Двое в темноте

В тишине громко заурчал мой живот. Я ойкнула, хватаясь за него, Мэтт хмыкнул, но тут же замолк, когда его собственный живот вторил мне. — Похоже, пора подкрепиться хоть чем-то. — Задумчиво произнёс в тишине ночи парень, и я, вспомнив про пустой холодильник, вздохнула. Хотелось бы, конечно…, но чем? В темноте пробираясь до кухни, охая при натыкании на стены и предметы, мы добрались до цели. Включённый свет резанул по глазам так, словно я сто лет уже не выходила из темноты, выбил почву из-под ног. Мне пришлось облокотиться на стену. Пока я приходила в себя, Мэтт, щурясь, осматривал холодильник и морозилку. — Поищи макароны, что ли… — Попросил он, не отвлекаясь и задумчиво рассматривая баночки с содержимым. Я отлепилась от стены и открыла шкаф, осматривая полки. К счастью, макароны были. — Нашла, — я довольно потрясла банкой перед Мэттом, он важно покивал в ответ, выуживая из глубины полок помидор. Помидор? Как давно я ела помидоры?.. похоже так давно, что и не помню об этом… Внутри кольнула вина за то, что я такая безалаберная хозяюшка. А могла бы тут с величественным видом начать готовить первое, второе и компот, но, блин, мало того, что мои познания в кулинарии слабенькие, так и ещё и продуктов нема в наличии. — Так, скорее всего, это будут макароны с томатным соусом. — Ага, — продолжая мысленно гнобить себя за не хозяйственность отозвалась я, и сметя осколки, опустилась на табуретку. В комнате по-прежнему был бардак, а на столе, памятником всему этому дню, возвышался мясной нож. Он буквально резал мне глаз своим видом, куда бы я не посмотрела, я все время натыкалась на него взглядом, и мне было неприятно видеть счастливое лицо Тома, пришпиленное к столу. О чём я думала тогда? Ненавидела ли его я в тот момент? Когда заносила гигантский нож над собой, замахиваясь, а потом опускала его на стол? Я зажмурилась. Я сама объясняла Мэтту, что злость на любимого — это просто реакция живого существа на различия между ними, но тут… была ли это именно злость? Или все же ненависть? Или это вовсе боль, прикрытая злостью? Может я пыталась так защититься от этой боли? — Мне его вытащить? — Тихий голос Мэтта вырвал меня из водоворота собственных мыслей, я сглотнула. — Пожалуйста… Послышался шум, и когда я открыла глаза, нож уже был выужен и сложен в мойку, а фото убрано. На столе только и остался глубокий след. Я потянулась к нему, провела по гладким краям пальцами. Наверное, именно так выглядит рана на моей душе от смерти Тома. Большая, с гладкими краями, словно в один момент мне отсекли таким же ножом что-то очень важное. Это было быстро и резко, не было болезни, которая вырывает любимого по чуть-чуть, оставляя рваную рану, не было грязи или камней в ней. Просто чистая ровная рана. Только от того, что тебе отрубили ногу гильотиной, а не бензопилой, менее болезненной рана не становится… — Эй, — я встретилась с встревоженными глазами Мэтта и быстро убрала руку. — Я в порядке… Мэтт ещё пару секунд прожигал меня взглядом, потом снова вернулся в готовке. Он нарезал лук, где-то добытый чеснок (где он его вообще взял — не понятно, я не ем чеснок), помидор. Сам нашёл и кастрюлю, и сковороду, оставляя меня не у дел. — Даже как неуютно, что ты готовишь… — Решила отвлечься я от мрачных мыслей разговором. — Почему? Когда Мэтт сдвинулся в сторону, высыпая лук и чеснок в сковороду, я замерла, теряя нить разговора… Его спина, всё ещё голая, была такой мощной и… мужественной. Я и не замечала, что там столько мышц, которые сейчас двигались под смугловатой кожей, двигая рисунок волка. На плече и около лопатки виднелись порезы, уже начавшие заживать, но всё же свежие. Вон ещё шрам, такой большой, пересекающий