Девственность

…with every passing hour another word is leaving my mind. ©

Слова даются тяжело. Так же, как и шаги. Шаг, шаг, ещё один шаг. Ганнибал не знает, смог бы он добраться до укрытия без поддержки Уилла. Конечно, смог, если бы не предвиделось других вариантов, — он выкарабкивался из ситуаций и потяжелее, а сейчас нужно просто идти, идти, идти. Пусть ранения Уилла менее опасны, но Ганнибал понимает, что тому тоже тяжело, и силой воли заставляет себя не сильно давить, не сильно налегать всем телом. Но опираться на чужое плечо так удобно, так приятно — прижиматься к телу рядом, избавляясь от собственной боли. На правом плече Уилла зияет рана, левое, должно быть, ужасно болит под чужим весом, но он не высказывает возражений, только время от времени смотрит, чтобы Ганнибал не терял сознание. Но сам Ганнибал всё слабее. С каждым шагом жизнь покидает его тело, а слова — его разум. «Направо», «прямо», «уже близко» — имеющихся у него в словарном запасе слов хватает только для того, чтобы указывать дорогу. Ганнибал не уверен, что они двигаются в верном направлении, но нельзя допустить, чтобы Уилл ощутил его неуверенность, нельзя допустить, чтобы Уилл запаниковал. Они так близко к цели, так близко к чистым постелям и еде, так близко к их общему будущему. Конечно, если дойдут. Место, которое они ищут, идеально, чтобы спрятаться. Его невозможно заметить с вертолета, на него не наткнётся случайный путник. Его достаточно трудно найти, даже точно зная направление и находясь в здравой памяти, и почти невозможно, если ты в бреду, на тонкой грани между жизнью и смертью. Не терять сознание. Главное — не терять сознание. — Ганнибал, пожалуйста, потерпи, — уговаривает его Уилл. Уилл — что он тут вообще делает? Так трудно идти, невыносимо. Ганнибал смотрит себе под ноги на ковер из ветхих прошлогодних листьев. Упасть на эти листья, уснуть — хотя бы ненадолго. Остаться сейчас вдвоём, отдать свою судьбу на волю случая, на тепло чужих объятий, пока они оба не станут холодными как океан. Не делай так, Ганнибал, ты должен держаться. Раньше в твоих руках была только твоя судьба, и ты мог разыгрывать её как ставку в рулетке, но теперь ты несёшь ответственность за двоих. Слушай его голос, вспоминай, ради чего ты здесь, ради кого. Поэтому шаг, шаг, еще один шаг. Уилл не замечает укрытие, даже когда они подходят к самому входу. — Здесь, — командует Ганнибал. — Ключ справа на крыше. Внешний замок — ветхий, хлипкий. При необходимости или в случае утери ключа его всегда можно выломать. Внутренняя же дверь — мощная, бронированная, её не вскрыть просто так, возможно отпереть только изнутри. Уилл заводит Ганнибала и прислоняет к стене, на которой остаются следы грязи и крови. — Прикрой вход листьями. Даже в такой ситуации Ганнибалу не отказывает природная смекалка, вернее такое естественное желание выжить. Пока Уилл заметает их следы, сгребая листья на поляне, а потом закрывает обе двери, Ганнибал медленно, по стеночке добирается до кровати и валится на неё. Оказаться в горизонтальном положении сейчас вершина его желаний. На удивление, мозг не выключается, а продолжает оценивать ситуацию и генерировать полезные мысли. В доме одна комната и «кухня» с двумя массивными морозилками, набитыми непортящимися полуфабрикатами. Ганнибалу кажется, что в аптечке должны быть все необходимые лекарства, правда, он не уверен на счет одежды. Пары комплектов на них должно точно хватить. Они с Уиллом могут пробыть здесь недели две, даже больше — пока полностью не придут в себя. Единственное — в этом укрытии нет абсолютно никаких документов, не только для Уилла, но и даже для самого Ганнибала, чтобы он мог спокойно подготовить им дорогу. В США сейчас опасно — некоторое время его лицо будет мигать на всех экранах, на всех