Отверженные

В конце концов Гермиона набралась решимости и приблизилась к спальне Люциуса. Она никогда не была в этой комнате, но знала, где та находится. Нет, ей никто не показывал спальню хозяина Малфой-мэнора, но почему-то она знала об этом. Просто знала и все. Дверь спальни оказалась слегка приоткрытой. Тихонько постучав, Гермиона позвала его по имени, но никакого ответа не получила. Подождав пару мгновений, она шагнула внутрь и снова произнесла имя Малфоя. Его комната была приблизительно такой, как и ожидалось: обставленной тяжелой темной мебелью, очень строгой и… мужской. Единственной неожиданностью для Гермионы стал открыто бросающийся в глаза аскетизм — ни одной личной вещи, ни единой детали, ничего, что могло бы свидетельствовать о вкусах и привычках хозяина, здесь не было. За исключением мантии Люциуса, брошенной на спинку стула и вазы с цветами. «Ну… их-то наверняка принесли сюда домовики. Не могу представить себе этого человека, занимающегося цветоводством». — Люциус… — в третий раз позвала она. — Я немного занят сейчас, мисс Грейнджер. Надеюсь, вопрос, с которым вы пришли ко мне, может подождать, — его голос донесся из приоткрытой двери ванной, через которую Гермиона разглядела темный мрамор стен и грязную белую рубашку, брошенную на пол. Свет там был намного ярче, чем в комнате. — Но вы ранены, — возразила она. — И я пришла, чтобы убедиться, что вам не нужна помощь. — Я все еще дышу, — отозвался Люциус. — В этом вы можете быть уверены. Голос его прозвучал напряженно. Глуше и тяжелее, чем обычно. Было понятно, что он испытывает боль. — Но я могу помочь вам. Люциус ничего не ответил, и Гермиона восприняла это молчание как согласие. Она вошла в ванную комнату и увидела его, стоящим у раковины. Малфой был голым по пояс, а в воздухе висел металлический запах крови. Острый. Густой. Это был запах, сопровождающий заклятия, когда они соприкасаются с человеческой плотью. В раковине лежало несколько окровавленных бинтов. — Мне не нужна помощь, — через силу выдавил Люциус, чему она, конечно же, не поверила. «Но ведь он позволил мне войти! О-о… такой человек, как Малфой, не показался бы мне в подобном состоянии, если б действительно не нуждался в помощи. Ему гордость просто не позволила бы продемонстрировать собственную слабость перед грязнокровкой». — И все же… вам лучше уйти… — снова сквозь зубы процедил он. — Даже не собираюсь. Вы ранены. И я осмотрю, в каком вы состоянии, нравится вам это или нет! — Гермиона подошла к другому боку, где сразу же увидела свидетельство попавшего заклятия. Рана, выглядевшая очень болезненной, была не просто большой, а еще и обильно кровоточащей. «Именно ею, по-видимому, и пытался заняться Люциус перед моим приходом…» — она кинула взгляд на флакон с зельем, стоящий тут же, на раковине. Взяв чистую льняную салфетку, Гермиона сложила ту несколько раз и крепко прижала к ране. Понятно, что легче Малфою от этого не стало, но нужно было хоть как-то приостановить кровь. Он не произнес ни слова, хотя и ощутимо напрягся, невольно выдавая тем свою боль. «Вот же стоик несчастный! Ему же не просто больно сейчас, а ужасно больно. И ведь упрямо скрывает это. А впрочем, чему удивляться? Он никогда не проявляет своих чувств или эмоций. Даже когда люди плюют на улице ему вслед…» Она сменила салфетку и снова прижала ткань к ране, замерев на какое-то время и только тихонько разглядывая оголенное мужское тело, оказавшееся прямо перед глазами. Было заметно, что это ранение отнюдь не первое для Люциуса Малфоя, спину, плечи и руки которого уродовало немалое количество шрамов. Более того, сейчас, имея возможность рассмотреть его (пусть и в зеркале), Гермиона могла видеть следы ранений и на лице. Понятно, что все они