полспины и спускающийся на поясницу. У меня шрамов так мало, что можно их пересчитать на пальцах одной руки, ну максимум двух, если ещё считать коленки, а тут… по-моему, не только татуировки на его теле являют собой карту его жизни, но и шрамы тоже. А на душе сколько шрамов?.. Хм. Какая интересная мысль… — Так почему? — Мэтт с улыбкой обернулся ко мне. — Что почему? — Отрываясь от созерцания такой манящей кожи, до которой так хотелось дотронуться, провести пальцами, едва касаясь кончиками, удивлённо переспросила я. В голове всё смешалось от смущения, что меня застали за таким непотребством, я судорожно пыталась вспомнить, о чём мы говорили. Я так увлеклась разглядыванием его, что просто отключилась от реальности. О чём шёл разговор? Мы смотрели друг на друга и молчали. Какой дурацкий момент… — Прости, я задумалась, и я… я забыла… о чём мы говорили… — Любовалась? — Ехидно уточнил парень, щеки, начавшие гореть быстрее моего ответа, сдали меня с потрохами, потому моё жалобное «нет» выглядело, как громогласное «да». Блин… спалилась… — Да ладно тебе, любуйся, я не против. Только не знаю, на что там смотреть? Я в спортзале сто лет не был, один жир везде и ещё весь в шрамах… Мэтт снова вернулся к нарезанию помидора, искусно владея ножом, совсем как в кулинарных шоу. — Да, я об этом как раз и думала… — О шрамах? — Да, только не о телесных, а о душевных… — Я поёрзала на стуле, поджимая одну ногу под себя. — Я думала так: душа человека тоже в своём роде карта, карта всей прожитой жизни человека. Она содержит все войны, все битвы, раны, осколки, трещины и вырванные с корнем куски в себе, которые вместе и создают тот самый неповторимый рисунок души, который и делает человека индивидуальностью. — Моя слова тонули в тишине комнаты. — Но часто все эти раны кровоточат и не могут зажить, потому что человек постоянно напоминает себе о том, как он несчастен и сколько бед принёс ему этот мир, тем самым бередя свои раны. А это очень плохо, потому что… потому что только когда все раны будут зашиты и залечены и когда шрамы станут просто воспоминанием, человек сможет стать целостной личностью и жить самодостаточно, не пытаясь сделать из людей вокруг врачей, которые будут его лечить. — А ведь правда… Мы вот с тобой тоже нашли друг друга как лекарство. — Нет-нет, тут уже скорая помощь, — усмехнулась я, — я, скорее, имела в виду, когда у человека есть какие-то обиды, то он думает, что человек, который становится его партнёром, должен быть бережен с ним и своей любовью залечить его душеные раны. Но ведь их так много… — Я говорила, скользя по его коже глазами, представляя, как я встаю, подхожу к нему, замирая позади, поднимаю руки и кладу ему на плечи. Его кожа наверняка такая горячая, почти обжигающая… прижимаюсь, проводя руками вниз до пояса, а потом, обнимаю его, прижимаясь всем телом к нему. Я закрыла глаза, медленно выдыхая. Нет. Нельзя. — Вот представь, сколько ран у человека на душе? Его бросали, он бросал, обиды, оскорбления, колкие словечки и взгляды — их сотни, а у кого-то может и тысячи. Многие затянулись, но болят, некоторые кровоточат, некоторые нагноились и нестерпимо зудят, и всё это доставляет человеку дискомфорт. И вот… вдруг, в его жизни встречается действительно хороший человек, и он от всей души желает обнять его. Он подходит и сжимает его в своих тёплых любящих объятиях, но вместо радости человек чувствует нестерпимую боль… потому что, даже зная обо всех этих ранах, он не сможет не задевать хотя бы одну. — Я замолкла, подбирая слова для итога всего этого опуса. — Так и в отношениях, я думаю… Поскольку нет в этом мире людей, у которых залечены все раны, то любимый человек будет постоянно