книжных полках и газетных стойках в супермаркете. А Уиллом он не может рисковать — не сейчас, когда жизнь и свобода их обоих висит на волоске. Их общая жизнь. Можно достать лодку у местных рыбаков за достойное вознаграждение. Или убить кого-то. Хотя самый безопасный вариант — просто украсть. Вплавь они смогут добраться до берегов Канады, до Новой Шотландии, где никому не будет дела до двух уставших мужчин в возрасте. В Канаде должно быть красиво. Хотя сам Ганнибал никогда там не был, сейчас он почему-то уверен, что там необъятный простор, хвойные леса, чёрные ели, чистое-чистое небо в их кронах… — Твоя рана. — Чёткий, собранный голос Уилла вытягивает его из небытия. Не теряй сознание, ведь Уилл тоже держится из последних сил, ты знаешь. Вспомни, ради кого ты тут. Ради вашего общего неба над головой. Ганнибал врезается глазами в разводы на потолке. Как давно он тут был в последний раз? Хватит ли им запаса продуктов? — Шкаф. Прокипяти инструменты, - командует Ганнибал. Сквозь полуприкрытые веки он видит, как Уилл направляется к полкам напротив, как перебирает ящики; слышит, как звенит металл. Потом шаги удаляются на кухню. Он надеется, Уилл всё сделает правильно, хотя главное всё-таки впереди. Рана Ганнибала действительно серьёзная, но сейчас он не сомневается, что выживет. Сейчас, когда столько пройдено. Абсурдно надеяться, что прошлое каким-либо образом способно искупить будущее, убеждает он сам себя, но слепая вера растёт, невзирая на раздирающую боль внутри и невероятную слабость. Когда Уилл возвращается, он садится рядом и молча берёт Ганнибала за руку. Может, он считает его спящим, и поэтому не боится? Нет, Ганнибал, ты впадаешь в паранойю. Если бы он считал тебя за спящим, то начал бы будить, поэтому просто прими это. Одно касание вместо тысячи возможных. Одно, но такое важное. Одно немое «Держись». Стоит Ганнибалу задуматься над тем, как хорошо, что они всё-таки выжили, и сразу же его колет обида. Как лживо со стороны Уилла разыгрывать заботу и услужливость, ведь именно из-за его порыва они оба попали сейчас в такую ситуацию. Вернись Ганнибал с Уиллом в дом, они могли бы уехать сразу, не подвергая свою жизнь опасности. Перевязать раны прямо там, без риска подхватить инфекцию, надеть свежую одежду, упаковать чемоданы. Деньги, документы, даже всё необходимое для маскировки внешности — всё было в наличии, а теперь рано или поздно станет достоянием ФБР. Ганнибал морщится, когда представляет, как федералы будут копаться в их с Уиллом документах и отпускать грязные шуточки. Он не боялся подвергать риску свою жизнь и репутацию, не боялся рисковать жизнью Уилла, но выставить на обозрение их связь — было бы слишком. Джек и так, должно быть, знает. При задержании он не мог этого не заметить. Ганнибал думает, что Уилл тоже не боится рисковать их жизнями. Его забота сейчас — не извинение. Он никогда не будет извиняться. То, что он опекает Ганнибала сейчас, — это данность. Такая же, как и его последний поступок. Когда Уилл принёс в столовую Ганнибала труп Рэндалла Тира, его единственными словами были: «Ну что, один-один». Один-один, два-два, три-три, четыре-четыре. В их игре всегда будет ничья. Когда Уилл пришёл после нападения на свою семью, Ганнибал и не подумал об извинениях. Тогда его ярость улеглась, и сейчас он тоже не ощущал затаённой злобы. Лишь лёгкий укол разочарования. Нет смысла извиняться за то, что сделано намеренно. Он и не ожидает извинений от Уилла. Сколько времени должно пройти, чтобы они приняли друг друга? У них ещё много времени. Время — это единственное, что есть у них в избытке. Безбрежный океан времени… Пощёчина. — Не вздумай терять сознание. Даже это грубое касание приятно. Он с ним. Он его не бросил. — Ты помнишь хоть что-то из курса первой медицинской