выглядели застарелыми, зажившими, а некоторые и почти исчезнувшими на фоне светлой кожи, но факт оставался фактом: Малфой практически весь был покрыт шрамами. Гермиона вдруг поймала себя на мысли, насколько отличается этот (стоящий перед ней) Люциус Малфой от того, которого она привыкла видеть — такого педантично аккуратного, воплощающего собой невозмутимое спокойствие, предпочитающего всему остальному чтение научных трактатов и изучение древних артефактов. Но только вот… его кожа рассказывала совсем другую историю. Этот человек привык сражаться, и делал это на протяжении долгих лет. «Понятно, почему его так не любят многие… Вот она — история его жизни, запечатленная в страшных, болезненных отметках на теле». Чувствуя, как в душе безуспешно борются привычная ненависть к Малфою с совершенно новым ощущением благодарности, она неожиданно прижала салфетку к ране чуть сильнее. Ей вдруг ужасно захотелось сделать нечто, что смогло бы стереть с его лица эту маску стоического спокойствия, почти приросшую к нему. На какую-то долю секунды она оказалась готова вцепиться в эту рану ногтями, лишь бы он признал… признал… «Господи! Да что же это со мной?! — Гермиона вздрогнула и тряхнула головой. — Этот человек спас меня и моего ребенка от смерти. Спас тогда, когда до нее остался всего лишь шаг…» Она вспомнила облегчение, охватившее все существо в тот миг, когда он появился в кабинете Перси. Вспомнила, как именно тогда почувствовала себя в безопасности. Как Малфой протянул руку и поднял их с пола, а она, даже не осознавая, прижалась к нему изо всех сил. — Сегодня мы были на волосок от смерти… — начала Гермиона, и голос ее креп с каждым словом. Гнев на этого человека начал привычно затмевать все остальные чувства. Люциус ничего не ответил, и она посмотрела на него в зеркало, пытаясь поймать взгляд. — Оскар не заслуживает такой участи, и я тоже. — Боюсь, что все это происходит лишь по одной причине: он мой внук, — наконец отозвался Люциус. — Но тогда как вы можете оставаться таким спокойным и хладнокровным, зная, что именно ваши поступки поставили его жизнь под угрозу? — она увидела, как что-то мелькнуло в его глазах, но не успела разобрать что. — Мы же с ним чуть не погибли сегодня. — Больше такого не повториться, я позабочусь об этом, — упорно не реагируя на ее эмоции, выдавил из себя Люциус, что привело Гермиону в еще большее возмущение. «Да он… он отмахивается от меня, словно от надоедливой мухи!» — Раньше нужно было думать! Когда только решили потребовать опеки. Уже тогда вы должны были понимать, что не сможете воспитывать ребенка. — Боюсь, что вы снова начинаете переливать из пустого в порожнее, мисс Грейнджер. Когда вы, наконец, поймете, что опасность была бы еще сильней, живи вы где-нибудь в другом месте? Пока вы с мальчиком здесь, вас могу защитить я. — Конечно! Особенно если учесть, что всю эту ситуацию и создали нам с Оскаром именно вы. — Нет! Эту ситуацию создал не я, — чуть резче прежнего возразил Малфой. — Я не знал, что Беллатрикс может воскреснуть. И не допустил бы этого, если б знал. — Но это не означает, что вы не стали бы принуждать нас жить здесь, да? — Для вас это так важно? Не зная, как объяснить это даже самой себе, Гермиона знала одно — почему-то для нее это было очень важно. — Просто… Как я могу доверить своего сына тому, кто может подвергнуть его опасности? — Я никогда бы не подвергнул Оскара опасности, — с нажимом ответил Люциус. — Не забывайте, что одного ребенка я уже потерял. И никогда бы не сделал ничего, чтобы потерять еще одно дитя… Поверьте, мисс Грейнджер, это не тот жизненный опыт, который хочется повторить снова. — Как бы я не презирала вашего сына, но не он выбирал себе судьбу. Он был ребенком, и его вырастили