***
Но гадкая тьма всё же дает о себе знать, предъявляя права на жизнь Эммы, когда та просыпается спустя пару часов, выдернутая из сна сильными судорогами, и ей даже кажется, что нечто тяжелое сидит на её груди, иначе откуда эта давящая боль, будто что-то хочет раздавить её рёбра? Ей даже чудится, что она слышит треск и хруст ломающихся костей, и Свон приходится впиваться зубами в губы до такой степени отчаянно, чтобы сдерживать неминуемые крики. Она знает, что если заорать во всю мощь, когда тебе очень больно, то порог боли снизится, но она не смеет, ведь рядом по-прежнему спит Реджина. И, судя по всему, ей снятся кошмары: на лице Миллс читается весь спектр страха, а ладонь, лежащая рядом, то и дело сжимается в кулак. Может, она просто чувствует, что именно сейчас Свон готова рвать на себе волосы и молить неведомые силы остановиться, прекратить эту пытку, потому что когда в ход вступают невидимые ножи, пытающиеся пустить разом всю кровь, Эмма удивляется, как она до сих пор жива. Кровать начинает скрипеть под весом женщины, когда она пытается подняться, и Эмма легонько шипит, будто желая прогнать неуместные звуки, которые могут разбудить спящую рядом Королеву. Ей бы только добраться до ванны и обдать лицо холодной водой, и может, станет на толику легче. А ещё можно, забыв о приличиях, порыться в шкафчиках, в надежде найти обезболивающее. И салфетки, чтобы остановить тёплые струи крови, идущей из носа. Зайдя в ванную комнату, женщина даже не включает свет, ведь по её ощущениям она ослепнет даже от простого мерцания свечи, настолько болят глаза. Приходится полагаться наобум, и когда из крана, наконец, хлынул поток воды, разлетаясь каплями во все стороны, до Эммы, наконец, доходит — какие к черту лекарства, какой там сраный аспирин. Она больше не Эмма Свон, не обычный человек, и страдания её не продиктованы какой-либо травмой. Тело, будто окунутое в чан с чёрной расплавленной тьмой, получает заслуженное наказание. Эмма посмела прийти к той, из-за эгоизма которой Свон была лишена нормального детства, жизни, всего. Эмма упала в объятья Реджине, ища убежище в её руках, а потом и вовсе посмела обронить жалобы. Как можно было обнимать и спать в одной постели с той, кого надо было убить в первую очередь? Только идиотка бы посмела простить Злую Королеву и поверить её пустым и лживым извинениям, и Эмма может поздравить себя — она полноценная дура. Убить, уничтожить, стереть с… Опомнившись, блондинка в страхе зажмуривается, силясь осознать ту мысль, которая секунду назад промелькнула в голове. Как она смеет даже думать о таком? Лишь бы прогнать всю эту гадость скорее из мозга. Нет, ей не хочется никого убивать, особенно Реджину. Ей невыносимо стыдно, и руки сами собой нащупывают лицо, будто стараясь удостоверится в том, что это грязное вмешательство Тьмы не превратило её в зверя. Надо лучше держать себя в руках. Но Эмме следует признать: ей стало лучше. Тиски, давившие на затылок всё это время, будто ослабевают, а руки больше не трясутся. А если только… представить это. Пофантазировать. Реджине не станет хуже, не станет больно, она даже никогда не узнает об этом. Она вспоминает, как однажды, будучи вдребезги пьяным, Крюк сознался ей, как помогал Грэгу и Тамаре подготовить тот стол пыток для Реджине, и он, черт возьми, даже сам приклеивал присоски с длинными проводами к уголкам глаз грязной колдуньи, и тогда он не чувствовал ничего, кроме торжества справедливости. Он упивался тем, каким выразительным и глубоким выдался первый крик женщины, и сейчас Эмма ликует так, будто сама там побывала. Крюку хотелось приложиться к ней и