Инцест во имя магии

      Билл Уизли почувствовал прикосновение лезвия к коже.       Тонкая струйка крови сползла по основанию члена и скатилась на пол. Я поднесла руку для того, чтобы замахнуться окончательно. Где-то позади послышался шорох — за этим все же решила понаблюдать Флер — больше оттуда не было слышно ничего, ни звука, только молчаливое наблюдение; только глаза, желающие просверлить мне руку…       Надо отдать должное Биллу, он держался молодцом. Странно, но он не захотел, чтобы я наложила обезболивающее заклятие, сказал, что требует боли, что хочет прочувствовать хоть толику того, что довелось ощутить мне.       Я не стала перечить.       Его решение было таким же логичным, как если бы мне вдруг захотелось перерезать ему глотку на глазах у бывшей возлюбленной — ничто не выглядело бы скучно или неестественно. Все в пределах самоустанавливаемой нормы.       Биллу долго ждать не пришлось. Все мое нытье и слабачество ушло в лету еще задолго до убийства Чарли. Я скосила его член у самого основания и осталась довольна своей работой, а более того тогда, когда Билл стал неистово орать. Он кричал так сильно, что не будь я глухой из-за своей бессердечности, оглохла бы в самом, что ни на есть, буквальном смысле. В сакральном значении — мне было плевать.       Человек, который пытался значить для меня больше остальных, извивался на полу, держась за то место, которое я надеялась больше никогда не увидеть. Вся его страсть, вся пылкость, вся сексуальность его телеса — все исчезло в один момент — как только его руки оказались в крови. Я увидела это и в отвращении отвернулась.       Флер сделала остальное из полагающегося — заморозила рану, остановив этим кровь, и позвонила в больницу. Она уже приметила магловские клиники, способные вернуть его в обыденное состояние. Мне же было отчего-то противно осознавать, что моя работа пойдет насмарку.       — Все будет хорошо, — успокаивала его, словно маленького, а он и рыдал, будто малыш. Никогда бы не подумала, что стану свидетельницей такого зрелища.       Всего на миг, но я получила удовольствие, чуть ли не полностью искупляющее злодеяния бывшей семьи. Это было… оргазмирующе…       Я направилась в соседнюю комнату и закрыла глаза. Внутри что-то происходило, это определенно, но вот что — определить было сложно. Мне казалось, что я возношусь куда-то вверх, но при этом же в теле все лейлинии органически ниспадали, а я затихала, будто прекращая существование.       Вцепившись руками в маленькую агатовую пепельницу, которая была роскошью, привезенной в дом кем-то из друзей Артура, я стала гладить ее, изучать каждый сантиметр и смотреть сквозь нее на небо, светлое небо, намного светлее всего того, что было в доме. Я не понимала, чем меня так завораживал этот предмет, хотела отбросить его, но рука вновь подымалась вверх, а я снова смотрела на переливающиеся грани. Как будто на грани собственной души. Тоже агатовые, только загнившие.       — Джинни, мы готовы уехать.       Флер давно собрала чемоданы. Мы с ней собрались переехать в маленькую квартирку во Франции, собирались зажить среди людей, которых так «любил» Артур, но которых в действительности так ненавидел. Я ощущала его злость и нежелание падать до их уровня, я ощущала и его нежелание не смочь больше предаваться плотским утехам с мамзелями с его работы. Я не сомневалась — теперь нет, — что он изменял Молли точно так же, как она изменяла ему, трахаясь с младшим из сыновей.       Что еще могло было получиться столь же органичного, как этот агат, из двух порочнейших людей, если не я? Они создали семь грехов — своих семь детей. Я была одним из грехов, но не могла определить, каким именно, потому все они так или иначе переливались во мне всеми возможными гранями.       — Я хочу побыть одна. — И Флер ушла.       Моя мисс Делакур, но не надолго Делакур. Я уже не раз перебирала в голове варианты для нашей новой фамилии; только под новыми знаменами можно было стать счастливыми.       Билл ко мне в этот день больше не подходил. Я же легла спать, желая лишь одного — проснуться в новом дне и увидеть, что он кардинально отличается от остальных.       