таким… каким вырастили. Как я могу доверить своего сына вам, когда знаю, кого вы можете воспитать из него? И когда его жизнь оказалась под угрозой лишь потому, что вы объявили всему свету, что он — Малфой. — Если бы я знал все подробности… его рождения, то, скорей всего… поступил бы иначе. И Гермиона невольно выдохнула с облегчением. Она не понимала, почему ей так нужно было услышать это, почему так важно было то, что Люциус произнес это вслух. Но факт оставался фактом: чтобы увидеть в Люциусе Малфое человека, а не бездушную машину и тем более не монстра, ей нужно было услышать от него именно эти слова. Он должен был признать, что совершил ошибку. Вслух. Перед ней. Кровотечение замедлилось, и она, отложив салфетку, взяла в руки флакон с густым зельем, больше похожим на мазь. Осторожно, едва касаясь Малфоя, Гермиона начала смазывать рану пальцем. Люциус замер, не издавая ни единого звука. «Интересно, кто обычно помогал ему лечиться: жена или домовики? — ей вдруг подумалось, что, желая скрыть свою уязвимость, Малфой мог вообще никогда не обращаться к кому-то за помощью. — Да и сейчас… Он же упорно скрывает боль, просто позволяет мне наложить мазь на рану, до которой тяжело дотянуться самому. Нет… все-таки невозможный человек! И редкий упрямец… Ну как, спрашивается, я могу довериться ему, когда во всех наших проблемах виноват именно он?» Рана заблестела от мази, и Гермиона, схватив с раковины рулончик бинта, приложила его край к теплой спине Люциуса. Она перевернула его за талию и жестом заставила поднять руки, чтобы обернуть бинт вокруг тела. Теперь, оказавшись к нему очень и очень близко, внезапно она ощутила жуткий дискомфорт. Особенно после того, как внутренне смирилась с тем, что Люциус — не чудовище, а обычный… «Обычный «кто»? Ну, давай же!» — произнести это слово даже мысленно ей было страшно. Мужчина. Теперь Люциус Малфой казался обычным мужчиной. Раненым. И нуждающимся в ее помощи. «Но я не хочу! Я не могу и не буду думать о нем как о мужчине. Это… это неправильно!» — упорно убеждала она саму себя, наматывая на рану слой за слоем. И все же… в ее восприятии что-то явно изменилось. И насколько раньше она ненавидела его, считая главной причиной их проблем, настолько теперь не могла избавиться от ощущения, что он — пусть и не единственная, но самая надежная защита, которая есть у них с Оскаром. Ведь именно он, этот пугающий, откровенно не любимый и неприятный ей человек, готов защищать их как самых близких людей. Теперь воспринимать Люциуса как некое чудовище у нее не получалось даже при желании: память услужливо подбрасывала какие-то воспоминания, свидетельствующие о том, что он — обычный человек. Читающий книги и изучающий древние артефакты. Да — сложный. Да — с тяжелым, практически невыносимым характером. Мизантроп и циник, заботящийся прежде всего о том, что считает важным для себя. Но, даже сердясь на Люциуса Малфоя, она не могла не испытывать к нему… благодарности. И это порождало в душе какое-то странное, ничем не объяснимое беспокойство. Плотная белая повязка наконец-то закрыла его талию, и Гермиона закрепила ее конец заклинанием. «М-да… Сегодня ему придется спать только на одном боку. По-хорошему, сейчас бы какого-нибудь обезболивающего зелья выпить… Но вот беда, есть у меня подозрения, что он и не собирается этого делать. Странно. Будто наказывает себя за что-то…» — Спасибо, — скупо поблагодарил ее тем временем Люциус. Ничего не ответив, Гермиона кивнула и вышла из ванной комнаты. Поначалу она инстинктивно хотела найти ему чистую рубашку, но вовремя заставила себя остановиться. «Ну вот еще! Да я даже не знаю, где лежат его рубашки. И знать, собственно говоря, не хочу. А еще… не хочу больше видеть его без рубашки. Вот!»