Быстрый забег

— Все люди хорошие, — начал Иво, крутя в руках взятую у меня зажигалку. — Нельзя сказать, что кто-то хуже, а кто-то лучше, потому что не хватит времени пересчитать все человеческие дела, чтобы сравнить их. Сопоставлять одного человека с другим — есть бесполезное занятие, потому что все люди различны и судить всех по одному прецеденту нельзя. — А тебе идет белый, — Каллиста закончила с застегиваем пуговиц на халате. — Хорошие дети, хорошие взрослые, хорошие старики. Хорошая соседка справа, которая ни с кем не общается. Хороший сосед слева, который слушает в три ночи тяжелую музыку. Многие люди из нашего дома ненавидят их по тем или иным причинам. Однако это не делает моих соседей плохими людьми. Возможно, кто-то из них выращивает на балконе цветы, а кто-то кормит бездомных котят. Их хорошие поступки выглядят ничтожно на фоне геройств многих людей, но, так или иначе, эти двое совершают добрые дела. — Пожалуйста, займите места. Надеюсь, вы помните нашу процедуру, — напомнил Дариус. — Нет определенного критерия, по которым я мог бы с легкостью судить кого-то из них. Есть лишь большая шкала «хорошести» с промежутками от «нуля» до «плюс бесконечности». Некоторые хорошие поступки настолько малы, что оцениваются в единицу, а некоторые в сто или двести баллов. — Дорогая, проведи жеребьевку, — сказал Бог, передавая мешочек Каллисте. Девушка помогла мне сесть, поправив полы халата. — Даже маньяки и серийные убийцы могут выращивать цветы и кормить бездомных кошек. На фоне всего совершенного дерьма эти два дела выглядят как крохотное белое пятнышко на черном полотне. И пока организаторы фондов имеют тысячу по этой шкале, преступнику достается два жалких балла. Но все же достается. — Как знать, возможно, следующее испытание поможет тебе увидеть людей с другой стороны, Иво, — сказал Дариус, подходя к кушетке и присаживаясь на ее край. — В каждом из нас есть что-то светлое, — закончил иллюзионист, отдавая мне зажигалку. Каллиста, как и первый раз, подходила к каждому, протягивая мешочек. Они засовывали в него руки, доставали бумажку, сжимали ее в кулаке. До определенной команды смотреть запрещалось. Все они держали в руках не просто листики, а свою жизнь. Кому-то удача явно сегодня сказала «ауфидерзейн». — Это все, — сообщила Каллиста, повернувшись к отцу. Он кивнул, складывая руки на груди. — Теперь вы можете посмотреть на то, что вытащили. Толпа медленно принялась разжимать ладони. Кто-то издал радостный визг. Та парочка влюбленных кинулась целоваться от восторга. Сегодня они жили. Радовались и другие. Даже такие, как Немо и Амадеус. Второй подпрыгнул на месте, хватая парня, прижимая к себе и целуя в висок. Тот изумленно раскрыл глаза, не успев обнять в ответ. Все громко говорили друг с другом, кроме одного мужчины, который все еще продолжал смотреть на свои ладони. В них лежало то, что означало конец его пути. — Надежда есть всегда, — Каллиста наклонилась к нему, поглаживая по спине. — Возможно, ваша история растрогает всех. Мужчина медленно поднял голову, жалобно посмотрев на нее. Я приподнялся. Иво встал за мной, понимая все без слов, взял два стула, относя их к этому мужчине. Там мы и сели. — Как же это так вышло? — его лицо было морщинистым, покрасневшим от солнца. По грубым рукам и красноватому загару, который обрывался на середине предплечья, я решил для себя, что этот человек постоянно работает под открытым небом. Он продолжал смотреть на Каллисту маленькими, зеленовато-голубыми глазками. Они были вваленными, незаметными на фоне густых бровей и светлых ресниц. Он уже начинал седеть и лысеть. Его пальцы сжали красную бумажку и кинули на пол. Плечи дрогнули, голова опустилась, и он по-настоящему заплакал. — Извините, — прошептал я, касаясь его плеча. Он дернулся, поднимая голову. В его глазах я увидел всю его жизнь. Увидел что-то тяжелое, гнетущее. Его старость не была похожа на Иво. Его состарила, кажется, сама жизнь. Тонкие губы сжались, он попытался