помощи? — Немногое. Но у тебя разве есть варианты? В памяти Ганнибала всплывает то время, когда он работал врачом и проводил операции. Медсестра, скальпель. Медсестра, зажим. Теперь ему нужно доверить медсестре провести операцию. — Необходимо только промыть рану и зашить. Внутренние органы не повреждены, иначе я давно был бы мёртв. Уилл молча протирает медицинским спиртом руки, ампулу и шприц. — Одну, — говорит Ганнибал. Он закатывает уже порядком потрёпанный рукав свитера и накладывает жгут на левое плечо. Бьёт пальцами по месту, где должны находиться вены. Слабые, почти незаметные. Он потерял действительно много крови. Даже в таком состоянии точно попадает иглой и нажимает на поршень. Ганнибал никогда не сомневался в своей силе воли, но сейчас приходится собрать в кулак её всю, чтобы не выпустить шприц до конца. Слишком много — он может вырубиться от лекарства, слишком мало — от болевого шока. Ганнибалу сейчас нужно сохранять ясность мысли, иначе — конец. Он отдаёт лекарство Уиллу, и тот надевает наконечник на иглу. Смотрит испуганно. Неодобрительно. — Свитер. Уиллу также трудно подбирать слова, и в этот миг к Ганнибалу возвращается осознание, насколько тому тоже тяжело сейчас. Лекарство начинает действовать, и Ганнибал вместо ответа издаёт нечленораздельный стон. Уилл разрезает ножницами свитер, обнажая рану. Отрывает прилипшие куски ткани, обагрённые кровью, но Ганнибал будто бы и не ощущает его движений. Только не поддаться, не отключиться. Он фокусирует взгляд на том, как Уилл натягивает стерильные перчатки. Он весь ещё в крови и влажной пыльной одежде, только руки вымыты идеально чисто. Когда Уилл проникает во внутренности Ганнибала, тот издаёт звериный вопль. Ганнибалу кажется, что он кричит на весь лес, но на самом деле, возможно, он просто громко стонет. «Дыши, дыши», — повторяет Уилл. Ему нужно дышать, чтобы руководить собственной операцией. Чтобы отдавать указания Уиллу, который будет чётко до мелочей их выполнять. Сестра, скальпель. Сестра, зажим. Уилл изо всех сил старается быть аккуратным и не ранить его сверх положенных мер, но каждое движение отдаётся всепоглощающей болью и едва сдерживаемыми стонами. Ганнибал привык к боли, но сейчас ослабленный организм и несколько последних часов в чистилище уничтожили его сопротивляемость. Уколы иглы ощущаются как покусывания комара, а касания рук Уилла почти сравнимы с лаской. Он аккуратно заклеивает шов и собирает инструменты. Молча кивает на шприц, в котором ещё осталось немного лекарства. — Потом, — отрезает Ганнибал. — Что тебе приготовить? Уилл подозрительно заботлив. Чувство вины? За прошлое или за будущее? Не терзай себя, Ганнибал. — Твои раны. Они всё ещё общаются обрывками слов. — Я их уже промыл. — Необходимо зашить, ты знаешь, — убеждает Ганнибал. — Поторопись, пока я в сознании. — Как я потом это объясню? Уилл смотрит ему прямо в глаза, и вселенная замирает. Вселенная распадается на тысячи мелких кусочков. Они выдерживают взгляд друг друга. Десять минут назад Ганнибал думал, что на сегодняшний день достиг всех глубин боли. Оказалось, Уилл может сделать в разы больнее. Он хочет кричать сейчас. Громко. Настолько громко, насколько способен кричать человек после операции. Так громко, как громко может вопить человек на дне отчаяния. Никаким шприцам и ампулам не унять эту пронзительную боль. Никаким криком её не остановить, не уменьшить. — В морозильной камере есть полуфабрикаты. Сделай мне куриный суп с овощами. Постарайся порезать все ингредиенты максимально мелко. Это единственная пища, которую мне сейчас можно употреблять. Из кухни он слышит приглушенный стон. Потом еще один. Уилл солгал ему — он промывает свои раны только сейчас. Как альтруистично с его стороны, ухмыляется Ганнибал самому себе. Альтруистично, если