ногами и бить по животу и груди, но Эмма не сдерживает себя, и делает всё это прямо в это мгновение. И невозможно придумать более изысканного музыкального сопровождения для этих ужасов, чем звуки ударов по телу женщины. Воспоминание кончается так не вовремя, ведь Тёмный Лебедь только вошла во вкус. Ей видится, как однажды в горячем споре за то, чей же все-таки Генри сын, Миллс одним движением руки отправила Свон в полет от своего порога прямиком до ворот. Вот уж нет, сейчас настанет черед её оппонентки примерить на себя роль девочки для битья. И одним эффектным полетом Эмма не ограничивается. Мысленно она подходит к распластавшейся на земле женщине, одним движением руки ставя её на колени, и как же, всё-таки, прекрасно смотрится побелевшие от напряжения фаланги пальцев, сжимающие шею Миллс. Брюнетка не может понять, что за чертовщина творится, и тогда, только для ясности, Эмма добавляет вторую руку и искренне любуется тем, как на лбу Реджины проступает синяя вена, становясь всё больше и больше. Сдается, что миг — и она лопнет. И как жаль, что вишневого цвета кровь не оросит белые стены особняка бывшей Королевы, потому что это было бы идеальной грамотой для Эммы за то, что справедливость в её руках наконец восторжествовала. Достаточно. Судороги отступили, и блондинка может дышать спокойней, и только тогда она с удивлением обнаруживает себя сидящей на полу где-то у корзины для белья, метрах в трех от раковины. Руками она придерживает голову, запустив ладони в волосы, будто бессознательно хочет выцарапать всю эту мерзость из своей головы. Эмма чувствует себя грязной и бесконечно виноватой. Весь пронесенный вихрь картинок кажется грехом — непосильной ношей, которая теперь всегда будет давить её душу. И если все болевые ощущения ушли, то, дьявол, какой ценой? Неужели придется всегда выживать так? И кто следующий в её списке мертвых? Ей не верится, что всё это она. И теперь сам собой перед глазами стоит тот удар, которым она одарила Джонса, под конец его отвратительной истории. Эмма вспоминает, как хотела плюнуть ему прямо в лицо, но это было до ужаса брезгливо. Затем — цветы, которые Реджина принесла ей в качестве извинений, когда Свон, сходив к врачу и обнаружив у себя ушиб бедра после той выходки Миллс, отлеживалась в постели. Брюнетка даже предложила растереть мазью больное место, но они обе быстро смутились от этой фразы, что свело на нет это благородное побуждение мэра. Но, несмотря на это, она осталась у кровати Свон, просидев немного немало несколько часов за рассказами о детстве Генри, над которыми Эмма хохотала до слез. И сейчас она бы не удовлетворилась плевком себе лицо и подаренным Реджине букетом. Эмма чувствует себя в тупике и грустно размышляет о том, где находить силы для удержания тьмы в узде. Как смирится с тем, что отныне проникло ей в сердце, и съедает его изнутри. Вдвоем с Реджиной мы справимся. Но как вообще подойти к Реджине после того, что только что произошло? Блондинке больше всего на свете хочется поглубже забиться между стоящими вокруг предметами мебели, и желательно стать раза в четыре меньше. И чтобы никто больше не потревожил, никто не посмел увидеть. Потому что одна мысль об этом заставляет кулаки чесаться, а зрачки наливаются гневом.***