что-то сказать, но лишь приоткрыл рот. В его глазах была слабость. Духовная или физическая — я так и не понял. Вдруг, неожиданно для себя, я попытался представить его в возрасте семидесяти или восьмидесяти лет. Каким бы стало его лицо тогда? — Меня зовут Константин, если помните, — продолжил я, убирая руку с плеча. — Пожалуйста, не могли бы вы рассказать нам, — мой голос дернулся. Я снова не знал, о чем его спрашивать. И дело было не в малом опыте работы журналистом, а в том, что я совершенно не знал, как психологически воздействовать на людей из этой толпы. Все они оказались в нетипичной ситуации. — Могу. Но что? — Давайте начнем с вашего имени, — я попытался улыбнуться, но мышцы на лице онемели. Включив диктофон, я поднес его поближе к мужчине. — Виктор, — произнес он, распрямляясь. — Меня зовут Виктор. Он провел руками по белой рубашке с короткими широкими рукавами, опустил руки на просторные штаны цвета хаки. Виктор оказался худым. Коленные чашечки отчетливо выделялись через ткань брюк. — Мне говорили, что это имя связано с победой. Всю свою жизнь я привык побеждать, — он взялся за голову руками. — Все свои сознательные сорок пять лет я то и делал, что играл с судьбой и постоянно оставлял ее в дураках. Но теперь понимаю, что все это время злодейка лишь поддавалась мне, чтобы в самом конце кинуть в лицо козырной туз. Он замолчал и снова заплакал. — Пожалуйста, — шептал Виктор, — не убивайте меня. Я вас очень прошу, отпустите меня. Я, честно, хотел уйти еще вчера. Мне не нравится подобная затея. Я большой идиот, что впутался во все это. — У тебя был шанс сделать это раньше, — спокойно отозвался Дариус, не меняя позу. — Отчего тогда не испугался после того, как женщина сварилась живьем? Если хочешь сбежать, убегай тогда, когда это возможно. Он затрясся, закричав: — Я не знал! Я совершил ошибку, поймите! — И что? — Дариус кинул это ему в лицо. И на этот аргумент у Виктора не нашлось ответа. — Какие ошибки, раз ты намеренно пришел за деньгами? — Как… как будто вы не совершаете ошибок! — мужчина был на нервах. Он сжал ткань на брюках. — Неужели вы без греха? Повисла тишина. Я быстро взглянул на Дариуса. Тот молчал пару секунд, а потом расхохотался так, что я чуть не свалился со стула. Иво зарычал, как недовольный пес. — Без греха. Я и есть Бог греха. Бог Сребролюбия. Твоей гадкой жадности, которая откликнулась на жалкое приглашение по заработку легких денег. — Не может такого быть, — Виктор пытался защититься. Тогда Дариус встал. Медленно подошел к нему, наклонившись: — Чистокровные Боги лишены чувств и эмоций. Мы выражаем их чисто по инерции. Смеемся, плачем, переживаем, радуемся и горюем только тогда, когда этого требует ситуация. — Ужасные создания. Я верю в другого Бога, а ты… самозванец. Дариус расплылся в довольной улыбке, оголяя ряд ровных зубов: — Ты можешь верить в кого угодно. Называть Богов разными именами, сути этого не поменяет. Верь хоть в этот стул, на котором сидишь, и молись ему, ведь правила, грехи и заповеди останутся неизменными. Неважно, как зовут твоего Бога, ты в любом случае должен оставаться хорошим человеком. — А ты хороший? Убиваешь всех подряд? — Стара песня, — вздохнул Дариус, запуская руку в волосы и отходя от Виктора. Он медленно вернулся к кушетке, сел на нее, почесывая макушку. Я понял, что отчасти его недовольство было камнем в мой огород. Перед глазами всплыл недавний разговор с младшим братом и мои эмоциональные попытки заклеймить его монстром. — Я думаю, что ты сегодня убедишься в обратном. — О чем он это? — вопрос сорвался с моих губ. — Не знаю, но мне это не нравится, — шепотом ответил Иво, чтобы звук не попал на запись. — Разве тебе не стыдно? — он обратился к Каллисте. — Ты молодая девушка и занимаешься таким. Это же преступление! Вы держите нас здесь незаконно, против нашей воли, заставляете во что-то играть. Я бывший полицейский, поэтому хорошо знаю закон. Уж поверьте мне, я найду на вас управу! — Он вскочил