Стеклянный дом

Хочешь знать, для чего нужно сознание? Хочешь знать, какую (единственную!) функцию оно реально выполняет? Впервые Майкрофт приезжает не по выработанному годами расписанию. Не по правилам. В Шерринфорд его срочно вызывают. Был лишь один способ этого добиться. Он выглядит выпотрошенным. Синие ямы под воспаленными глазами. Меньше четырех часов сна в сутки за последние три недели. Полпачки сигарет в день. Целая пачка — со вчерашнего утра, начал курить одну за другой, получив сообщение из Шерринфорда. Эвр огорчила его, усилив состояние сильного стресса. Он поправился в поездке, снова пытался что-то заесть, так и будет прыгать на весах всю жизнь… В поездке? Эвр внимательнее присматривается к брату, выясняя подробности того, что сообщил ее мозг. Она на шаг впереди всех, ее мозг на шаг впереди нее самой — он уже знает, что происходило с Майкрофтом, она выясняет это, разбирая образ на детали: костюм, загар, узел галстука, слишком плотно сидящее на пальце кольцо, электрическая бритва вместо обычной, что зовется «опасной», с теми звеняще остро заточенными лезвиями, которыми он скребет горло после того, как я познакомила его с фарфоровыми осколками, но не стоит играть в такие игры при тухлом свете общественного туалета, останутся не совместимые с жизнью повреждения, хотя ты думал об этом, ты думал об этом: «У меня есть страховка, врачи рядом, в больнице спасут и позаботятся…» В больнице? Конечно. Как она сразу не увидела… — «Я люблю Нью-Йорк в июне, а ты?» — негромко напевает она. — Как тебе понравился город в ноябре? Что теперь принимает Шерлок? Майкрофт опускает покрасневшие веки. С силой трет лоб и переносицу, сражаясь с сонным мороком. — Героин и кетамин, — отвечает он. — Передозировка. Он попал в больницу. Его голос горчит от выхлебанных наспех галлонов крепкого кофе, который не бодрит, а лишь вызывает изжогу. Белая пыль на рукаве — остатки порошка антацида из пакетика. Он должен быть в ярости, но слишком устал, чтобы по-настоящему злиться. Это легко поправить. — В самом деле? — Эвр выбирает насмешливую интонацию. — Отметь этот день красным в семейном календаре. Не совсем праздник, но первый раз — особенный, даже если далеко не последний. В мутном взгляде сверкает молния. — Благодарю за предложение, сестричка, — цедит он и, наконец, включается в ситуацию. — Зачем ты сделала то, из-за чего мне пришлось приехать. — Чтобы тебе пришлось приехать, — любезно поясняет она. — Серьезно, Майкрофт, не притворяйся глупее, чем ты есть, это тебя полнит. Ты заметил, что худые люди всегда выглядят умнее, чем толстые? — Ты искалечила человека! — Зачем им вообще глаза, если они никогда ничего не видят? Я лишь показала ту слепоту, что есть внутри. Нельзя винить зеркало. — Как ты могла это сделать! — Пластиковой вилкой. При разумном использовании она действует ничуть не хуже железной, ты сам приказал, чтобы мне их выдавали. Ты был прав, они вполне взаимозаменяемы. Не скрою, пришлось приложить чуть больше усилий. Результат напомнил мне полотно Френсиса Бекона, портрет папы Иннокентия X. В особенности нижняя часть лица. Помнишь, мы с тобой определяли, чье влияние испытывал художник при его написании? Ты еще наивно утверждал, вслед за так называемыми экспертами, что это экспрессия Веласкеса. Майкрофт давится собственной кислой слюной. Не таясь, начинает открыто кричать: — И ты совершила такое только для того, чтобы я приехал раньше времени! — Время не бесконечно, все тела гниют и разлагаются еще при жизни. Я не хотела ждать Рождества. — Ты сумасшедшая! Эвр морщится: — Тебя не раздражает, когда люди констатируют очевидные факты? Он делает шаг к ее стеклу. Один, второй, третий… По числу уколов, которыми отмеряет сейчас свое существование Шерлок. По числу нанесенных ран, и ничто не сравнится с тем, как они кровоточат, решает Эвр, ничто. Майкрофт заходит даже дальше, чем она предполагала. Еще немного, и он коснется стекла. Она никогда не видела его так близко. Разбухшие очертания. Лицо цвета скисшего молока. Дрожь отвращения под липкой кожей. Узкий, перекошенный ужасом рот. Она находит своего брата прекрасным, потому что сотворила его сейчас сама. — Это неправильно, — шепчет он потрясенно, — неправильно… — Но лишь по правилам той реальности, которую придумал для себя ты, — отвечает она с тем сочувствием, которое может в себе отыскать. — В моей нет такого