Реджина видит сон. Он такой яркий, реалистичный, будто дышащий жизнью, что женщине кажется, будто она окунается в воспоминание, а не бродит по сновидению, пока за окном царит ночь и звезды едва видны. Вокруг неё бегает множество людей, и лица их знакомы все без исключения. Но они боятся поднять глаза на мэра, будто полагают, что она способна уничтожить одним только взглядом. Что же, это почти правда, но в сердце Миллс господствует ощущение, что сейчас ей точно не до этого. Суета и тревога витают в воздухе, а ей и остается только, что обхватывать себя посильнее руками, и стараться выглядеть так, будто всё под контролем, но все попытки тщетны. Она оглядывается по сторонам, силясь увидеть того, кого ищет взглядом, но с каждой секундой глаза все сильнее застит пелена не то слез, не то непонятно откуда взявшегося тумана. Она делает несколько шагов вперед, не видя, куда ступает. Но тут ноги упираются в слабое, но ощутимое ограждение, точнее ленту кислотно-желтого цвета, которой обычно ограждают места происшествий. Реджина лишь тихонько удивляется сквозь себя, и, плюнув на это предупреждение, продолжает идти. Под тонкой подошвой туфель она чувствует, как с каждым шагом земля под ногами становится более рыхлой и проседает под весом её тела. Брюнетка чувствует, что уже не остановится: в ней просыпается азарт, адреналин постепенно наполняет кровь, а глаза по-прежнему различают лишь белую дымку перед собой. В конце концов, это всего лишь сон. Или всё же воспоминание? Ей хочется узнать, что там впереди. Неожиданно, когда Миллс чувствует, что цель близка, а тревога превращается в панику, чьи-то цепкие и сильные руки вырывают её из гипноза чувств, и резко тянут назад. Буквально тащат за собой, и Реджине точно не по нраву такое обращение. Кто бы это ни был, он ответит за это наглое поведение, но Королеве не остается ничего, кроме как подчиниться, потому что силы не равны. И, боясь признаться самой себе, она чувствует защиту, чувствует, как эти мощные руки будто забирают на себя её страх, который нехотя уходит с пустыми руками. На душе становится спокойнее, и под ногами уже твердая почва, и те же руки аккуратно проходят по её телу на предмет травм. Миллс ощущает, что запястья узкие, пальцы тонкие, и на нет них колец, ровно, как и длинных ногтей. Но, всё же, это женщина, и брюнетка наверняка знает, кто именно. Она даже различает её запах — ему нет названия, но он хорошо знаком, и дыхание её благодетельницы ровное и глубокое, а так дышат только уверенные в себе люди. — И что это было, Реджина?! — и голос, даже срывающийся на крик, не отдает злостью. В нём слышится только негодование, потому что, серьезно, Реджина, какого хрена? Уже порядком надоевшая пелена перед глазами исчезает, и Реджина может различить очертания длинных светлых волос, с неизменными свободными и такими дерзкими локонами, и даже чёрную майку на теле женщины. А где красная куртка? Мадам становится просто смешно. — Ты ещё и смеешься, да? Что веселого? Генри спасен, так что за черт тебя потянул прямо в шахту? Старшая женщина не сдерживает хохота, разрываемая волной противоречивых эмоций. Генри спасен из шахты? Да, это похоже на правду, но она отчетливо помнит, что не поддавалась никаким паническим атакам в тот день. Ровно как и не теряла голову, чтобы лезть прямиком в дырку в земле, ранее бывшей шахтой. Ещё тогда не было сильных рук Эммы, одна из которых по-прежнему сжимает её локоть, пока как вторая беспечно лежит на талии Миллс. И Реджина просто убеждена, что тогда, несколько лет назад, за подобную выходку мисс Свон сразу бы получила хорошую пощечину. И теперь становится просто больно смеяться. — Да у вас истерика, мадам Мэр, — Эмме остается только вздохнуть, не зная, что и предпринять. И тут, как раз к месту, на её телефон кто-то звонит. И мелодия такая неестественно громкая, что Эмме кажется, что её немного заложило уши после взрыва. Или это кровь так неудачно прилила к голове, пока она, вися вверх ногами, доставала