со своего места и ринулся к выходу. Он забарабанил руками и ногами в запертую дверь. Но никто даже не шелохнулся. Только лишь Дариус пребывал в каком-то легком недоумении. Или, если быть точнее, делал вид, что чему-то удивлен. — А мой брат — юрист и, уверяю, знает он закон во всем мире получше тебя. Сядь на место, Виктор, иначе мне придется нарушить ваш закон и поступить по нашему. Дариус снова поднялся, идя к мужчине. Но тот забился в угол, зажав руками лицо. Я был уверен, что в прошлом этот смелый человек ловил преступников и помогал людям. Но сейчас, под страхом смерти, он превратился во что-то маленькое и незаметное. Он был сломанным домиком на фоне огромной горы под названием Дариус. Бог взял его под руку и потащил на место. Виктор пару раз трепыхнулся. Его и без того красное лицо стало и вовсе бардовым. Усадив беглеца на место, Дариус встал рядом с дочерью, понимая, что этот блюститель порядка просто так не успокоится. — Представь, какого было бы тебе, если твоего отца посадили бы вот так, — обратился он к Каллисте, беря ее за руку. — Понимаешь, как будет чувствовать себя моя дочь? Ведь у нее нет никого, кроме меня и матери, — его голос стих и задрожал. Все люди слабы перед лицом смерти. — Не представлю, — холодно отозвалась она, вырывая руку. — Мой отец бессмертен. А если вы умрете сейчас, то семья вас даже и не вспомнит. А если кто-то и вспомнит вас, то другие посмотрят на него с удивлением. Люди исчезают просто так. — Разве, — она мило улыбнулась, покачиваясь из стороны в сторону, — у вас не было такого, что вы не могли вспомнить человека, о котором вам говорят? И не встречали у себя на работе те самые редкие случаи, когда люди пропадают без вести и их никто не может найти? Виктор заморгал, открывая рот. Сейчас перед ним раскрыли великую тайну исчезновения людей. Каллиста хихикнула, кокетливо прикрывая рот ладонью. Пожав плечами, она топнула ногой, отшагивая назад, хватая подол платья, словно хотела пуститься в пляс: — Виктор, послушайте! Вы не случайно оказались здесь. Наблюдатели не зря указали на вас, чтобы приглашение на участие в этой игре пришло именно вам! Расскажите, Виктор, расскажите всю правду о себе. Покайтесь. Мужчина сжался. Каллиста провела пальчиками по его подбородку, низко наклоняясь, демонстрируя широкий вырез декольте: — Расскажите своему и настоящему Господу о плохих и хороших делах вашей жизни. — Мои… хорошие дела? — И плохие, — улыбка не сходила с ее лица. Мне показалось на секунду, что она знала больше положенного. Каллиста смотрела на него так, будто желала избить несчастного и станцевать на его измученном теле. Виктор снова опустил голову, смотря на свои руки. Он повернул их ладонями вверх, сжал и разжал пальцы: — У меня нет никого, кроме моей семьи. Моя дочь и любимая жена — вот мои близкие люди. Все истории моей жизни связаны только с ними. Дело в том, что у моей дочки болезнь. Она совершенно не понимает, что в этом мире хорошо, а что плохо. Она не учится с обычными детьми, да и сам мир для нее — волшебная сказка, в которой есть только я и мама. У нее очень большие проблемы с развитием, поэтому я хотел получить эти деньги лишь для того, чтобы потратить их на лечение и попытку спасти тысячи таких же детей, как она. Я был немолод, когда впервые связал себя узами брака. Моя жена — самая прекрасная женщина во всем мире! Вы не можете себе представить, как долго я ухаживал за ней и как долго добивался ее руки. Тогда я был карабинером*, который мечтал о хорошем звании, военной славе и спокойной семейной жизни. Я думал, что после свадьбы все пойдет так, как я хотел. Но… наверное, уже тогда судьба стала кидать в меня сильные карты, которые я не мог отбить. Сначала меня перевели в обычную полицию, а затем, после свадьбы, врачи объявили, что роды будут с осложнениями и жена может умереть. Да, мой грех в том, что я начал пить. Много и сильно. Жена оказалась неслабой женщиной, которая, несмотря ни на что, решила дать жизнь нашему