понятия. А моя реальность — единственно истинна, поскольку лишена выдумок. Мы можем теперь поговорить о деле? Он мотает головой, как выбравшийся из воды пес. — О деле, — повторяет он, словно не понимая значение слова. — О каком еще деле, Эвр, Господи, Эвр… Не стоит тратить время, отведенное их разлагающимся телам, на замечания о нелепости концепции Бога. — Я хочу помочь тебе, — говорит она. — Облегчить твою задачу. Майкрофт смеется. И смеется, и смеется, и смеется… До слез. Может быть, она вовсе и не путала раньше две эти вещи? Они так похожи. И то, и другое означает потерянный контроль. Он постепенно успокаивается, достает из кармана платок, вытирает соленые глаза и растаявшее лицо. Обретает привычные очертания, становится в обычную позу. Склеивает свои трещины. Несколько взмахов хлыста, и все уже гладко. Можно выступать на арене дальше. Фокус-покус. — Мне нравится то, как ты держишься, — одобрительно замечает она. — Больше, чем это, мне нравится только, когда ты перестаешь держаться. — Довольно! — он поднимает руку, тяжелую и властную. — Говори, чего ты хотела. — Я же сказала — хочу помочь тебе. — Ха-ха. — Лицо Майкрофта скручивается в полотно Френсиса Бекона. — Что тебе от меня нужно. Ложь и правда не существенны. Она отвечает так, как есть: — Привилегии. Подарки. Она старается, чтобы последнее слово звучало как «подачки», задевая иголкой нерв его вины. Это срабатывает, и он хмурится, но не обрывает разговора. — И я даже что-то получу взамен. — Я могу рассказывать тебе вещи, которых ты не знаешь о том забавном маленьком мире, в котором живешь. — Я знаю все о мире, в котором живу. Эвр цокает языком: — Ужасно самонадеянно. Но не стану отрицать, это тебе как раз идет. — Может, перейдешь к делу. — А, теперь ты хочешь поскорее перейти к делу? — Она хихикает совершенно по-девчоночьи. — Что ж, позволь рассказать тебе кое-что, чего ты и твои «коллеги по работе», включая ЦРУ, пока не знаете. — Эвр жестом останавливает его протесты. — Хватит прикидываться, Майкрофт, меня это больше не развлекает. Выслушай спокойно. Через три года, в период с конца августа по начало сентября произойдет самый крупный терракт из всех, что когда-либо случались. С большим количеством разрушений, жертв и всего, что обычно называется лишенными воображения СМИ «чудовищной трагедией». Все эти непрожитые жизни, пролитые слезы и прочее. Двадцать первый век начнется с того, что весь твой мир содрогнется. Он подбирается — внутри и снаружи. Спина приколочена к столбу, как у Шерлока. Хищный наклон шеи. Имена, числа, даты помчались в памяти на сверхсветовой скорости. Несколько мгновений он смотрит на нее сверху вниз, а не наоборот, как обычно. — Откуда тебе это известно. Эвр постукивает пальцем по лбу: — Отсюда. — Это не ответ. — Ты знаешь, что это ответ. — Не согласишься просветить меня по поводу подробностей. Она пожимает плечами: — Я смотрела новостной канал, там показывали одну передачу. — И? — В ней рассказывали об Афганской войне. — И? — После ввода советских войск в эту страну была основана организация под названием «Аль-Каида». Майкрофт задирает подбородок, холодно улыбается: — Ты удивишься, но я в курсе. — Тогда ты должен быть в курсе того, что они готовят через три года в Америке. Я предполагаю, что взрыв произойдет после выпуска призыва «убивать американцев повсюду». Припомнят им Войну в Заливе и, без сомнения, поддержку Израиля. Мне лишь странно, что это кого-то удивит с учетом того, какие планы по взрывам были обнаружены в Медине в 1990 году. Об этом я узнала из другой передачи, но ее не стала досматривать до конца, все уже было ясно. — Никто не может знать, что случится через три года, основываясь на общеизвестных фактах. — Он качает головой. — И у тебя нет данных, только… — Фрагменты? — подхватывает она. — Но это именно то, что я делаю. То, что делаешь ты. И Шерлок. Разбираем на фрагменты, а затем соединяем их между собой в логическом порядке. Ты бы тоже мог предсказать, что случится через три года, если бы был умнее и смотрел бы сверху. Он молчит, напряженно жуя губу. Его «чертоги разума» — вся планета. Столько деталей… Цифры: люди-числа, сроки проведения операций, выставленные и предъявленные счета, радиус ударной волны при детонации. Карты: маршруты передвижений войск, расположения штаб-квартир и посольств, адреса поставок оружия и взрывчатых