Инцест во имя магии

      Расквашенное лицо смотрело на меня исподлобья, но я, гордо выпрямившись, лишь насмехалась над ее попытками выглядеть такой же грозной и сильной, как раньше. Она, Молли из семейства Уизли, по праву заслужила быть одной из этой бесславной родни. Потому что я больше не желала быть Уизли.       Придет час — перекрашу волосы, получу новые документы и свалю доучиваться в любую другую школу волшебства, ибо не сошелся мир клином на Хогвартсе, как и на этой грязной семье.       Мне надоело все в один миг, как только правая нога стала красной, а где-то чуть ниже послышался хруст. Похоже, целостность чьего-то носа оказалась грубо нарушена.       — Ты не имеешь права со мной так обходиться. Если даже я не мать тебе, то я человек. Нельзя калечить и убивать людей.       — Господи, ты такая глупая, Молли. Я пока никого не убивала. А что до тебя, то… я… Вот, Молли, скажи мне, разве я не человек? А?! — Шлепок ногой по щеке.       Я заливалась злостью, тело стало еще краснее прежнего, а нижняя губа стала мелко подрагивать. На глаза выступили слезы. От негодования, от боли, причиненной мне этими людьми, было так тяжко. Я втаптывала ее в грязь уже скорее по инерции, чем от желания в действительности это делать.       Один взмах палочкой — новое остолбеневшее тело.              Все они оказались в том самом сне, от которого проснутся лишь когда я куда-нибудь уеду из Норы. Ждать больше нельзя было. Там, в доме, остался в неведении отец, я привела себя в порядок, но легкая неряшливость после того, что произошло в сарае, все еще осталась. Как и тот самый осадок, грузом осевший на глубинах внутренностей.       Я бодро виляла попой, никак не понимая, какая из нас, Джи, Джиневра или Джинни была на свободе. Единственное, что стало на свое место — это Я.       Внутреннее Я выпорхнуло наружу.              Я прошла в большой зал и услышала тихие шаги где-то в соседней комнате. Часы отбивали новый час. В такт им шел он.       Никого больше дома не было. И это… было настолько сладко, что и я сама представила себя сладкой дрянной девчонкой. Взяла стульчик, подвинула его так, чтобы было слышно, что тут, в зале, кто-то есть. Затем залезла на него и стала дотягиваться до чего-то сверху шкафа, чуть слышно постанывая от того, что не удается это сделать.       Он встал в дверном проеме. Я не видела это, но чувствовала. Чувствовала это так же явственно, как и все его следующие передвижения.       Как и его руку, медленно скользнувшую по моей ягодице, по обнаженным белым трусикам, тоненьким, почти полупрозрачным.       Оборачиваюсь, даже не думая о том, что в чем-то могу переиграть, и говорю:       — О, папа, ты дома?       В ответ он только сильнее сжал ягодицу, я прочувствовала его пальцы до боли. Все, что происходило и еще должно было произойти, превратилось в одну сплошную полосу из ощущений и действий. Маленькая девочка затрепетала во мне, она умоляла отца прекратить эти гадкие действия, которые ну никак не должен был делать папа со своей дочкой, но другая Я просила не останавливаться. И главное то, что мы все, вся я была одним целым. Одной похотливой и расчетливой. Одной.       Казалось, я единственная могла его так завести.       Он провел рукой по спине, задирая футболку. У него определенно поднялось все его хрупкое, готовенькое к отрезанию достоинство. Но вот что было не так — так это наше с ним местоположение. По-детски, чуть не упав, я сползла со стула и, обеспокоенно взглянув на отца через плечо, убежала наверх по лестнице. Зал — это не та комната, в которой все должно было закончиться для этого дома и моих сексуальных похождений. Зал, как и кухня с коридором, были святыми местами, в которых я развлекалась исключительно с любимой Флер. Никак не с этими орангутангами.        Даже вырываться толком не пришлось. Казалось, будто он читал мои мысли, но не мог прочесть тех, что не были связаны с сексом. Я бежала по лестнице, с легкой неуклюжестью перебирая ногами по ступенькам, и с радостью слышала топот за спиной.       «Все закончится там, где началось для меня», — на самом деле, я точно не знала, где именно они это сделали… зачали меня. Но что-то подсказывало мне, что эти двое не были извращенцами по отношению друг к другу. Хотя бы просто так, для разнообразия. Я подбежала к спальне бывших родителей, но запнулась у самого порога. Это вышло, казалось, случайно, но выглядело так, будто специально. Я остановилась, потому что уже было начала ругать себя за то, что назвала его «отцом», но потом вспомнила, что я маленькая похотливая девочка, и уже куда спокойнее дернула ручку двери.       Успела только зайти, как сзади меня схватили за зад, затем за талию, а тогда и вовсе прижали всем телом к себе. Он был за спиной, а я не могла удержаться от попыток вырваться из его рук. Это возбуждало меня и подзадоривало его. Это было игрой на двоих, в которой оба прекрасно следовали правилам.       Я рвалась на свободу, а он удерживал меня. Я рвалась, хоть и не так, как по-настоящему стала бы вырываться жертва насилия, между тем пытаясь задом напороться на его твердый член. Попа терлась о его штаны, о руки, успевающие проскользнуть по жарким булкам. О да, я себя позиционировала горячей девочкой.       Отец провел руками под футболкой, сжал грудь, а я притворно поморщилась и сделала очередной рывок вперед, ощущая, как моя грудь прется в его ладони, чувствуя, как соски трутся о его кожу. Вырываюсь и шепчу:       — Не надо.       