сына из-под земли? — Прости, нужно ответить, — кивает она Реджине, которая, на удивление, прекратила смеяться как только прозвенел телефон. — Да. Слушаю. Серьезные травмы есть? Это опасно? Хорошо. Передайте ему, что мы с его мамой приедет с минуты на минуту. Она наблюдает за тем, как выражение лица Эммы меняется, от озабоченного до радостного. И понимает, что с её сыном всё в порядке, несчастье обошло их стороной. И, проследив всю эту гамму чувств, только что пережитых Эммой, она позволяет себе быть чуть благосклоннее к ней, и решает, что, всё же, с их сыном всё в порядке. — Кто это был? — наконец звучат её первые слова. — Медбрат. Из больницы. Сообщил, что с пацаном всё в порядке, — Эмма улыбается с заметным облегчением, и, почему-то, убирает руку с талии брюнетки. И Миллс явно не в восторге от этого, потому что голос её приобретает твёрдые и даже жесткие интонации. — И почему мы до сих пор не с ним, мисс Свон? — Ну, я даже не знаю. Наверное, из-за того, что кое-кто решил прогуляться прямо у чертового места взрыва, и я вынуждена была спасти ещё один зад за сегодня. — Тебя никто не просил об этом, — раздраженно откликается Реджина. — Могли бы просто сказать спасибо, мэр Миллс, — и Эмма против обыкновения не закатывает глаза, и даже их через металлический блеск, стоящая рядом брюнетка улавливает гигантскую усталость. — Хотя, вы на это и не способны. Вы даже по имени ни разу меня не назвали, — шериф складывает руки в замок на груди: она закрывается, — и благодарность вам не присущая. Феерическое, блять, извините, что спасла вас! — голос её не срывается на крик, но от этого он не менее холоден, а Эмма ни на толику ближе. Реджина хочется провалиться сквозь землю за то, какая она отвратительная. Шериф разворачивается, и быстрыми шагами отдаляется, а Реджина, в раздражении прикусив внутреннюю часть губы, зовёт: — Эмма. Постой. — Ничего же себе! — Свон, всё-таки, останавливается, но голову не оборачивает. — Это прогресс, — и женщина снова продолжает идти. Реджине ничего не остается, как попытаться нагнать её, и это кажется ей единственным выходом из ситуации. Они идут почти рядом, и у Эммы от гнева, разве что пар не идет из ушей, но, несмотря на это, она продолжает говорить: — И что дальше? Может, разрешишь мне иногда прогуливаться с сыном? Разумеется, сразу после очередного гребанного спасения его жизни, в большинстве случаев по твоей вине. Да, Реджина? И мэру отчаянно хочется возразить, но как ей надоело врать. В словах Эммы чистейшая правда. И что бы это ни было: сон, воспоминание, или что другое, пускай оно наконец закончится. Нервы женщины будто оголены, и об Эмме можно сказать то же самое. Бывшая Королева не отвечает. — И сколько можно молчать? Мы тут, нахрен, ругаемся! — в тишине они прошли несколько метров, оказавшись у полицейской машины, но Эмме, видимо, необходимо выговориться. — Извини. — Ничего в моей жизни меня не бесило больше, чем ты! Реплики произнесены в унисон, но каждая из женщин хорошо разобрала слова друг друга. На лице Эммы — чистейшее удивление, Реджина, в свою очередь, в гневе сужает глаза: ей всё просто осточертело. Как закончить это бесконечное сновидение? Может… И да, через секунду аккуратные ногти Реджины уже сжимают прядь блондинистых волос, с остервенением путая локоны, а губы, по началу врезавшись в поджатую линию губ Эммы, настойчиво требуют повиновения. И когда это происходит, Реджина ожидает обжечься выходящей наружу яростью Свон, но находит она лишь страсть, с толикой трепета. Ласкающие движения губ оскорбленного шерифа уверенны, ясны, а руки, притягивают брюнетку вплотную, и Реджина