Перемены внутри будто бы закончились, а это значило, что ритуал окончательно утратил свою силу. Убедиться в этом было несложно — стоило только пойти и рассказать кому-нибудь о ритуале и попробовать после что-то сколдовать. Да, так можно было лишиться магии в случае, если что-то не сработало, но мне было плевать. Я давно хотела только мести, а магия… да кому она была нужна?..       Никак не могла уснуть, а если и удавалось закрыть глаза хоть на пять минут, предо мной, словно марево, представал образ снежной пустыни. Я больше не думала о семье. Я перестала беспокоиться о том, что стала убийцей. Свобода. Именно такой ее и рисовали, верно? Безграничная и всевластная, позволяющая выбросить из головы мусор.       Под утро ко мне под одеяло заползла Флер. Мы все еще не любили нежиться под одним одеялом, но делали это чаще, чем хотели.       — Я нашла работу, — ее голос звучал хрипло, тихо, но уверенно. Флер задумчиво поглаживала меня по правой стороне живота, положив голову мне на плечо. Я же ответила:       — Это прекрасно, — потому что действительно так считала.       Часы тянулись бесконечно, а время стало мертвенно-бледным в раннее солнечное утро. Мы попробовали вылезли из постели, но нас обеих затащило обратно. Взвалившись на подушки, мы повернулись друг к дружке лицом и поцеловались. Мягкая слабость, тела, мягко проваливающиеся в ложе.       В это утро она отлизала мне так, будто впервые.       Я не стала перечить.       Больше ничего не стоило перечить, ведь жизнь пошла правильным путем.       — Что с больницей? — вяло спросила у Билла, прекрасно понимая, что меня его или чей-либо другой отросток больше не волнует.       — Операцию назначили на послезавтра. Все так быстро. Они ничего не стали спрашивать…       — …но только потому что ты сам не захотел отвечать. — Он признал эту очевидную глупость.       Сок медленно сбегал каплями в ротовую полость, одухотворенный, как и все, что отныне попадало в мои руки. Он брюзжал нотками винограда, сокрытого под снежными глубинами, и лоснился от яблочных нот. Я пыталась употребить больше, чем следовало, и выпила все.       — Больше нечего пить?       — Я приготовлю чай.       За несколько часов до отправления мы должны были позаботиться о людях, которых моя память выметала час за часом все быстрее из памяти.       Когда посмотрела на них, смогла вспомнить имена только двух или трех. Вспомнила имя Рона, затем Чарли… больше никого не могла узнать. Кажется, это были значительные для моей биографии особи, но я отчего-то знала о них не больше, чем о любом прохожем, встреченном этим же вечером в аэропорте.       Особи, проснувшиеся от холодного сна, были злы. Их агрессия возрастала в несоизмеримых масштабах с каждой новой секундой. Мы с Флер убрались прочь раньше, чем произошел взрыв. Конечно, можно было просто уехать, а они бы сами когда-нибудь очнулись, эти вот… странные спящие людишки, но мне хотелось в последний раз взглянуть в их, в большинстве, живые лица и понять, что более не знаю таких людей.       Осознание собственного невежества наполняло решимостью.       Самолет взлетел, а где-то там, в старом пропащем доме, который именовался Норой, осталась записка. В ней я написала только о тех, кого еще помнила. Правда, и она, эта записка, исчезла из моей памяти тогда же, когда мы с Флер оказались в воздухе.       Разбирательства не заставили себя ждать.       Стоило нам увидеть маленькую уютную квартирку на окраине города, комнаты, обустроенные на старечий лад, стоило войти в нашу будущую жизнь, как нагрянули органы. Министерства, разумеется. Нас с Флер повязали и трансгрессировали во временное место заключения. Мы не стали спорить или пытаться сбежать, ведь знали — им таким поступком ничего не добиться. Нужно было элементарно позволить им разобраться в ситуации, без лишней возни и беспокойства.       Курировал наше дело какой-то угрюмый дяденька с проступающим во время речи вторым подбородком на лице. Он не был полным, но уж больно любил пялиться либо на губы собеседника, либо тупо в пол. Имени его я не запомнила, как, впрочем, и всей этой возни. Она прошла, словно в тумане. Я что-то подписывала, писала, объясняла, рассказывала им все, как оно было, не пытаясь больше скрыть ничегошеньки. Я была полностью уверена, что магия от меня никуда не денется и что ничего плохого, ничего столь ужасного, как оно было во время ритуальных ночей, со мной больше не приключится.       — Значит вы стали жертвой магического ритуала?       — Верно, — просто подтвердила я. В глазах — ноль процентов страха и сто скуки.       Дяденьке, кажется, наскучило глядеть на мою иссохшую нижнюю губу, он потер пальцем нос и начал проедать взглядом бумагу.       Со стороны пострадавших было семейство Уизли, с другой стороны — Джинни. Просто Джинни. Ни в каких документах я не стала писать фамилию. Впрочем, с меня и не требовали, как будто вдруг все вокруг стали крайне понимающими.       — Вы ведь понимаете, что поверить на слово вам нельзя?       — Да.       — Подпишите это. — Дядя протянул лист с соглашением на считывание моих воспоминаний, начиная с тех, что датировались первым половым актом, значится с Артуром. Подпись легла ровно и уверенно.       Этот способ ведения следствия в магическом мире объявился недавно. Раньше созывали целый зал суда, разбирались с делом с помощью заявлений свидетелей и прочих доказательств, но теперь все значительно упростилось — стоило только прочесть память. Даже было как-то жаль, что они не стали делать так раньше, стольких невиновных посадили из-за ложных свидетельств…       Процесс длился минут три от силы. Лично для меня минут три. Я примерно понимала, что те люди, просматривающие мои воспоминания, роясь в них и пытаясь выловить все, до самого последнего — убийства, провели в них часы. Когда они отошли, я увидела совсем другие взгляды, чем до этого. Каждый из присутствующих, а это были и мужчины, и женщины, старые и молоды, они глядели на меня теперь с огромным сочувствием. До этого же — смотрели так, будто я была самим властелином тьмы.       — Вы свободны.       Легкий кивок в ответ — и я вышла оттуда. Почти в то же время из соседней комнаты выпустили Флер. Вот только выпустили — сильно сказано.       — Что происходит?       Я попыталась подойти к ней, но меня кто-то взял за плечо и легко увел в сторону, будто совсем не чувствовал всего напора моего веса. Успевала только прочесть по губам Флер: «Прости».       — Нет, пустите! Объяснитесь! — требовала, рвалась, я готова была зубами отгрызть ему руку, лишь бы оказаться рядом с любимой.       — Она совершила преступление. Ее суд завтра. Ей объявят приговор.       После такого заявления осталось только осесть на унылую черную скамейку и спросить:       — За что?       — Она опасна для общества. Она измывалась над людьми и убивала их.       — А я?..       — У вас есть оправдание. У нее нет.       Меня затрясло. Этого не могло быть. Я прекрасно знала, что в некоторые дни Флер была слегка неуравновешена. Помнила, как она издевалась над телом отца, как грозилась мне, но все это были сущие пустяки. Если мне простили вынужденное убийство брата и все те зверства, ограничиваясь только тем, что я была вынуждена поступить так ради избавления от ритуала, то…       Что же она наделала?       Примерно два дня меня держали в неведении. Я вся извелась. В голове больше не вертелись радужные снежные картины, представлялась только Флер, держащая в руках нож, а на шее у нее петля. Правосудие затягивало петлю все сильнее и сильнее, а она барахталась, резала всех вокруг, не понимая, что нож нужно использовать для того, чтоб перерезать веревку.       Я много плакала и много кричала. Меня держали в отдельной больничной палате, присматривали. Никогда бы не подумала, что наше правосудие могло быть таким заботливым. Вот только они не хотели отдавать мне то самое главное, благодаря чему я смогла бы стать счастливой.       — Простите, Джинни. Она убила двух людей. Двух маглов, если быть точнее. Без весомой причины. Врачи сделали обследование — ее сознание абсолютно чистое. Она не была в дурмане или бреду, а четко понимала, что делает.       — А… Что?..       — У нее не было отклонений в плане убийства. Это было спланированное дело. Флер убила родителей Гермионы Грейнджер. Вам ведь хорошо знакомо это имя?       Им не нужно было объяснять дальше. В их смерти виновата я. Только я. Видела ведь, в каком состоянии находилась Флер, но думала при этом только о себе. То письмо, которое я попыталась отправить Гермионе. А я все думала, куда оно делось. Да, сова погибла, в нее попала молния, но письмо… мне казалось, оно должно было уцелеть. Именно потому я рыскала там час или два, но, не найдя, успокоила себя, решив, что оно сгорело. Но нет, это Флер, Флер его забрала себе, а когда наши отношения вышли на другой уровень, сошла с ума.       