ребенку. Я пропадал в барах и в себе. Меня грозились уволить со службы. Дела, которые мы расследовали, были в тот год очень сложными. Помню, мы приехали на один вызов, а там дети… представляете, трупы невинных детей, залитая кровью трава и их открытые глаза. Самое страшное то, что убийцу мы так и не нашли. Я не верю в то, что эти милые детишки смогли причинить вред сами себе. Ну не могут люди резко и внезапно стать жестокими тварями, господин Дариус! Не могут! — Право, я иду звать брата. Он запрыгает от восторга, узнав, что вы верите в невинность людей, Виктор, — Дариус закатил глаза, тяжело вздохнув. — Я понимаю, что люди жестоки, но не могут же дети причинить друг другу боль. — От его слов меня затрясло. Я хотел рассказать ему о тех детях, которые издевались надо мной в очень далеком прошлом. Рассказать, почему в этом мире я боюсь оставаться с кем-то наедине при наличии воды. Сказать о тех детях, по вине которых я прикован к дивану психиатра. Иво, почувствовав напряженность, взял меня за руку. — Все возможно в этом мире, — подытожил рыжий Бог. — Тот год был страшным на дела и свершения. Все очень быстро менялось. Люди становились другими. Какими-то холодными, закрытыми, сдержанными. В тот год было немало преступлений, но история тех ребят запомнилась мне очень хорошо. Я подумал, что после нового года все изменится. Перемен не произошло. Наивно думать, что с концом дня, недели, месяца или года что-то резко пойдет в хорошую сторону. Судьба бросает кости, выбивая по две шестерки. Она сулит удачу. Когда же я бросал эти самые кости, то две единицы меня вводили в полнейший стопор. Моя малышка оказалась слабой и глупой. Все свои сорок лет я жил впустую. Осознал все поздно. Ничего не сделал, ничего не построил, не принес полезного в этот мир. Оставшиеся двадцать-тридцать лет я обязан был смотреть на несчастную дочь, обреченную на одиночество, и жену, потерявшую красоту и молодость. Я очень переживал, но потом вдруг, увидев, как на мой день рождения, на те самые сорок лет, дочка слепила из пластилина мой служебный автомобиль, я расплакался. Расплакался и почувствовал себя самым счастливым человеком. Мы живем в небольшом доме на краю города. Я давно работаю строителем, забыл уже совсем о деятельности полицейского. Мы имеем старый автомобиль и что-то такое теплое и хорошее, что делает нас всех счастливыми. Иногда счастье достигается большими деньгами. А иногда… оно заключается в маленьких пространствах и глазах твоего ребенка. Все, что у меня есть в этой жизни — воспоминания. Мои бесконечные попытки сделать все возможное для ее счастья. Воспоминания о первых словах, первой книжке, первой игрушке. Воспоминания о том, как я долго уговаривал владельца торгового центра разрешить погулять с ней по еще не открывшемуся зданию. Ее смех и первые попытки найти друзей. Насмешки соседских ребят и мое желание спасти ее от этого мира. Все эти воспоминания, наполненные прохладным весенним воздухом и яркими лучами горячего солнца. Удивительно, как сложно создаются наши воспоминания и как быстро становятся ничем после смерти. Мы думаем, что человек будет жить вечно, если о нем будут вспоминать. Но на деле воспоминания никого не воскрешают, раз после того, как я умру, все они сотрутся из ее памяти. Неужели, все эти маленькие моменты исчезнут? Но они рождались с таким трудом! Разве вы поступаете честно, отнимая у ребенка не то что отца, а всю ее жизнь? — Виктор, — мое сердце отчетливо пропустило удар, когда он произнес самое страшное открытие за этот день. Я хотел сказать ему что-то очень важное. Как-то подбодрить. Но чувствовал себя еще хуже от того, что ничего не могу для него сделать. — Это все? — вмешался Дариус. Иво поднял голову, строго посмотрев на него. — Что? — Бог развел руками. — Он еще не договорил, — пояснил Иво, чувствуя Виктора насквозь. Тот дернулся, подпрыгнув на стуле. Его зеленовато-голубые маленькие глазки, провалившиеся под морщины, бегали из угла в угол. Я посмотрел