишком сильно, не давая прохода и права на личное пространство. Может, если бы он не пытался подчинить себе Свон, то она дала бы ему шанс. Но этого не произошло, и Реджина может заявить вслух, что рада такому исходу событий. У них с Джонсом давняя история знакомства, и она чувствует кожей, что ничего хорошего этот человек не может предложить Свон. Направляясь к окраине города, и наблюдая за тем, как постепенно местность становится всё пустыннее и пустыннее, Реджина мечтает о том, как произойдет их встреча. Как не скроет своей довольной улыбки, увидев, наконец, ту, кто пожертвовала собой во имя Миллс, как даже ускорит шаг, а руки, будто живя своей жизнью, потянутся к лицу Эммы, будто желая удостоверится, что с ней всё в порядке и никаких новых шрамов (за исключением совсем маленького и почти сошедшего над бровью) не появилось. И если бы сейчас кто-то указал ей на то, каким ярким румянцем горят её щеки, а уголки губ подрагивают, как от накатывающей эйфории, женщина ни за что не поверит. Но всё именно так. Она всё идет, не зная усталости, и даже не замечает, какой сегодня выдается хмурый день. Небо услано гладким, но таким серым покрывалом мрачного облака, что вот-вот должен грянуть дождь. В начале весны всегда так сыро и зябко, а воздух будто насыщен затхлостью земли, спящей всю зиму. И когда дождь всё-таки начинается, медленно, но верно набирая обороты, орошая лицо женщины всё большими и большими каплями, Реджина не сразу замечает, как некто неслышными шагами следует за ней, так плавно, будто летя над землей. Тело незнакомца спрятано за длинным черным плащом, и лишь шея и ключицы оголены, давно и добровольно отданные в жертву не на шутку бушующему ливню. Волосы этого человека отдают оттенком перламутра, и сдается, что туго собранный пучок должен сильно давить на виски. И когда рука, нездорово бледная и без единого украшения, тянется к плечу впереди идущей Миллс, брюнетка бессознательно, повинуясь внутреннему импульсу, оборачивается, и как только легкая ладонь опускается где-то в районе её предплечья, сердце женщины делает кульбит. — Эмма! Незнакомка опускает глаза. Она больше не чувствует себя Эммой. — Ты вернулась. Я знала, я верила, — бегло проговаривает Миллс, широко улыбаясь, но улыбка быстро начинает сходить с её лица. Что-то не так. Эмма прячет взгляд, Эмма сутулится и уж сильно она бледна. Это всё объяснимо, учитывая, что произошло накануне, но… Всеми фибрами души брюнетка улавливает, что рано радовалась, и сейчас, стоя до нитки мокрой от первой в году непогоды, ей и остается, что смотреть на осколки своей вмиг разбившейся надежды, как она, наконец, ловит вымученный взгляд своей Спасительницы. — Она ломает меня. Проклятая тьма. Я… не могу так, Реджина, мне больно. Через секунду они падают в объятия друг друга, будто пытаясь отдышаться от ударов наваливающейся реальности, и Реджина впервые плачет из-за Эммы, когда сухие и будто обветренные губы той опускаются ей на лоб. Мягко прижавшись к горячей коже Миллс, та, которая была Эммой, не отрывает губ и хрипит глухим шепотом: — Больно.