замечает, что ранее спокойное дыхание Эммы сменилось на лихорадочную смену вдохов и выдохов. Значит, Эмме нравится. Она чувствует себя сумасшедшей, но если это всего лишь сон, то можно рискнуть. И тогда Реджина решает углубить поцелуй, приоткрыв рот, и кажется, будто Эмма, уловив её намерение, находит язык мэра, решаясь, наконец, прикоснуться к нему. И будто разряд тока, зародившийся в страсти на кончиках их языков, одновременно проходится по их телам. Реджина не сдерживает стон, и губы её обмякают, передавая блондинке толику нежности, и этот контраст легко сводит с ума мисс Свон и мисс Миллс. Они синхронное отстраняются, не в силах больше поддаваться этой маленькой смерти, потому что это на самом деле может продолжаться без конца. Реджина прикрывает глаза, стремясь продлить момент, когда понимает, что просыпается. И тогда до её слуха доносится шепот губ, находящихся в считанных миллиметрах от её лица: — Пожалуйста. И как же всё-таки жаль, что это лишь сон.***
Реджина не торопясь размыкает веки, стремясь надежнее закрепить в памяти образы этой ночи. Это был странный сон, но, тем не менее, приятный и обнадеживающий, и отпускать его совсем не хочется. Давно её так не целовали ни во снах, ни наяву. Наверное, никогда. В поцелуе, как и во всякой схватке, всегда главенствовала только она, но с Эммой оказалось всё наоборот. Они со Свон всегда были на равных, и эти уверенные и приятные движения её губ сейчас служат тому доказательством. Подсознание всё ещё дарит Миллс эпизоды сна, и она может поклясться, что всё ещё слышит дыхание Эммы, обдающее теплом её лицо. В губах разливается приятная тяжесть, и они немного покалывают и даже вибрируют, и Королева может держать пари, что в реальности всё было бы ещё лучше. Честно говоря, ей не удивительно, что Эмма не лежит рядом, едва слышно сопя и трогательно поджав рукой подбородок. Реджина, как-никак, реалистка, и она понимает, что подобный сюжет не подходит для их истории, точно не сейчас. Хотя когда-нибудь всё может быть. Но тот факт, что плед аккуратно сложен в стороне, а складки на покрывале разглажены (ведь прошлой ночью у них не было сил разложить кровать), вызывает в ней неосознанную улыбку. Остается лишь надеется, что Эмма осталась в особняке, и Миллс, спускаясь вниз по лестнице и проводя пальцами по кованому железу перил, невольно прислушивается. Брюнетка старается уловить каждый звук, раздаваемый в доме, но не слышит никаких признаков нахождения здесь Эммы, и грузное чувство дежавю мгновенно берет женщину в плен, возвращая её во вчерашний день. Тогда, в полицейском участке, ей и осталось, что смотреть на оставленную шерифом куртку, и сейчас она страшится, что на этот раз блондинка улизнет от неё призраком, не оставив после себя и тени. Реджина замедляет шаг, подходя к кухне, и тяжелый груз падает с её плеч: дверь открыта, а она точно помнит, как на ночь её закрывала. На цыпочках входя в комнату, она тут же останавливается, облокотившись о стену: Эмма тут, дома, хоть и наряд её — узкое и приталенное черное платье до колен, которое строго и консервативно — не выглядит как домашний, и перед ней не стоит чашка с дымящим кофе или чаем, как это обычно положено по утрам. Она смотрит в окно, которое немного приоткрыто, но на коже её не выступают мурашки, будто женщина не чувствует холода. Взгляд Эммы прикован к чему-то за окном, хотя там, на улице, вид открывается лишь на сад Реджины, и сейчас он ни чем не может похвастаться, кроме как голыми ветвями и размякшей после дождя землей. Женщина задумчиво постукивает пальцами по столешнице, но всё это так беззвучно, что притаившейся