на него еще раз. На этот раз намного внимательнее, чем раньше. Виктор был обычным человеком с обычным страхом смерти. Здесь, к слову, все были такими. Никто не хотел умирать, но при этом был рад в самом начале ввязаться в такую историю. — Я, — протянул Виктор, — я... Я много чего еще могу рассказать! — Он облизал губы, погладил лысину, поискал что-то глазами в разных углах. Он искал всевозможные зацепки, перебирал все варианты, вспоминал истории из своей жизни. — Как то мы с моей любимой, — вскричал он, поднял руку вверх, восторгаясь. — Мы с любимой гуляли по городу. Я тогда ее только встретил, влюбился и думал... Думал... Его глаза перестали бегать, загоревшие на солнце руки с толстыми венами, опустились на колени. Он сжал ткань брюк, опустил голову и весь затрясся. — Так много всего мы делали с милой и с моей доченькой! И так много не сделаем, — пробормотал он. — Как же так? Ведь это неправильно, да? — он поднял голову и уставился на меня. Его крошечные глаза стали стеклянными, а затем очень быстро исчезли за вновь пришедшими слезами. — Если она придет в школу, то все будут смеяться над ней, что ее бросил отец. А я, правда, не бросал. — Как же так? — Он посмотрел на Бога, затем на меня. Он смотрел на меня, говоря все это очень громко и четко. У меня сложилось такое впечатление, что произнесенное было адресовано и мне тоже. — Я не знаю, Виктор, — мне захотелось оправдаться. — Я не с ними... — Как же нет? К вам очень благосклонны, молодой человек. А чем хуже все мы? — Виктор решил пойти по пути меньшего сопротивления: не спасать историей свою жизнь, а учредить самосуд прямо здесь и сейчас. — Это все неправильно, — сказал Немо. Мы обернулись, смотря на то, как этот мальчик переживает за неизвестного человека. — Виктор прав, вы — чудовища. Зачем вы испытываете нас? У каждого есть грех. Иво сказал правду, нельзя судить людей и говорить, что кто-то лучше, а кто-то хуже. — Сколько нас таких погибло и погибнет еще? — спросила девушка, закрывая лицо руками. — Я тоже не хочу больше это делать. Виктор кинул по крохотному зернышку сомнений в сердце каждого из толпы. Они встрепенулись, зашептались за нашими спинами. — Действительно, все мы грешны здесь, — вмешался Овид. — Но многих из нас постигнет кара. Почти всех, кроме Константина. — Ваша беда в том, — вздохнул Дариус, — что вы все начинаете думать тогда, когда уже совсем поздно. Думаете: не забыли ли положить парашют, когда уже спрыгнули с высоты? Он осмотрел толпу, вздохнул очень тяжело и замер. Каллиста сказала его слова: — Кто-то готов пожертвовать собой ради Виктора? Каждый всегда сопереживал другому. Но насколько бы не была сильна боль соседа, себя каждый любил больше. Наверное, именно поэтому все молчали. Виктор уже не бегал и не паниковал, как раньше. Просто проследовал по просьбе Дариуса к кушетке. Лег на нее, послушно позволяя привязать себя к ней ремнями. — Константин, мне нужны ты и твоя камера, — сказал Бог. Я послушно взял фотоаппарат, ковыляя к ним. Дариус пристегнул ноги и руки Виктора к кушетке довольно плотно. Я подергал ремни и понял, что вырваться не получится. Дариус наклонился, выдвигая металлическую подставку снизу. Я узнал этот кусок металла, с которым он работал тот раз в мастерской. На этом пласте лежали различные режущие предметы: от обычного лезвия до ножа мясника. У меня повис немой вопрос: собирается ли он прикончить Виктора этим? И как вообще планирует убить этого человека. Иво вел себя на удивление тихо. Он видел что-то в его глазах, чего не разглядел я. От напряжения и неприятных ощущений в ноге, меня немного свалило. Я прижался к стене, засучивая рукава белого халата. Мне было в нем все равно жарко, несмотря на то, что перед тем, как надеть его, я стащил бомбер. — Итак, друзья-сострадальцы, — громко произнес Дариус, разводя руками, — позвольте открыть наше представление. Обратите внимание, что для участия в этом шоу вы не заплатили ни цента! Зато, — он повернулся ко мне, делая