задевать их, причиняя боль. Мы можем лишь облегчить себе жизнь, залечив большую часть их и став более целостным человеком, который не прибегает к помощи других в восстановлении душевного здоровья. Голая спина Мэтта вздрогнула. — Это всё конечно хорошо и здорово, но… Я бы не хотел, чтобы та, кто будет со мной лечила меня от моих ран, однако я пока сам не могу справится с ними. И что же мне теперь? Век коротать в одиночестве? — Помидоры с каким-то особым ожесточением были отправлены на сковороду. — Не знаю… думаешь, она будет сама без греха за душой? Мне кажется, если это на добровольных началах, при усилиях с двух сторон, можно сдвинуть ситуацию с мёртвой точки. Кто, как не любимый, поддержит, приголубит, утешит? А там и рана сама затянется. — Возможно, ты права… кстати… я тогда спросил почему, на твои слова о том, что тебе неловко видеть меня у плиты. Точно… вот голова дырявая. — А… Да… мой отец никогда не подходил к плите и считал, что в доме, где есть две женщины, он не должен даже знать, как она включается и как готовится даже простейшее блюдо. Нельзя сказать, что это повлияло на меня, я до сих готовлю из рук вон плохо… совсем плохо. — Хоть как-то, не Доширак же ты каждый день ела. — Ну почти… иногда совсем ничего. Просто это было так… мелочно, что ли. Думать о еде, о готовке, когда… — Когда его нет со мной. — Мэтт не оборачивался ко мне, а я почти перестала удивляться этому заканчиванию фраз за меня. Но он чувствовал тоже самое, и это так сближало нас… — Я тоже забил на себя, на здоровье, питание, все казалось таким неважным. И даже немного сейчас злюсь на тебя, потому что я знаю, что это плохо, но если на себя мне как-то ровно, то ты… Мэтт замолчал, его голос был спокойным и уверенным, словно говорил такие банальные вещи, а я… Сердце пропустило удар, зачастив. Я сжала губы, не давая им разъехаться в самую дурацкую улыбку в мире. Серьёзное лицо… мне срочно нужно серьёзное лицо… и вообще тема, да, другая тема. Черт… ну, а вдруг? Вдруг я ему нравлюсь? Испугавшись этой мысли и запихав её поглубже, я ответила Мэтту: — Это не плохо… просто как-то не до того было. Ну не поела… ну не поспала. Как ты и говоришь — ровно. Когда я жила с родителями, у меня был аппетит, желания в еде, а потом… после смерти Тома… я переехала сюда, одна, так получилось, и как-то всё завертелось, всё некогда. Я похудела на пару размеров… без усилий, тренировок и диет. Хаха… — Смех получился невесёлым. — Обострились всякие проблемы с желудком. Каждый раз думала, ну вот сегодня исправлюсь, и снова нет. — Понимаю, — он обернулся ко мне, встречаясь со мной темными жемчужинами глаз, — я правда понимаю тебя… и, если честно, мне так жаль, что ты тоже через это прошла. Врагу не пожелаешь… — Знаю…, но это уже случилось. — Да, — Мэтт послал мне тёплую улыбку, я машинально улыбнулась ему. Он такой милый… — Когда-то давно, наверное, в другой жизни, я был хорошим парнем, не таким, как сейчас. Ну не то что бы прям нормальным… с отцом отношения у нас всегда не ладились, вот как мама умерла, так всё и посыпалось. Я был бунтарём, слушал рок и считал, что это верх бунтарства: носить длинные волосы, всякие шипы и чёрную одежду, а ещё перечить отцу. — Эти слова Мэтт сопровождал активной мимикой и иногда задумчиво взмахивал лопаткой, тем временем по кухне разливался божественный аромат. Этот парень похоже ещё и в специях разбирается… я, кроме соли и перца, ничего больше и не знаю. А нет, ещё корицу знаю. — Конечно, тату себе сделал и пирсинг и как раз в одном из тату-салонов познакомился с Мариной. Мы оба сидели в очереди и разговорились, потом стали общаться, переписываться. У неё тогда была тяжёлая семейная ситуация: родители на