забыть, что он решил его бросить. Уилл трижды принимает одно и то же решение — спасти Ганнибала и уйти самому. Как будто жизнь Ганнибала не зависит от его собственной, как будто бы нити их жизней не переплетены тесно-тесно, словно являются одной цельной нитью. Ганнибал выплыл из мрачной пучины океана, но он тонет в бездне собственного бессилия. Словно он опять в детстве, и опять бессилен предотвратить жестокую цепь событий, которая привела к смерти его сестры. Но ведь Уилл ещё жив. Уилл, чёрт побери, ещё жив и перебирает кастрюли на кухне. У Ганнибала не хватит сил его связать и хватит гордости его не умолять. — Когда выйдешь, необходимо пройти направо приблизительно триста метров до тропинки, — наиболее спокойным голосом сообщает он, как только Уилл переступает порог комнаты. — Если на самой тропинке тоже повернуть направо, то через некоторое время можно выйти к трассе. — Спасибо. Уилл вежливо-благодарен. Безэмоционален. Возможно, он опять держит маску, соблюдает дистанцию, как было во время первого его визита в тюрьму. Или он тоже вымотан до краёв, чтобы ещё что-то дополнительно пояснять Ганнибалу. — Я хочу, чтобы ты кое-что пообещал мне. То, что уже обещал однажды, много лет назад, и не сдержал свое обещание. — Ганнибал почти задыхается. Сдерживаться опять удается с трудом. — Пообещай не лгать мне. — Обещаю. Ответ прозвучал почти сразу. Но не настолько быстро, чтобы Ганнибалу могло показаться, что Уилл сам себе не даёт шанса передумать. Уилл просто не сомневается сейчас. Как не сомневался на обрыве. Уилл не просит Ганнибала об ответной услуге. Ведь тот не нарушал свое слово. Но ему все равно захочется проверить, Ганнибал уверен. Ведь так поступил бы он сам. — Ты справишься, если я уйду сегодня? — Ганнибал ожидал каверзный вопрос, но этот выбивает его окончательно. — Если необходимо, я побуду с тобой ещё несколько дней. Что-нибудь придумаю. — Я не опущусь до того, чтобы шантажировать тебя своим состоянием здоровья, — отрезает он почти грубо. Уилл непреклонен. — Ты выживешь, если я уйду? Ну что же, искренность за искренность. — Если у меня нет заражения крови. Есть оно или нет, ты всё равно ничего не сможешь изменить, даже если не будешь отходить от меня ни на шаг. Уилл садится рядом. Хорошо хоть снова не берёт его руку в свою, это было бы вершиной его лицемерия. Приходит очередь Ганнибала устраивать встречную атаку: — Тебе так важно, чтобы я выжил? Уилл отвечает всё так же быстро, не колеблясь. — Да. — Это важно для тебя или для нас? Он молчит. Не хочет говорить ложь, а правдой не желает расстраивать? Уилл всегда так чувствителен к чужим страданиям. Ирония. Взгляд Ганнибала — укоризненный. — Ответ «не знаю» тебя устроит больше, чем молчание? Он разворачивается и уходит на кухню. Даже с затуманенным восприятием Ганнибал понимает, что проходит времени куда больше, чем требуется для того, чтобы помешать суп. Уилл даёт ему время обдумать, сформулировать вопрос. Но вот вопрос почему-то упорно не формируется в голове, и виной тому — ноющая боль во внутренностях. Сказать точнее, не столько во внутренностях, сколько в несуществующем месте, которое зовут сердцем, но которое не имеет ничего общего с мышечным органом в его груди. Где-то там болело, когда он потерял Мишу. Отомстив за её смерть, Ганнибал пообещал себе, что никто никогда больше не сможет причинить ему эту боль, ударить туда же. Поэтому и никогда не был с кем-либо по-настоящему близок, а грусть от мелких потерь проходила довольно быстро. Это была всего лишь лёгкая грусть сожаления, а не падение в тягучую бездну. Он выдаёт первое, что может сказать, — просто, без привычных для него витиеватых метафор. Это единственный вопрос, на который он никак не может найти ответ в своем Дворце Памяти, ведь там он имеет дело со своей версией