жест рукой, — деньги плачу вам я. — Потом схватился за голову обеими руками. — Какое несчастье! Я так точно обеднею, — вздохнул, опустил руки и холодно отозвался, — Но не об этом сейчас, милые мои зрители. Я предлагаю вам стать участниками этого шоу! Согласитесь, быть на месте зрителя — не так весело. Не смотри так, Иво, я знаю, что ты ненавидишь меня всем сердцем. Разрешаю в самом конце плюнуть мне в лицо. Но сейчас, — он обошел кушетку с лежащим Виктором, — предлагаю оценить тебе фокус, который я приготовил. Только здесь никакой магии и ловкости рук, все гораздо проще, чем ты думаешь. — Давай посмотрим, — Иво начинал закипать. — Я предлагаю всех желающих поучаствовать в маленьком конкурсе. Конкурс, в котором будет главный приз — сто тысяч и, — Дариус провел пальцем в воздухе, — свобода. Если выиграете, то я подарю вам долгожданную свободу! Вы уйдете отсюда прямо сейчас. Толпа заинтересованно уставилась на Дариуса. Я пытался снимать все это представление. Руки начинали подводить. Камера немного дергалась, потому что с каждым разом я начинал понимать, что он хочет от толпы. Боги же сами не убивают людей. — Перед вами человек, — он указал на Виктора. — А перед человеком есть лезвие для станка, маникюрные ножницы, отвертка, вилка, плоскогубцы, скальпель и кухонный нож, известный нам всем как тесак. Вам нужно убить этого человека. И кто доставит ему боль за его ужасные грехи самым изощренным способом, того я выпущу на свободу! — Какие грехи? Я не услышала ничего плохого от него! — возмутилась девушка. — Да какая разница? Разве ты не хочешь спасти свою жизнь и получить деньги? Собираешься быть святой и продолжать путь дальше под страхом смерти? Давай, удачи! А я прошу выйти сюда смельчаков. — После этих слов я чуть не выронил камеру из рук. — Прошу выйти тех, кто не желает отказаться от такого выгодного предложения. Люди начали постепенно подходить к Дариусу. Их вышло даже больше, чем было предметов для убийства. Бог ликовал. Он сказал, что принесет еще, лишь бы те не расходились. — Что вы делаете, люди, одумайтесь! — закричал Виктор, пытаясь вырваться. Но те, кто подошли к нему, лишь склонили головы и думали о том, как будут резать его тело. — Не надо, — Немо потянул за собой Амадеуса. — Просто не надо этого делать, прошу. — Это наш последний шанс! Мы выберемся отсюда. Давай, милый, сделаем это вместе. Другая парочка подхватила их идею. Они попросили Бога дать им какое-нибудь парное оружие. Виктор заходился истерическим криком. Те немногие, что не решались на убийство, сидели вместе с Иво на стульях. Старик, сложа руки, буравил взглядом происходящее, не способный вмешаться в «спектакль». — Я не буду убивать кого-то и не позволю это сделать тебе. Если будет нужно, я стану жертвой ради тебя, — Немо отнял тесак у Амадеуса. Мальчишка схватил самое главное оружие со стола. — Только не надо убивать его, пожалуйста! Парень попытался оттолкнуть его, но тот слишком сильно вцепился в его руку. Немо обхватил ладонями тесак и потянул к себе. — Ты что? — дернулся Амадеус, отпуская нож. — Ты же лезвием поранишься, — он взял руки Немо, отведя его к той же стене, у которой стоял я. Девушка из той парочки тоже засомневалась и попросила парня отказаться от затеи. Что-то такое дернулось внутри. Я тоже понимал, что останавливало их. — Начинайте! — скомандовал Бог. И они склонили свои руки и голову над кричащим Виктором. Он продолжал дергаться и умолять их прекратить это делать. Первым, кто оставил порез на руке скальпелем, стал какой-то парень. За ним ринулись другие. Лезвие аккуратно вошло в глаз Виктора, разрезая глазное яблоко на пополам. Густая кровь хлынула из него, запачкав лицо. Плоскогубцы сжимали пальцы на его руке, ломая их в обратную сторону. Маникюрные ножнички аккуратно отрезали кожу, забирались под прослойку между тканями, разрезая крохотные сосуды и связки. Выступающие вены на руках Виктора были перерезаны тем самым скальпелем. Девушка с ножницами пыталась задеть