грани развода, ссоры, крики, а брат … ты помнишь Криса, да? Ударился в наркотики. Он был наркоманом. Он в завязке сейчас, но вне зависимости от того, был ли ты сто лет наркоманом или всего один раз — это тяжело. Она вытаскивала его, когда мы познакомились… Крис был постоянно в депрессии, пил, у него были суицидальные мысли… да… Я поёжилась. Да уж… Марина просто сокровище. Как жаль, что я никогда не смогу с ней пообщаться, с каждым его рассказом о ней мне этого хочется всё больше и больше. — Почему всё было так? У него были какие-то проблемы? — Не знаю… знаю только, что что-то его сломало в колледже. А что именно без понятия, я видел только результат и туда не лез, чего в ране у человека копаться? В общем, Крис был почти суицидником, только не как те, кто режет себе вены и прочее, а как те, что медленно губят свою жизнь или занимаются чем-то опасным, буквально ходят по краю смерти. В голове мелькнула мысль, и я поспешила её высказать: — Получается, когда ты пил, курил и буянил, ты тоже в какой-то мере суицидом занимался? Ты же убивал себя этим? — Да, ты права… — Лопатка замерла, медленно поковыряла середину сковородки. Внутри скрутился ком и набежала слюна, — никогда так не думал. Хотя осознавал, что мне хотелось бы оказаться рядом с Мариной, даже если это означало бы, что я умру. Бр… ну и мысли… хотя, наверное, не явно, а подсознательно я тоже так думала: умереть и быть с ним там, а не мучится тут жизнью. — Но вы его вытащили, Криса, да? Даже не верится, что такой холеный молодой мужчина был таким… — Да. Марина его вытащила, моих усилий тут было мало. — Ты поддерживал Марину, думаю, ей было тяжело. — В душе просыпалось странное чувство по отношению к Марине. Наверное, это симпатия и уважение. Она заполняет всё внутри и согревает словно огонь. Так странно испытывать такие яркие и искренние чувства к мёртвому незнакомому человеку… — Да… она очень переживала из-за этого, боялась, что не сможет его спасти. Крис постоянно сбегал, ничего не хотел в этой жизни, говорил ужасные вещи и был неадекватен частенько. И часто все её труды просто рассыпались прахом, когда она находила его снова под дозой. Да уж… — Как? Как она смогла? — Чудом, наверное… не знаю… просто как-то постепенно всё стало выравниваться, и он стал обычным, да, с порушенным здоровьем, потрёпанный, с определёнными ограничениями по жизни, но живым и относительно свободным от наркотиков. — И правда чудом… Даже не верится, что такое возможно… — Да… С тех пор мы и дружили втроём, гуляли, гоняли на мотоциклах, потом он уехал учиться в другой город, а потом… все сломалось. После смерти Марины мы перестали видеться с ним, они были так похожи друг на друга, так что каждый раз, когда я его видел, я видел её… я не мог этого вынести. Да и вообще… в родном городе мне всё напоминало о ней. Всё. И ещё отец… — Мэтт прервался. — Он даже не заметил всего этого, не поддержал, не сказал ничего. И я решил уехать оттуда. Начал жить тут, постепенно убивая себя. Работал, потом все пропивал, ввязывался в драки, меня арестовывали, слава Богу, наркотики мне не подпались. Ну, точнее… те, с которых невозможно слезть, дурь я пробовал… такая жесть потом в голове… — Мэтт покачал головой. От ног вверх поднимались мурашки, он и правда ходил по краю смерти, ужасающей и затягивающей, как хорошо, что он не попался на крючок… — Я понимал тогда, что у меня проблемы, даже ходил какое-то время в реабилитационный центр. Но это всё только усугубило… Вместо того, чтобы как-то помочь, там просто размазали мою самооценку по полу. Типа ты такой недоумок и слабак, что не можешь встать и пойти дальше. В общем, лох. И так на каждом занятий. Помочь мне не помогло, и я ушёл… вот