Уилла, а живая версия постоянно превышает возможности выдуманной. Постоянно удивляет его. Голос Ганнибала звучит ровно, он пытается придать ему столько силы, сколько вообще хватает в его состоянии, но именно этот трюк и выдает его. Его сконцентрированность на том, чтобы держать контроль, открывает, что сам контроль над ситуацией давно утерян, а Ганнибал в плену детской безысходности перед судьбой. Перед Уиллом. — Почему? Почему ты третий раз принимаешь одно и то же решение? — Я третий раз принимаю одно и то же решение, а ты до сих пор спрашиваешь, почему? Больше не будет сносить насмешек Уилла, не сейчас. Ганнибал жалеет о том, что так долго был мягок. В его понимании мягок. Уилл пришёл к нему после насилия, после того, как его завело это насилие, довело до края. Он не может объяснить свою агрессию — то ли он думает, что изобличающая правда вправит Уиллу мозги, то ли это жалкая злоба брошенного человека. — Потому что тебе нравится быть технической девственницей, Уилл. Джек сеет разрушение, когда сносит всё на своём пути к справедливости. Ты сеешь разрушение, наслаждаясь этим, но… только когда можешь найти себе оправдание. Ты убиваешь именем закона, при задержании, при самообороне. Ты убиваешь чужими руками, как было с Мэттью и с Чио. Ты чистенький, ты боишься запачкаться. Ты даже будешь убеждать самого себя, что потянулся ко мне на скале исключительно во имя спасения мира. Уилл не ранен, Уилл усмехается: — Ты предлагаешь мне… брак? Ты словно невеста, которая говорит: «Я буду принадлежать тебе», но на самом деле это значит: «Ты будешь принадлежать мне». Иначе — развод, судебные иски, алименты. Если я уеду с тобой, у меня никогда не будет моей собственной жизни, будет только твоя. Я не смогу вернуться к своей работе, своим собакам. — Не сможешь вернуться к своим собакам, — Ганнибал повторяет эту фразу словно дежавю трёхлетней давности. Только сейчас некому сдаваться. Лишь капитулировать. Да если Уилл уедет с ним, Ганнибал готов собственноручно, рискуя собственной безопасностью, эвакуировать эту чёртову дюжину чёртовых собак хоть на Мадагаскар. — Тебе нужна свобода. — Мне нужен выбор. Ты заставляешь меня убивать. Общество заставляет меня ловить убийц. Я хочу свою собственную жизнь, — он глядит прямо, не моргает. И откуда у них двоих столько силы к оживлённым спорам, когда недавно тяжело было даже дышать. — Ты будешь принуждать меня. Продолжишь принуждать. Н-н-нет, не прямо, а тонко, манипуляциями. Так, как ты делаешь. — Так, как ты любишь. Фраза зависает между ними. Они оба знают, что это правда. Вчера они чуть не захлебнулись морем, сегодня решили захлебнуться правдой. — Ты сейчас думаешь, как пообещать мне не принуждать меня, но так, чтобы оставить самому себе зазор для того, чтобы нарушить обещание. Ганнибал опускает глаза, он не может скрыть, что Уилл попал в яблочко. Следующие слова он говорит из-под прикрытых век. Он не привык выражаться так грубо — он даже немного стесняется сам своих слов. — Это не свобода, это блядство. Всегда на линии между добром и злом, всегда и нашим, и вашим. Ты — шлюшка. — Весь в тебя. — Ганнибал не выдерживает и открывает глаза, чтобы запечатлеть в своей памяти эту усмешку Уилла. Даже если это будет последним, что он запомнит. Убить не вариант, совсем не вариант. — Я буду принадлежать тебе и для этого буду сидеть в тюрьме, есть трюфеля, пить винишко с Аланой и поджидать очередную возможность сломать тебе жизнь. Ты даже принадлежать мне хочешь на своих условиях. Уилл ждёт вопроса, и Ганнибал поддаётся. Хоть убить было бы проще. Он одолел бы его даже со свежей раной, даже если бы это стоило жизни ему самому. Чем же ты отличаешься от Уилла, решившего убить тебя ценой собственной жизни? Вы одинаковы. — Какие твои условия? Ганнибал чувствует между