вену, чтобы вытащить ее наружу, из-под кожи и посмотреть. Им было любопытно, что находится в теле человека. — Господи! Господи! Прошу, прости меня, — Виктор затрясся, глотая кровь и слезы. На удивление, его сердце продолжало биться. Болевой шок не брал его. Военная выносливость давала о себе знать. — Господи Иисусе, Боже доброты, Отче милосердия, обращаюсь к Тебе с сердцем смиренным и Тебе поручаю последний час моей жизни и все, что тогда меня ожидает. Молитвы срывались из его уст. Я помнил многие из них. Нас заставляли учить их в монастыре. То, что читал Виктор, было молитвой умирающего. Она была очень длинной, он второпях произносил слова, но захлебывался собственной слюной и кровью. Дариус взял меня под руки, прося подойти ближе. Я замотал головой, умоляя пощадить от такой участи. Амадеус, сидящий с Немо в углу, закрывал второму глаза, с бешеным страхом наблюдая за происходящим. Те, кто не участвовали, закрывали лица. Кого-то тошнило и он просил Каллисту отвести его на другой этаж или в уборную. — Подойди, тебе нечего бояться, таковы твои люди, — Дариус продолжал тянуть меня к Виктору. Кровь брызнула на мой халат. Теперь я понимал, зачем они были нужны. Они знали все наперед, раз приготовили одежду? Или… люди настолько предсказуемы? — Когда я уже не буду в состоянии владеть моими ногами и пойму, что кончается путь моей жизни, Иисусе милосердный, помилуй меня, — просил Виктор. Я бормотал эти слова за ним, когда Дариус насильно подтаскивал меня к кушетке. — Хватитю — Его руку перехватил иллюзионист. — Твои любимые люди, Иво, — улыбнулся Дариус. — А ты не хочешь посмотреть? Все люди так удивительны и необычайно добры, верно? — Спасибо за представление, маэстро**! — Иво рассердился, вырывая меня у Дариуса. Фотоаппарат упал на пол. Я не сразу понял, что тот валялся камерой вниз, что объектив мог разбиться. Я смотрел на кровь, оставленную на халате. Отвертка оставляла дыры в животе Виктора. — Его пытка может закончиться прямо сейчас, — Дариус поднял с пола тесак, протягивая мне. — Отруби ему голову. Ударь по шее всего лишь раз. Добей и избавь от страданий. Виктор услышал это. Он медленно повернул голову. Он пошевелил губами, прося о чем-то. Я замотал головой: — Не могу! Я не могу убить кого-то! — Ты не убиваешь, Константин, лишь спасаешь. Ты же ведь хочешь ему помочь, верно? Я сжал рот руками, сдерживая нахлынувший ужас и желание заорать. Если бы не Иво, я бы рухнул на пол. Ноги давно не держали. Я задыхался. — По… помоги мне, — Виктор остался на кушетке. Те, кто резали Виктора, неожиданно принялись резать друг друга. Я понимал, что я мог вмешать в этот балаган и раньше. Просто отнять это оружие, выбросить к черту. Врезать Богу. Даже пусть подобное не дало бы результат, но я мог бы попробовать! Умереть сам, ибо нарушение правил здесь каралось жестоко. Но попробовать! Неужели мой страх и жажда собственной жизни важнее? Человеческая гадкая беспомощность. Я хватался руками за себя и за воздух. Мне нужно было куда-то деть руки, ибо они просили что-то сделать и не стоять просто так. Я захлебывался собственной ничтожностью. — Что?! — воздух перестал поступать в мои легкие. Я даже не слышал, как они кричат. Стук сердца заглушил все вокруг. — О, кажется, они не поделили, кто будет больше убивать Виктора. Кажется, они подрались за лучшее место. — Дариус развел руками. Ему было мало. Он засмеялся, засовывая руки в карманы халата и доставая оттуда крупные купюры. Он кинул пару из них в толпу. Они быстро начали хватать деньги, пачкая их кровью. Теперь в ход шли не просто режущие предметы, но и кулаки с руганью. Я смотрел на толпу, которая дралась друг с другом и кромсала себя. У кого оружие было больше, тот и побеждал. Иво прижал к себе, заставляя уткнуться в его плечо и не смотреть за всем этим. Я сорвался на истерику. За спиной были слышны крики. Я почувствовал, как на шею мне что-то капнуло. И я понимал, что это ничто иное, как чья-то кровь. — Хватит, молю, хватит! — Я