серьёзно… — Он повернулся ко мне и устало посмотрел на меня. — Если бы я мог тогда что-то сделать, я сделал бы. Но я не мог, понимаешь? Я словно был под толщей воды, когда тебе тяжело двигаться, дышать, жить, будто ты устал и не спал много-много суток подряд. Ты измотан и просто не можешь ничего сделать… даже если бы реально хотел. Просто тогда накопилось столько проблем, что их разгребать, руки опускаются… — Да, — прошептала я, — понимаю… Я и правда понимала… это чувство отчаянья и беспомощности… Но что тут скажешь? Что можно сказать ещё на эту исповедь? Это боль, льющаяся через край, выплёскивающаяся из него потоком была такой знакомой мне… Тьма, что заполняла его сердце и разъедала душу, как кислота. Не знаю, станет ли ему легче оттого, что он выльет это здесь в ночной тиши при свете яркой энергосберегающей лампочки. Мне бы хотелось… он столько пережил, даже я, наверное, не так мучилась, как он… да, я заперла непрожитое горе, оно ломало меня тихо и изнутри, колотясь об решётку моих страхов. Здоровье, крепкое от природы, стало подтачиваться: сначала желудок, потом кишечник, гастрит, язва, потом гинекология, сердце, зубы, суставы, и финальное — опухоль. Доброкачественная, к счастью. Родители не знали, да никто не знал, сейчас я все больше понимала, что это и были эти мои слезы, эта боль и страдания, что я не прожила. Пройдёт пара месяцев и от моих болячек мало что останется, это чистая психосоматика. Тело кричало мне, чтобы я услышала его, и наконец, сделала то, что надо — спустилась в подвал своей души, встретившись со своими демонами нос к носу. Но Мэтт, он… он разливал своё горе на всех, кто был рядом, уничтожая этим и себя. Кому из нас было легче? Определённо мне. Но думаю, все что случилось в его жизни, было не случайно, это были его ступени. Нет, даже не так… это были его огонь, вода и медные трубы, чтобы закалить его и сделать тем, кем он является сейчас. Самим собой. И то же можно сказать и обо мне, если бы не все те ужасы, что я пережила, я никогда не была бы той, что сейчас сидит тут. Стоило мне пропустить всего одно событие, и все могло случится совсем не так. — Иногда бездействие может быть лучше любого действия… — Угу… — задумчиво промычал Мэтт. Дальше мы молчали, он продолжал что-то посыпать, помешивать и смешивать, наполняя кухню какими-то божественными ароматами, я наблюдала за ним. Это было так увлекательно на самом деле, благо Мэтт был так занят, что не видел моего заинтересованного взгляда. Вот он осторожно, но быстро сливает воду с макарон, ловко туда бросает кусочек масла, перемешивает, потом, высунув кончик языка, бережно раскладывает в разнокалиберные тарелки, найденные на просторах бесконечных полок и выжившие после моего нападения на посуду. Также сосредоточенно наливает соус и, наконец, ставит перед нами на стол тарелки. Ели молча. Вкуснятина была обалденная, и я, забыв про все, уплетала макароны, обжигаясь, открывая рот, чтобы остудить пожар во рту, и подпрыгивая на стуле. — Тебе удобно? — Тихий смешок Мэтта заставил меня замереть с макарониной во рту и испуганно глянуть на него. — Ты о чём? — О том как ты сидишь? Я оглядела себя. А что такого? Ну да, я поджимаю под себя одну ногу, и так сижу. Удобно же. — Вполне. А ты чего в тарелке ковыряешься? Вкусно же… ты прям шеф-повар. — Всегда мечтал им стать. — Парень напротив меня разглядывал свою тарелку так, словно в ней лежали как минимум жуки, к тому же живые и шевелящиеся. Я содрогнулась. — Правда? — Я прервалась. — По-моему, у тебя все шансы, я себе язык откушу сейчас, так вкусно. — Ага, спасибо, — грусть и тоска на его лице продолжались, царапая своим видом мою душу. — О чём ты думаешь? Или лучше воспользоваться