there is a god and he hates me

      Иногда Фрэнсис шарахается, стоит только Генри случайно уронить томик Гомера на пол.       Он выдыхает всегда зло, с надрывом, - так, что начинает казаться: у него первого, черт возьми, в этом дерьме сдадут нервы; он выдыхает так, что Чарльзу хочется выпить больше обычного, а Камилле становится невыносимо дерьмово (в груди чувство сродни скребущимся кошкам - она вспоминает ту, с помойки, принесенную братом) и даже вечный тихоня Ричард чуть сильнее сжимает одну руку другой, прислонившись к стене.       Все резко начинает иметь значение, когда глаза Банни закрываются в последний раз.        Они все не спят, и Фрэнсис, будучи жутким ипохондриком, переживает это хуже всех; он пытается что-то сделать и как-то раз тащит Ричарда с собой в клинику, потому что у него сердце вдруг забилось чаще обычного, а потом и вовсе перешло на неслышный стук - нормальное, в общем-то, явление для того, кто помог своего друга с обрыва сбросить, и осознал, что сделал, когда уже пару секунд как стало поздно.       Чарльз с кружкой кофе в гостиной не один раз кажется ему галлюцинацией.       (Виски у Фрэнсиса, к слову, болят ужасно.)       Ему снится Банни в промежутках между двумя часами ночи и пятью утра - не летящий с обрыва за секунду до смерти, если очень повезет; везение их всех обходит за версту, оно перестает им улыбаться тогда же, когда и Джулиан - Ричард часто спрашивает у Камиллы, куда тот исчез - отвечают ему красноречивым молчанием. Они, на самом деле, привыкают, кажется - сейчас всех все устраивает, между кошмарами и перспективой пойти в тюрьму все нормальные люди выбирают первое; когда Ричард говорит Камилле и это, та отвечает, что нормальными их назвать можно едва ли.       В ночных кошмарах всегда умирает кто-то один.        Мы убили его из страха за собственные задницы. Мы убили собственного друга.       Фрэнсис - он весь сплошной комок тревоги, - шепчет это ночью, на мокрых простынях, когда шагнуть в окно кажется неплохой идеей и от вида собственной свернутой шеи становится чуть легче; он превышает дозу успокоительного в два-три раза и убеждает себя в том, что Банни, вообще-то, ничего не понял. Просто не успел понять.        Возможно, в аду им сделают скидку на то, что хуевыми людьми они все родились, а не стали.       Стоит закрыть дверь, как ему мерещатся светлые волосы и знакомый твидовый пиджак; Банни смотрит на него снисходительно, как на старого друга - друзьями они никогда не были, но Фрэнсис иррационально и глупо (эмоции вышибают злобу, как шар и кегли в дешевом боулинге) - забывает почему-то все плохое, что Банни сделал ему. Наверное, потому что сам он оказался тем, кто во много раз хуже.       - Ну что, чуваки, теперь у вас одной проблемой меньше?       У темноты один существенный плюс - никто не видит твоих слез и как ты заламываешь пальцы; спасает это, если честно, хуево, зато ничто не мешает считать еще пару месяцев с чистой совестью, что ты не сломался.       Ричард однажды говорит ему, что тот настолько рыжий, что похож на солнце; Ричард абсолютно точно влюблен в Камиллу (трое на одну - это, наверное, очень много и точно достаточно, чтобы посеять склоки), но почему-то отвечает на поцелуи в коридоре - то ли общее сумасшествие, то ли невербальное "хуже не будет"; никто не понимает, в какой именно момент позабытая бутылка виски катится по столу и разбивается за их спинами - они слишком заняты друг другом, чтобы повести ухом на звон стекла.       Фрэнсис понимает, что это зашло слишком далеко, когда образ Чарльза вытесняется на пару долгих минут, - это все бред полный, никто не думает о таком всерьез, почти съехав с катушек; еще через пару снова становится плевать.       Над их головами в тот вечер светит луна, будто напоминая мягко - вечно ничто не длится.       С самого начала было ясно, к чему все шло (он почему-то думал, что в этот раз обязательно будет иначе), когда Ричард закономерно решает, что с него хватит и спит с очередной девчонкой; он появляется следующим утром, костяшки на пальцах сбиты в кровь - будто в напоминание о том, как хуево они справляются с собственным дерьмом.       - Не особо хочется выбираться, если понимаешь: мы заслужили это все, помноженное на десять.       Фрэнсис все так же бросается к Чарльзу по первому зову, почему-то не отставляет в сторону явно лишний для него алкоголь, хотя тянет руку, и сразу же верит его словам, что Генри вертит ими, как марионетками - вестись на внешнюю красоту пора перестать уже давно, но не сегодня; это так вообще-то не работает, его глупая влюбленность - не блядская ниточка, которую перерезал ножницами и забыл, от этого, на минуту, бывает больно.       У него после очень долго сквозят в мозгу десять или двадцать вариантов на тему того, как все это неправильно, - люди всегда верят без вопросов тем, кому не следует и сомневаются в действительно надежных (Чарльз по-прежнему остается стеклянной дробью за грудной клеткой); он долго сидит у постели Ричарда, пока тот бредит после ранения - этой ночью снится Генри с пистолетом во рту и мозги по стенке.       Если Бог есть, думает Фрэнсис, он рвет на себе волосы и жалеет о том, что они появились на свет.       Камилла ненавидит Чарльза отчасти за то, что тот сделал с ним. Фрэнсиса это греет, словно теплый кот под мышкой - они как были, так и остались ужасными людьми, и вся эта история их ничему не научила. (Хуевых людей в принципе мало что способно исправить, и могила, кстати, тоже не из этого списка).       В каком-то другом мире вина была бы им всем достаточным наказанием; они все еще думают, что виноваты не настолько, чтобы отправиться в тюрьму.       Когда Ричард открывает глаза, Фрэнсиса уже нет.