Реджине кажется, что перед ней — ожившая картина. Она любуется тем, что видит, ей слишком сильно нравится, чтобы понять: она слишком давно очарована Эммой. Любой Эммой: уставшей и полной сил, справедливой или гневающейся, светлой и темной. — Доброе утро, — женщина решается прервать молчание и выдать своё присутствие, но голос её осипший, и Реджина откашливается. Эмма молниеносно поднимает взгляд на брюнетку, и выражение её лица меняется: она улыбается Реджине, но в глазах плещется беспокойство. — Привет. Я ждала тебя. — Могла бы позавтракать, — отвечает Реджина, — тебе нужны силы. — Для чего? — Свон опускает голову, прикладывая руку ко лбу, будто старается спрятать глаза, либо скрыть всю себя. — Чтобы убивать? Вырывать сердца? — Не смей, Эмма, — Реджина делает шаг вперед, подняв в воздух указательный палец, будто предупреждая, — не поддавайся на провокации тьмы. Ты сильнее её. Карие глаза Миллс отливают стальной уверенностью, и Тёмной не хочется спорить, но против её воли у неё вырывается: — Нет. — Я принимаю тебя любой, слышишь? Вся твоя семья любит тебя, несмотря ни на что, — слушая это, Эмма сужает глаза, будто сдерживая слёзы, — но мы так же знаем, что ты, истинная ты, возьмешь верх, и носи эту чёрную змеиную кожу сколько тебе угодно, но ты выше того, чтобы опускаться до убийств. Эмма сжимает кулаки, и одна её часть — именно та, которая как раз предпочитает эту чертову кожу, вопит убрать Злую Королеву со своего пути, но Свон, подавляет этот мерзкий инстинкт, и делает несмелый шаг навстречу к той, кто верит в неё. — Но я уже убийца. Круэлла. — Она заслужила этой участи, — брюнетка берет Свон за руку, сплетая их пальцы, и они улыбаются друг другу одними уголками губ, и, кажется, что вопрос решен, но сознание Тёмной хватается за эти слова, не желая их отпускать. Потому что многие заслуживают смерти. Буквально, каждый второй в Сторибруке не чист, ведь если магия имеет свою цену, то разве убийства — нет? И Эмма чувствует, что эта мысль, как назойливое насекомое, будет преследовать её весь день, и ей заведомо страшно от тех выводов, к которым придет её сердце, испорченное злом. Но тут голос Реджины вырывает её из этой пучины мыслей, которыми кипит её голова, и теперь Свон способна думать только о том, как красива Миллс утром, когда на тонких плечах накинут бежевый халат, волосы немного спутаны после сна, а глаза завораживают и без подводки или туши. Она такая естественная, такая правильная. — Будешь кофе? — А он горячий? — голос Эммы глубокий, отчего-то низкий, а ладонь её обдает руку Реджины теплом, несмотря на то, что окно по-прежнему стоит нараспашку. — Странный вопрос, дорогая. Как только что сваренный кофе может остаться холодным? — Ээ, — Эмма хмурится, смешно щуря уголки глаз, — прости, я не подумала. Просто в доме так жарко. — Да, я тоже это заметила, дорогая, — Реджине следует признать, что Эмма — такая Эмма в своём репертуаре. Спустя пять минут блондинка наблюдает, как Мадам мэр непринужденно стоит у плиты и следит за несомненно горячим кофейным паром, и Эмма понимает, что ей под силу утихомирить в себе все вызовы тьмы, хотя бы ради этого зрелища. Когда проходит ещё минут десять и с завтраком покончено, Реджина спрашивает: «Хочешь, расскажу, что мне сегодня снилось?», Эмма утвердительно кивает. И слушая рассказ брюнетки, которая, конечно, не упускает ни малейшей детали, Свон сидит с широко раскрытыми глазами, и на душе становится тепло, а щекам — жарко. И так и тянет, смутившись, накрыть глаза ладонью, а потом воплотить их поцелуй в жизнь, и больше никогда не думать о том, чем сама она занималась этой ночью.