попытался оттолкнуть Иво, но он старался держать меня. Краем глаза я увидел, как Амадеус подошел к Виктору, взял тесак из рук Дариуса. Я оттолкнул Иво, подлетая к парню. — Что ты хочешь делать? — Облегчить его последний путь, — сказал Амадеус, поднимая тесак, сжатый в обеих руках, над головой. — Я… не успел, — пробормотал Виктор. — Молитва. — Я дочитаю, — я упал перед ним на пол, схватив изрезанную руку. — Я был очень счастливым и выиграл у судьбы… моя доченька — моя победа. Лезвие ножа вонзилось пару раз в его горло. После долгого хрипа, Виктор замер. Так он умер. Сзади тоже утихли. Когда я обернулся, то увидел широкоплечего мужчину в поношенной одежде и с отросшей бородой. Он был единственным, кто остался в живых после кровавого месива. Он держал в руках смятые кровавые деньги. — Выживает сильнейший, — сказал Дариус. — Но тебя я отпустить не могу, потому что вместо Виктора ты убил своих противников. Но деньги бери, они мне не нужны. Он поднял на него глаза и посмотрел из-под длинной челки, спадавшей брови. Он был похож на бродячего хиппи. Хмыкнув, он пожал плечами: — Понятно. Все равно этот полицейский больше не поймает меня. Он поднялся, роняя из рук отвертку. Просто молча пошел вперед, к двери, ожидая ее открытия. Он не покачивался, шел уверенно, засовывая купюры в карман. Встав у выхода, он вытер кровавые руки о джинсы, делая все так, словно подобное нормально. Амадеус еще долго смотрел на тесак в своих руках и человека, истекавшего кровью. Дариус подошел к Виктору, наклонился и, собрав пальцами кровь, попробовал ее. Закрыл глаза, замер и откинул голову чуть назад. Через минуту открыл. Его зрачки стали кислотного цвета. Затем Бог засмеялся, моргнул и вытер окровавленные губы рукавом халата. — Ты читаешь по нему молитву, Константин? — спросил он. Я кивнул, не отпуская руку Виктора. — Ты будешь читать молитву даже по грешнику? Даже по последней твари? Я не отвечал, продолжая читать ее. — Константин, милый, Виктор трахался с другими женщинами. А когда узнал о том, что у него больной ребенок, то подал на развод. Все его воспоминания — это принудительное общение с дочерью. Его малышка и правда не различает хорошее от плохого, поэтому его так прорвало на сантименты, когда он вспомнил о ней. Понял, в чем был неправ, и хотел вернуться. Но слишком поздно, — Дариус шептал это на ухо. Я сдерживал слезы и читал дальше. — Он пришел за деньгами не для лечения, а для того, чтобы швырнуть им в лицо алименты и купить себе новую жизнь. — Вечный покой даруй им, Господи, и свет вечный да светит им. Да почивают в мире. Аминь. — Он грязен и мерзок, Константин. — Но он понял все в конце! — я вскочил, но тут же пошатнулся из-за ноги. — Мне плевать, — зашипел я, — каким он был. Перед смертью он все осознал! — Доброта погубит тебя, — Дариус вздохнул. — Каллиста, проведи их наверх. И позови моего брата, мне понадобится помощь для зачистки. Я собирался было последовать за Иво, но Дариус меня остановил: — А с тобой нам надо поговорить. Амадеуса вывели под руки. Он ревел, как маленький мальчишка, разобравший коленку об асфальт. Я отошел к стене, прижался к ней, медленно сползая на пол. Дариус смотрел на окровавленные перчатки: — Все люди плохие, — начал Бог. — Плохие дети, плохие взрослые, плохие старики. Твоя плохая соседка справа, которая завидует каждому прохожему. Плохой сосед слева, который употребляет наркотики в три ночи. Многие люди из твоего дома любят их по тем или иным причинам. Однако это не делает твоих соседей хорошими людьми. Нет определенного критерия, по которым я мог бы с легкостью судить кого-то из них. Есть лишь большая шкала «мерзости» с промежутками от «нуля» до «плюс бесконечности». Даже самые святые совершают грех. На фоне всего хорошего их дерьмо выглядит как крохотное белое пятнышко на черном полотне. И пока преступникам достается сто, то организаторы благотворительных фондов получают всего лишь два балла по шкале. В каждом из нас есть что-то темное.