Картинки

Приходит за полночь. Дверь придерживает. Не потому что о нем беспокоится – о себе. Чтобы не трогал его лишний раз, не смотрел даже. Вчера вернулся злой как черт, шуршал пакетами на кухне, дымил в форточку. На вопрос о делах огрызнулся – нормально. Кран до конца не закрутил – капало всю ночь по мозгам. Илья прячется в одеяло, изо всех сил изображает сон. Ден знает, что он не спит, и Илья знает, что он знает, но спектакль продолжается, потому что иначе – совсем неловко. В комнате холодно, но хер его теперь закроешь, окно это. Денис повозится-повозится и спать ляжет, а на утро – у обоих голоса севшие. Денис давно перестал обращать внимание на раскрытые в мороз окна. Он перестал обращать внимание на очень многие вещи. Неделю назад, когда зависали у Гнойного, выскочил в январские минуса в одной толстовке. Это потом Слава рассказывал, потому что, когда он ввалился в кухню с пакетом бухла и закуси и торопливым «я, короче, куртку забыл», Илья в ванной ловил отходняки. Убрался мгновенно, жалел потом, потому что Ден наверняка принес на ресницах подтаявший снег, синеву искусанных январским морозом губ. А потом что-то едва-едва закопошилось в груди, сам не понял что, но когда на Славу смотрел, руки дрожали. У Дена тоже дрожали. Когда затягивался впопыхах, отсчитывал деньги на проезд или не попадал ключом в замок. Ходуном ходили, когда его, Илью, раздевал. Вырвал собачку на толстовке, выругался, отбросил в сторону. Отдышался. «Все хорошо,» – говорил Илья и не знал куда деть руки. Поймал его взгляд, замолчал. Потом задыхался под истерикой его пальцев, под его тяжестью. Ден не дался тогда, еле-еле слил ему в руку, изжевал губы в а́лое и влажное. Сбежал курить на балкон, Илья бы не дошел тогда – остался в постели. Поплыл слегка в духоте комнаты, в его запахе. В Денисе сил только на скинуть в коридоре куртку и ботинки. Он обрушивается на диван всей тяжестью своей усталости и медленно выдыхает. Илья не шевелится, дышит через раз, по шорохам читает каждое его движение. Согнул ноги, ладонями прошелся по стриженным волосам, задержался. Опять всякое в голове гоняет, ни минуты покоя, там уже не мозги – кисель. «Узнал тут, короче, – говорил, – что телки... Короче, Букера бывшая кайфовала от лещей – бля, не которые рыбы, не смотри на меня так, – кончала, когда он ее лицом прикладывал об ладошку. Не, я знал, что можно приду́шивать там, по жопе похлопать, но о таком не думал как-то. Ну, типа, порнуха какая-то. Странно пиздец». Илья улыбался и кивал, как дурачок, а сам смотрел на руки его. «Да я бы с тобой что угодно попробовал,» – подумал, но вслух не сказал конечно. Потом еще думал об этом полночи, когда Ден уже сопел в наволочку. Представлял себя под ним, напряженным от возбуждения, зажатым намертво, чтоб коленями больно под ребра. И руки его, ладони – короткими вспышками на лице. Но Денис, если и бил, то только кулаками. Когда-то, полжизни назад, он приходил домой на слабых ногах, в коридоре стаскивал с остывшего тела толстовку и джинсы, которые после тренировки было не очень приятно надевать. В душе долго смывал пот и частично усталость, пил крепкий-крепкий чай и садился за конспекты. Дымили сигареты, гудела голова. Под коленями высыхала корка, – на кой хер эти щитки нужны? – неприятно тянуло. Илье бы, наверное, хотелось потрогать красноватое под коленками, что отходило бы сухой чешуей. Он тогда спросил бы: «Больно?» А Ден бы конечно ответил, что нет. И тогда Илья едва-едва нашептал бы ему в шею: «Расскажи, где больно, расскажи». Он того Дена не знал. Тот Ден о боли – самую малость. В полусне Илья слышит, как грохочет окно. В комнате становится тише. Денис гладит его щеку ледяными пальцами, они твердые, как у покойника. Илья проваливается, падает. Сон уносит его далеко-далеко.