веществ. Человеческий фактор: точки давления, угроза устранения, шансы провала. И даты, даты, даты… Как далеко ты можешь просчитывать, братец? Майкрофт снова качает головой: — Нет, невозможно. — Все возможно. Тебе ли не знать? В особенности, человеческий фактор. А тот человек, которого показывали в передаче, зайдет очень далеко. — Тот человек работал в Афганистане при поддержке американцев, координируя действия моджахедов. Он помогает контролировать «Аль-Каиду», а без его разрешения они… — Майкрофт мнется, подыскивая мягкий эвфемизм для словосочетания «убивают не слишком много». — Останутся в рамках дозволенного. — Ты считаешь, он лижет хозяйские руки, но это бешеный пес, который скоро порвет поводок и отгрызет им руки по локоть. — Возможно, но ты все равно не в состоянии предсказать, что случится через три года. — Ты читал его первую фетву? Майкрофт презрительно кривится: — Она была составлена, чтобы привлечь к нему самых радикальных исламистов. Ты сочиняешь страшные истории, чтобы добиться от меня послаблений. Хочешь снова прогуляться на свежем воздухе и немножко пошалить. Не выйдет. Эвр начинает скучать: — Я могу привести тебе всю цепочку построений, но на словах это займет полдня. Они у тебя есть? — У меня нет даже того времени, которое я трачу сейчас. — Тогда просто поверь мне. — Поверить тебе?! Она все-таки заставила его задавать вопросы вопросами. Майкрофт дрожит от гнева, выплескивая обвинение за обвинением, почти задыхается, слова шипят в его глотке угольями: — Ты убила мальчика, лучшего друга нашего брата. Подожгла наш дом, пытаясь убить Шерлока. Потешалась над его горем. Распевала ту проклятую песенку, с издевкой бросая ему в лицо. Он так переписал свои воспоминания о детстве, что стал другим человеком, которого я до сих пор не узнаю. Родителям пришлось тебя похоронить. Ты манипулировала людьми. Вогнала своего психиатра в такую депрессию, что он наглотался снотворного, и его едва спасли. Пыталась обмануть меня при первой встрече. А теперь превратила этого несчастного санитара в инвалида только потому, что тебе вдруг захотелось, чтобы я поскорее сюда примчался! Ты — ЧУДОВИЩЕ!!! О, какой пожар она развела в темном-темном лесу… Должно быть, запах дыма никогда не выветрится из него и проникнет во все сны. Она хотела стать его идеей, которую нельзя прогнать из головы. И не знала, что была ею всегда. Эвр мягко улыбается ему: — Это не значит, что я не права, Майкрофт. От трех футов перед прозрачной стеной, за которые нельзя заступать, осталось меньше половины… — Что ты наделала? Что ты делала всю жизнь?! — кричит он. — То, что делает с собою Шерлок. То, чем отказываешься заниматься ты. И то, что я могу делать с другими, потому что достаточно умна. Ты считаешь меня воплощением зла? Глупо. Это не зло и не добро. И даже не «Зло — в добре; добро — во зле». [1] Это просто наблюдение за процессом без оценок, клейм и приговоров. Эксперимент. — Эксперимент?! Эвр снова улыбается, потому что ей кажется, что она чувствует нежность: — Игра. И он бросается вперед. Только для того, чтобы наткнуться на препятствие, охнув, схватиться за ушибленный лоб и бессильно рухнуть на колени. В ее представлении это выглядело немного смешнее. Эвр вздыхает, опускается на пол, оказываясь на одном уровне с ним. — Добро пожаловать в мою жизнь, Майкрофт. В настоящую клетку, существующую за пределами твоей собственной головы. Здорово, правда? Биться об стену. Жалкая груда на полу трясет головой. Бормочет со всхлипом: — Прости… Его спина согнута под невозможным углом, как будто она действительно сломала его. Ей хочется выяснить наверняка. — Я сломала тебя? Высокий срывающийся смешок. Новый всхлип. — Нет. Но ты делаешь мне очень больно. Эвр думает о девочке среди ночных облаков, вокруг которой спит мир. Люди пускают слюну из раззявленных ртов, довольные и сытые, как накормленные младенцы. Сморщенные до красноты и пронзительно вопящие, как младенцы голодные. Она знает все. Она не может сделать ничего. Она никогда не вернется домой. Она признается: — Только так я могу что-то почувствовать. Все прочее время — анестезия. Понимаешь? Вопрос слетает с губ помимо ее воли. Как будто она не смогла себя остановить. Как будто он может ее понять. Как будто она пошарила по дну ящика Пандоры и нащупала там краешек Надежды, потянула и теперь чего-то ждет. Иррационально и бессмысленно. Какая