ними с Уиллом стену из стекла. Уилл прижимает руку к гладкой поверхности и уходит. Словно обрушивается твердь небесная. Ганнибал непроизвольно делает шаг вперед, но между ними стена, и расстояние всё увеличивается. Такие свежие воспоминания, такие ранящие, просто как бомба на фоне бумажных самолетиков — оскорблений от Чилтона. — Подчинение не предполагает условий — ты либо принадлежишь мне, либо нет. — Мое решение не меняется. — Мой номер телефона тоже. Я хочу, чтобы ты был уверен. Был готов. Молчание. Смущение. Им нечего друг другу сказать. Только слушать горение огня на кухне и взрывающиеся в бульоне пузырьки. — Ты тоже не желаешь менять свою жизнь на мою? А требуешь этого от меня. На лице Уилла — кровь и горькое сожаление. Кровь, которая была их близостью когда-то. Диким, животным наслаждением. Словно всё происходило в параллельной вселенной миллионы лет назад. В этом мире они абсолютно чужие люди. Такие похожие, такие близкие, но при этом чужие. Как два левых ботинка. — Я знаю, что ты не причинишь мне вреда, — решается заговорить Ганнибал. — И не потребуешь от меня того, что будет противоречить моей природе. — Чёрт, ты так и не можешь не ставить условий. Это уже не вызов, это скорбь. Уилл всё так же горько оборачивается и уходит. Ганнибал рискует поставить ему ещё одно условие. Последнее. — Ты вернёшься к… жене? — Ганнибал помнит её имя. Ему просто больно произносить его вслух. Уилл останавливается в дверях. — Нет. — Ответ однозначный. — Неважно, вернёшься ты ко мне или нет. Она этого не заслуживает. Выражаясь твоей же вульгарно-врачебной терминологией, это операция по искусственному восстановлению девственности. Пауза. Ганнибал удовлетворён ответом. — Ты не так меня понял. Не сейчас, не после… этого. — Уилл отрицательно мотает головой и активно жестикулирует. — Так с самого начала было. Она просто не заслужила, чтобы я её мучал. Уилл возвращается, держа в руках тарелку супа. От приятного запаха сводит желудок. Как же сам Уилл, должно быть, страдает от голода и ран, но не решается испортить чем-либо свою легенду. Возможно, он будет впиваться зубами в кору деревьев, лишь бы приглушить боль. Будет стонать и кричать, как только переступит порог. Сейчас Уилл держится. Он пододвигает стул поближе к кровати, набирает почти полную ложку полупрозрачной жидкости и подносит к губам Ганнибала. Ишь ты, какой заботливый. — Я могу есть сам. Только сейчас Ганнибал вспоминает свой вид — с повязкой, измученным лицом, полуразрезанным свитером. И последние силы бесследно потрачены на спор, переливание из пустого в порожнее. А этот жест с супом — будто бы всё опять в порядке, словно они снова вместе, как было каких-то полтора часа назад. Решил добить его своей жертвенностью, всё так же держит ложку и ждёт. — Ты не можешь позволить мне даже это. О каком подчинении может идти речь? Вот сейчас было больно. Жестокость в мелочах. Бесстыжие манипуляции. То, что так любят они оба. Искра проходит по телу. Ни о каком возбуждении в таком состоянии не может быть и речи, но это — глубже. Разряд жизненной энергии, уверенность, что он выживет — для него, ради него. Как же долго придётся тебя добиваться? Ганнибал послушно открывает рот и сглатывает жижу, ощущая, как она приятно согревает желудок. Уилл протирает его губы салфеткой и набирает ещё ложку, уже с овощами. Быть беспомощным неуютно, непривычно, но впервые в жизни приятно. Божественно приятно. — Капельница, — командует Ганнибал, когда они заканчивают обед. Возможно, это завтрак или ужин, он уже не помнит, какое время суток за дверью. И ему уже не важно — сейчас самое время отключиться, забыться, сохранить внутри хотя бы чуточку новообретённого блаженства. Он потерял много крови, слишком много крови. Уилл снимает картину у изголовья и закрепляет