твоим советом «не лезь»? Эхом улыбнувшись на мою улыбку, Мэтт продолжил гонять макаронины по тарелки. Что ж… тяжело, хочется залезть ему в душу, но, наверное, надо дать ему время, а его мыслям созреть. Сама не люблю такого же… Макароны кончались в моем голодном запале, и я с грустью отмечала, что есть хочется всё равно. — Я всё думаю… правильно ли мы поступаем… Я замерла, поднимая на него глаза. О чём это он?.. он что жалеет об этом дне?.. кольнуло болью в районе сердца, я отмахнулась от этой боли. Сердце, ты само начало привязываться к нему, тебе и мучится. — Я всегда считал, что яркие эмоции надо проживать одному, как и мысли. Всё продумывать в одиночестве. Потому что мы так не чувствуем всю глубину, когда просто сразу делимся с другими, тем, что внутри. Нет осознанности. — Мэтт поднял на меня серьёзные глаза в ореоле чёрного опахала ресниц. Я все ещё мало понимала, о чём он говорит, пытаясь затолкать свою неведомо откуда взявшуюся симпатию к Мэтту в самый дальний угол души. — Мне кажется, когда мы сами проживаем эмоции, без других, мы задаём себе самые нужные вопросы, свои. И тогда получаем свои ответы, а когда так… то вопросы смешиваются и… ответы тоже. — По-моему достаточно мы пострадали и подумали в одиночестве, да и потом время ещё будет. Это только начало. И, кстати, вдвоём мы тоже неплохо с этим справлялись. Получилось грубее, чем хотелось, я со стуком отодвинула стул из-за стола и с грохотом опустила тарелку в мойку. Почему я злюсь? Я ведь не должна, это мои проблемы, ведь так? Но злюсь ли я вообще на Мэтта? Может это злость на себя? Что так легко пустила к себе в душу, позволила за этот день симпатии пригреться, а сейчас чувствую боль, словно он уже отверг меня? Я вздохнула. Признаться ему в этом я не могу… Слишком стыдно… прости, Мэтт, кажется, моя искренность кончилась на этом.  — Да… достаточно. — Голос Мэтта был почти родным и таким знакомым, что резало слух. — Что ты чувствуешь сейчас? Мне, например, совсем непонятно… я… в сумбуре. Вопрос, словно удар под дых, выбил меня из колеи. Вот не зря говорят, что у мужчин есть ещё один орган из трёх букв. Я хмыкнула. Орган чуя. Это когда они, не сильно разбираясь в эмоциях, безошибочно чувствуют измены или, например, симпатию к ним, или могут ткнуть вопросом как пальцем в небо и… попасть. — Много всего. Я тоже в сумбуре. Но я словно стою на грани чего-то чудесного, новой жизни, возможно… мне хочется шагнуть туда, начать эту новую жизнь, расправить крылья. Я… я не жалею об этой ночи и обо всем, что мы тут говорили… я узнала тебя настоящего, не всего, конечно, но многое. Я вижу в тебе мальчика, у которого отобрали двух любимых женщин, и мне так жаль его, хочется согреть его, дать ему этого недостающего тепла и любви, но я сдерживаюсь… потому что я вижу, что ты можешь справиться сам с этим, прожить и выйти победителем. А лет через десять мы будем списываться, возможно, наши дети буду общаться, и все будет замечательно. Это просто яма, кризис, через который, как мы показали друг другу, мы можем перепрыгнуть. И пойти дальше закалёнными… — Ты думаешь, я могу? — Да, — не задумываясь, ответила я. Говорить все это было легко. Легче, чем сделать… Я тщательно вуалировала все эти мысли, но я и словом не обмолвилась о том, что возможно лет через десять мы будем… нет, не думать об этом, слишком глупо и наивно. Мы и вместе?.. мы не подходим друг другу. Мы разные, из разных миров. Ему нужна девушка, такая как Марина, а не такая как я. Я замотала головой, выбрасывая образы нашего поцелуя из головы. Как я вообще могу об этом думать?! Замуровать, разрезать, спрятать, выкинуть эти мысли! — Что с тобой? Я развернулась с улыбкой, несмотря на