ты уродина, Эвр. Майкрофт кивает в ответ, по-прежнему не поднимая глаз. Она осознает, что ее брат пытается проявить к ней доброту, создавая иллюзию эмпатической связи. Его плечи вздрагивают, и это красиво. — Дотронься до стекла, — тихо просит Эвр и распластывает ладонь на прохладной поверхности. Она ждет. Затем переплетает их пальцы. Соединив руки, они создают новые слова на языке их молчания. Его сердце заперто между двумя биениями. Ее сердце — между белой пустотой и черным небом. Она думает о Шерлоке, который носится где-то там внизу, на земле, сея хаос и совершая каждый день тысячу маленьких лоботомий, чтобы рассечь свой разум на тысячи маленьких кусочков, а потом соединить и посмотреть, что получится. Она думает о втором своем брате, который стал бы счастливее, живи он вместе с нею за стеклом, впрочем, он поступает мудро, не решаясь на этот шаг, ведь она не знает, что бы сделала с ним, возможно, сломала бы ему шею, просто для того, чтобы послушать хруст трескающихся позвонков, или они пили бы вместе чай из фарфоровых чашек, и поедали бы торт, от которого он опять растолстеет, и он проигрывал бы ей в каждой игре, а по ночам, когда гаснет искусственное солнце и восходят искусственная луна и искусственные звезды, они занимались бы сексом, если бы у него хватило ума отбросить бессмысленные человеческие представления о «правильном» и «неправильном». Она уверена, что это могло бы быть довольно приятно и не вызывало бы ни у кого из них ощущения того, что они предаются зоофилии. Майкрофт смотрит на свою руку, касающуюся стекла, как на чужую. На его лице подсыхают дорожки слез. Эвр поздравляет себя с тем, что успешно выяснила, умеет ли он плакать. A la fin, c'était facile. Ей хочется, чтобы старший брат погладил ее по голове и похвалил, хотя, кажется, взрослым это уже не нужно. И он вряд ли похвалит ее за то, что она разодрала его на части. — Я больше не приду к тебе, — произносит он извиняющимся тоном. В знак драматичности момента он разжимает ее стеклянные пальцы и медленно поднимается на ноги. — Ты придешь, — говорит Эвр, остающаяся в прежней позе на полу. — Когда твой мир станет еще более непрочным. — Это угроза? — Его хрипловатый голос окрашен подозрением. — Обещание, — улыбается она. Майкрофт, уже застегнутый на все пуговицы и в своей обледенелой маске, склоняется в галантном полупоклоне: — Ужасно самонадеянно. Но не стану отрицать, тебе идет. Зеркало поставили перед зеркалом. Между ними колышется только прозрачная завеса. Когда появится Шерлок, Эвр устранит ее, чтобы им ничего не мешало. Да и символика стеклянного гроба давно приелась. К черту гроб. Его надо разбить и выбраться на волю, в маленький смешной мир, в котором появятся тысячи мертвых тел, и Майкрофт узнает, что мог это предотвратить, если бы ее послушал, и начнет слушать, слушать, слушать и исполнять желания… — Разбуди меня через три года, — говорит она и вытягивается на полу, положив руки под голову. — Я жду своего принца. Он придет, это так же верно, как солнце взойдет. [2] — Что? Эвр прищуривает один глаз, хитро косится на Майкрофта, как ворона. — И тогда поднимется восточный ветер… Она отчего-то в настроении на детские выходки. Тело ей пока не нужно, оно может принимать пищу и жидкости, испражняться и шевелиться и без ее участия, поэтому Эвр отпускает его. Все становится черно-белым, как на экране, где показывают старинный фильм, а потом эскиз делается совершенно прозрачным, теряя последние штрихи, скрепляющие реальность стежки, а потом — пар от кипящей воды, это лишь пар от кипящей воды… Последнее, что она слышит, осторожный шорох удаляющихся шагов. Маленькая испуганная девочка кричит и плачет в ночи над землей, ей больно там находиться, поэтому она выбирается за пределы. Ее «чертоги» — Солнечная система, где сияет звездный свет, столь же яркий, сильный и ясный, как ее разум. Траектория полетов здесь не подчинена логике, понятия «дом» не существует, а «Эвр» или «Шерлок» — только звуки, проглоченные пустотой вакуума. Такова эта реальность. Она слишком велика, чтобы вместить ее рассудком. И одновременно проста, словно сон, в котором человек — это и убегающая от преследователя жертва, и его убийца, неотрывно следующий по пятам, и нож, вонзенный в спину. Она остается в созданном ею пространстве — частицей темноты, крупинкой света, всем и ничем. Ее позовут обратно. Конец