капельницу на выступающем гвозде. Одним взглядом спрашивает, всё ли верно, и получает такой же молчаливый ответ. — Введи лекарство, которое осталось в шприце. И добавь ещё две ампулы. — Не много? На этот раз Уилл переспрашивает подозрительно. Ганнибал возвращает ему жёсткий взгляд. — В отличие от тебя, у меня нет суицидальных склонностей. Он молчит — бездействует, выжидая, что будет дальше. Не дождавшись, кивает Уиллу: — Правая. Мне до неё тяжелее дотянуться. Уилл затягивает жгут грубо, куда грубее, чем это делал ранее сам Ганнибал. Против воли, Ганнибал чувствует, насколько ему хорошо от этого движения. От этой грубости, от этой искренности. Сначала он не мог доверять Уиллу, поскольку тот был его врагом, затем — потому что боялся предательства, после — потому что Уилл его действительно предал. Блаженством было не бояться предательства, вконец доверять единственному человеку, которому он не мог доверять, единственному, кому так хотел довериться. Уилл бьёт пальцами по слабым венам, спускает жидкость, чтобы не попал воздух. Проникновение иглы — самое интимное, что есть сейчас между ними. — Попал? Ганнибал поворачивает голову и осматривает собственные вены, будто бы это рука пациента. Его хватает на короткое «Да». Как только появляется капелька крови, Уилл открывает зажим и закрепляет систему лейкопластырем. Он накрывает Ганнибала одеялом поверх разрезанного свитера и аккуратно укутывает по бокам. Ганнибал ощущает себя опять в детстве, но на этот раз от воспоминаний веет уютом. Уилл сидит рядом и держит его за руку, касание тёплое. Настоящее, без лицемерия, Ганнибалу кажется, что он научился читать мысли кожей. Вместо всех несказанных слов он просто сжимает его пальцы. Ганнибал засыпает, зная, что может проснуться в больнице в наручниках. В Балтиморской клинике для невменяемых преступников. Что, если Уилл примет решение опять вернуть его в заточение, используя его полное согласие? Это право Уилла, и Ганнибал будет ждать его в камере, когда понадобится консультация по новому делу. Если Уилл не вернётся к жене, он вернётся в ФБР и будет навещать его, как только потребуется помощь. Как в старые времена, когда они только начинали работать вместе. Ганнибал будет ждать, ведь принадлежать может быть даже приятно. Ему нравится принадлежать кому-то настолько жёстко, настолько извращённым образом. Он видит над собой куполоподобный потолок своей камеры в клинике, потолок медленно пропадает, открывая его взору небо. Уилл не запретит ему видеть небо. Верхушки хвойных деревьев, плывущие облака. Они плывут так высоко, что стоит долго вглядываться в гладь небес, чтобы очутиться где-то между ними, далеко отсюда. Ганнибал соскучился, он так давно не видел их прямо, без преград. Так давно не ощущал полную свободу — без клетки, без наручников, без маски. Ты на поводке, Ганнибал, и он куда крепче всех смирительных рубашек и внушительных оков. Этот поводок приведёт тебя к нему, или его — к тебе. Ганнибалу снится, как они сидят на берегу, вдвоём, он бредит, и так трудно вспомнить имя человека, который сидит рядом, но до невозможности приятно ощущать, как волны щекочут их голые ступни. Не те холодные, жёсткие воды океана, в котором они тонули, а тёплые, ласкающие. Ганнибал засыпает, запоминая тепло руки Уилла. Его опять нельзя будет коснуться через стекло. Слышно, как барабанит холодный дождь. Как же он дойдёт, как доберётся по дождю, хоть идти и не так далеко. Только тепло его рук, они ощущаются такими горячими, а значит, у них обоих жар. В детстве, когда Ганнибал болел, мать губами касалась его лба, проверяя температуру. Он чувствует касание горячих губ. Отеческое, заботливое. Ганнибал думает, что Уилл всё равно не почувствует жар, если они оба горят. Ганнибал думает, что этот поцелуй ему просто снится.