Он грубо прижимает меня к себе, мнет грудь, наслаждаясь моей беспомощностью, а я продолжаю умолять:       — Папа, пожалуйста, отпусти.       Попкой раз за разом будто случайно трусь о его член и продолжаю шептать:       — Что ты делаешь? Папа, я не понимаю…        Его твердая рука полезла к трусикам. Он ухватил белье и стал оттягивать ткань назад, почти отпустив меня при этом. Я продолжила рваться на свободу, возникло натяжение. Трусики лопнули, я на секунду оказалась на свободе, но отец тут же вновь меня поймал, расстегнул молнию на брюках и без какого-либо приготовления вставил.       Я закричала, а он лишь то и сделал, что нагнул меня лицом вниз. Я не удержалась на ногах и упала на четвереньки, попыталась даже убежать вот так, будто нашкодивший котенок, как можно дальше от своего хозяина. Он отпустил меня, я даже удивилась, уже подумала и на ноги встать, как он положил меня обратно вниз, поймал и вставил член обратно в вагину.       Жаль, он не знал, насколько сильно мне нравились эти резкие вставляния. Из-за того, что это было так приятно, из-за того, что мне нравилось при этом кричать так, будто боль пронзала мое тело вместо импульса страсти, я пыталась убежать еще раз и еще. Я бежала от него к окну, бежала к вешалке и к кровати, бежала от него к креслу, на котором не так давно было плохо Молли. И каждый раз он тащил меня обратно и усаживал на свой крепкий хуй. Конечно, его член был не таким приятным по форме, как у близнецов, и не таким габаритным, как у Рона, но это был тот хер, который мне больше всего хотелось отсосать и отрезать.       В очередную с попыток убежать от вагинального наказания мне удалось сделать кое-что новенькое — я чуть опустила попу, когда он мне попытался снова вставить, и член оказался в заднице. Папа ударил меня по попе, испустив удовлетворенный стон. Видимо, он сомневался, стоило ли ему отыметь меня в анальное отверстие или нет, но я решила все за него. Как же мне хотелось, чтобы он жестко выеб меня в обе дыры. Одной хватило, теперь черед за аналом.       Без смазки было больно, теперь я кричала действительно по делу, но для отца разницы не было никакой. Но, думаю, он знал, что я больше не играю.       Но стоило пройти некоторому количеству вхождений, как я почувствовала, что боль ушла на второй план. Это трение внутри меня, оно сводило с ума, ощущение наполненности кружило голову, я снова вошла в роль и начала стонать и просить:       — Нет, папа. Прошу, не надо… А!.. Я же… я еще ни разу не… Нет, пожалуйста, отец.       У него буквально сорвало крышу: папа начал иметь меня так, будто вдруг вспомнил молодость. Выбивал из меня всю дурь и все время молчал. Но лишь до тех пор, пока сам не вошел в роль.       — Перестань кричать, доченька. Если будешь непослушной, мне придется тебя отшлепать, — но я ощущала, как он уже шлепал меня своими яйцами по заднице, вгоняя член на полную длину. Он не останавливался, только методично менял позы, стараясь выбирать такие, чтобы было максимально удобно ему, а мне… как придется.       В одном из положений у меня затекли руки, во второй я думала, что сломаю шею, в третьем поперек решил о себе напомнить. Я начала ныть и по этому поводу, но отца было уже сложно удивить. Стоило придумать нечто действительно особенное. Ну, кроме того, что ждало его в самом конце.       — Папа, а если сейчас мама вернется? Это неправильно. Я люблю тебя, папа, но я не понимаю, что ты делаешь.       — Никто не вернется. Ведь так? Никто не вернется, маленькая моя дочурка.       То, каким тоном он сказал это «дочурка», навеяло на меня ужас. Было очевидно, что он знал все. Знал и молчал. И о том, что происходило в сарае, и о том, что я знала, как снять проклятие.       Папа ебал меня в зад, затем заставлял меня прыгать на нем, насаживаясь на член как можно глубже и глубже, а с его лица в это время не сходил больше хищный оскал. Я попыталась вырваться, но уже не так, как тогда, а по-настоящему, но он обхватил меня руками и с силой задвинул мне хуй в зад. Затем дал мне небольшую оплеуху, из-за чего у меня голова кругом пошла, и повернул к себе передом, вставив теперь мне в рот.       Я сосала и смотрела по сторонам, пытаясь понять, получится ли все, не глядя ни на что. Появились сомнения, но… у меня же все еще был план?..              Какой план?              Внутренние сущности в панике затрепетали, голоса в голове запели, а рука потянулась вперед. Я звала ее, я знала, что она точно услышит. Моя палочка должна была оказаться в руках. Она обязана была выстрелить. Вот только не ждала я, что это случится вот так и настолько быстро.       Джи больше не желала быть Уизли.       Джинни больше не желала быть Уизли.       Джиневра больше не желала быть Уизли.       Каждая отказывалась и каждая помогала справиться. Джинн ударила отца ногой по яйцам, когда это произошло. Эта вспышка и эти крики. Джинн сложно было слышать нечто настолько противное, сложно было выслушивать чертовы мольбы о помощи.       — В этом доме только мне суждено было просить!       Она орала, насколько хватало мочи, взгляд, который не осуждал, заставил Джинн сперва напрячься, а затем воспрянуть. Как будто в одной уютной реальности встретились две истинно чумачечие сущности. Все было слишком идеально, чтобы казаться правдой.       Но Джи, Джинн, Джинерва, Джинни… желала быть собой.       И верить.