Мне не стоило оставлять ее одну, не стоило отправляться одной на поиски Чарли. Вот тогда-то у нее окончательно улетели шарики за ролики. Флер пошла к подруге, к которой, как ей казалось, я могла сбежать, оставив ее в одиночестве со знанием всего этого дурдома. Ей бы искренне хотелось убить саму Гермиону, но она ее не нашла, она не знала, где она, а потому убила тех, кто точно был ей дорог. Она убила их, чтобы даже если б я убежала к Гермионе, та не захотела на меня смотреть. И чтобы мне было стыдно посмотреть на Гермиону. Она поставила нас в патовую ситуацию, но поплатилась за это.       — Она ведь была не в себе.       — Если оправдывать всех психопатов, тюрьмы опустеют. Ей присудили восемь лет в магической тюрьме Лагра, что на ее родине. На этом все.       — Там Флер окончательно угробит себя.       — Ваша подруга будет в заключении, но лечением ее психики там пообещали заняться. Не беспокойтесь.       Мне хотелось только рассмеяться ему в лицо. Займутся лечением психики? Ха. Ее ведь будут держать в вонючей клетке в загробном одиночестве. Условия в Лагра получше, чем в Азкабане, но не настолько. Там люди тоже сходят с ума и умирают. Все, что они, скорее всего, сделают, так это попытаются держать Флер в бессознательном состоянии столько, сколько это вообще возможно.       — Я смогу с ней увидеться?       — Я…       — Прошу.       Он дал согласие.       — Прости.       Объятия были такими сильными, они заставляли почти что задохнуться, но нужно было вытерпеть, ведь в несколько следующих лет ей больше никого обнять не дадут. Я ощущала запах каких-то препаратов, они забивали нюх и не давали прочувствовать нотки аромата ее кожи и волос.       Рядом стояли какие-то люди в костюмах, очень страшные на вид, но совсем меня не пугающие. Мы целовались прямо перед ними, мы никуда не спешили, потому что это прощание должно было стать вечностью.       — Я тебя люблю. Флер, слышишь?       — Я… — попыталась сказать она, но я поспешно перебила ее:       — Нет-нет. Я люблю тебя, а ты ответишь мне, когда выйдешь на свободу. Слышишь? Только тогда.       Она на секунду стала выглядеть так рассеянно, но потом заулыбалась, да так, что я готова была и правда в нее влюбиться. Уже даже в романтическом смысле. Моя любимая подруга, лучшая, я любовалась этой красотой и не желала отпускать ее, но скажи я еще хоть что-то, все бы разрушилось. Казалось, будто весь мир состоял из нашего молчания.       Ее увели. Флер не посмотрела мне вслед, а я не смотрела на то, как ее выводили из комнаты. Мы будто не на восемь лет расставались, а всего на денек-другой.       До этой встречи я очень волновалась, переживала за нее, но теперь была спокойна, потому что знала — Флер доживет до того момента, когда сможет выйти из тюрьмы и ответить мне.       Она такая.       — Это должно было произойти, — усмехнулась я. — Должно быть…       — Не говори. Джинни, ты не виновата.       Объяснять свою вину оказалось куда сложнее, чем доказать невиновность. Она не слушала, она оперировала только фактами и не видела всей той ноши, которая взваливались мне на плечи.       — Ты не можешь остаться в одиночестве.       — Я об этом долго мечтала.       — Не теперь…       Она робко взяла меня за руки. Мне захотелось отторгнуть их, потому что ее руки… они… они были такими чистыми, а на моих так и фонтанировала кровь. Это было неправильно.       Все вокруг было неправильным, потому что люди были слишком добрыми и правильными, а я не подходила этому миру. Я хотела, чтобы она меня отпустила.       — У нас есть друзья. У тебя есть друзья, — упор был сделан на слово «тебя». — Гриффиндор не тот факультет, в котором люди бросают друзей.       — Именно это сделали они все.       — Они не были твоими друзьями. Они были семьей. Это разное.       Мне почти хотелось поверить.       В следующие несколько месяцев я кочевала по домам друзей. Они знали только малую часть правды, но каждый из них понимал, что меня нужно пожалеть и приютить. Я стала жалкой содержанкой, ожидающий вызволения любимой из плена, но ожидание это было не из приятных — семья всеми силами пыталась отомстить. Отомстить за месть.