то, что я так активно отказывалась от этих мыслей, они мне нравились. Они дарили тепло и лёгкость в груди. Мысли об его руках, которые могут коснуться моего лица, поднять подбородок, а эти губы… такие мужественные, коснуться меня. Стоп. Стоп-стоп-стоп. Не думай. — Ты покраснела. О чём ты там вообще думаешь? Кажется, от его улыбки и смешка я покраснела ещё больше. Отведя глаза, я всё же выдавила из себя: — Ни о чём таком… просто я подумала, что мы не можем знать точно, что будет через десять лет… Возможно мы сами будем семьёй… Кто знает…, но мне страшно об этому думать, — вдруг честно призналась я округлившимся тёмным глазам. — Довериться снова… боюсь, что снова отберут то, что мне будет дорого. — Я тоже этого боюсь… страшно снова довериться… Мэтт всё ещё смотрел на меня, наверное, я могла бы сказать что-то ещё такое же, но… Вместо ответа я вдруг зевнула. На меня навалилась усталость, глаза стали закрываться. Кажется, сытость придала моей сонливости ускорение. — Спать охота, что капец… — Иди, я доем и сам найду гостиную, — улыбка Мэтта была тёплой, вызывая внутри жаркую волну. — Точно? — Да, я пока не страдаю топографическим кретинизмом. — Ладно. Я снова зевнула и покинула кухню, и, уже дойдя до своей комнаты, замерла, раздумывая. Затем, пока не передумала, вернулась ко входу на кухню, Мэтт сидел спиной ко мне, сгорбившись. — Если будет слишком неудобно спать на диване… то… — я облизнула губы, — можешь приходить в мою комнату. У меня кровать большая… поместимся… Произнеся это, я быстро слиняла и там, в кровати, уже накрывшись одеялом, начала жалеть о том, что сказала. Стоило ли мне так говорить? А если он подумает, что я пытаюсь его соблазнить? От таких мыслей мне стало стыдно и горячо, я накрыла голову одеялом. Глупости — это моё все… вот зачем я это сказала? Но блин, ему там и правда я думаю неудобно спать…, а тут места на двоих достаточно, я сплю на двуспальной кровати. И все же… это одна кровать… А если он согласится? Что мне тогда делать? Я же умру от стыда и смущения…, но в тоже время я хочу этого. Хочу, чтобы он обнял меня, прижал к себе, поцеловал в… нет-нет, не думать об этом. А если он откажется? Я расстроюсь?.. Я ворочалась с боку на бок, напряжённо вглядываясь в арку комнаты, где виднелся свет в кухне. Вот послышали шаги, шум воды на кухне, потом снова шаги. Так странно… чужие шаги в моей квартире… Потом вдруг погас свет, шагов в коридоре не слышно, но не слышно и шагов тут, в моей комнате. Значит… значит он пошёл в гостиную? Что ж… сглатывая комок разочарования, я завернулась в одеяло и поджала холодные ноги поближе к груди. Вряд ли стоило ожидать что он прямо-таки сразу прибежит ко мне… Я лежала в постепенно согревающейся постели и медленно погружалась в дрёму. Вдруг, вырывая меня из оной, раздался тихий шум в коридоре. Мэтт? Потом его голос тихо произнёс: — Спишь? Ох… он пришёл… что делать? Ответить ему? Не хочу… О, точно, надо притвориться спящей. Я начала глубоко дышать и закрыла глаза, будто он заметит что-то в кромешной тьме. Стук моего сердце меня выдаст, оно так стучит… кровать прогнулась, принимая его тело. Он немного потянул одеяло на себя, я старательно притворялась спящей, не двигаясь и просматривая хоровод обезумевших мыслей в собственной голове. Меня разрывала собственная противоречивость: мне было приятно, страшно и стыдно одновременно. Словно я не должна была так поступать, но всё же. Я дышала глубоко и размеренно, наверное, это и позволило мне быстрее провалиться в сон. Там, на грани яви и сна я почувствовала робкий поцелуй в макушку и обжигающие объятия на своей талии. А может это мои фантазии смешались со сном, даря мне то, что я так хотела в реальной жизни…