Ведовица
8 февраля 2017 г. в 16:59
На пятый день рано утром Плотица заглянул в избу и тихонько поманил меня. Ему не сиделось на месте, каждый день чуть свет он спускался к разливу, ходил по берегу, скрипя своей деревяшкой, и все прислушивался, как глухо гремело море за протокой. Нынче же, как ни прислушивался, не услыхал знакомого свирепого рева и тут же подхватился, велел ставить мачту. Ему не терпелось сходить посмотреть самому, впрямь ли утихло грозное Нево.
Парни бодро посыпались вниз с пригорка к лодье, радуясь возможности размяться. За эти дни они отоспались, напарились в бане, отдохнули и уже начинали скучать. И вот качнул черным боком гордый корабль, взлетел на мачту светлый варяжский сокол. Лодья осторожно пошла меж островами к протоке.
Обернулись на удивление быстро. Поспешали весть донести- успокоилось гневное Нево, и хоть катила еще по серым свинцовым водам сердитая тугая рябь, налетал порывами пронизывающий ветер, можно было сниматься и идти в Нета-Дун.
Добро. Вот и пришло время решать, что делать станем. Я разумела, что вождь еще слаб и не тревожить бы его, доколе вставать сам не начнет. Раны болели немилосердно, и хоть он и старался не подавать виду, каждый тяжелый приступ кашля выбивал из него пот и скулы белели от боли и натуги. Обождать бы, отпоить его еще добрым грудным сбором, кашель лютый поутихнет хоть мало… Хоть седмицу бы еще… Плотице не терпелось везти его в крепость, к мудрому Хагену, но и ему было ясно, что своими ногами до корабля Мстивой не дойдет.
Собрались у нас в избе, поразмыслили да и сели ждать, как в себя придет воевода, какое слово молвит. Он еще был в забытьи, не хотели его зря тревожить, ждали. Кмети сидели по лавкам, тихонько переговариваясь. Пока судили да рядили, мой чуткий слух уловил что-то — позвал меня тихий голос. Меня ветром сдуло с лавки, где я присела рядом с Плотицей.
Я не ошиблась — вождь приоткрыл глаза и смотрел на меня. Я робко и ласково улыбнулась ему, протянула руку — лоб был в испарине. Жар, немилостиво ломивший его четыре дня подряд, спадал верно. И очи светлые, любимые, снова смотрели ясно, сошла пелена. Я наклонилась к нему:
— Пить хочешь?.. — Он медленно, как будто с трудом кивнул. Я поспешила подать ему питье.
Ребята повставали с мест вслед за мной и, стараясь не шуметь, сгрудились все друг за другом у печи, заполонили всю нашу неширокую горницу.
Воевода повел глазами на них, слабо улыбнулся и вымолвил:
— Ну, что сдумали, братья… на лодью нести порешили?..
Плотица, стоявший впереди всех, дернул себя за бороду и буркнул негромко и как-то виновато:
— Рассуди уж сам, воевода… Не мотать бы тебя по кораблям, покуда встать не можешь. Негоже…
Вождь помолчал и отмолвил:
— И то верно… Своими ногами все бы лепше взойти.
Перевел взгляд на меня, сидевшую подле, и глаза потеплели. Я снова ощутила, что краснею, и тут он сказал такое, от чего я поперхнулась и вовсе перестала дышать:
— Ведовица моя… уж как велит… Она меня с того света воротила, ей и решать…
Меня обдало жаром и я онемела враз, как язык проглотила.
Ведовица моя…
В голове сразу стало как-то пусто, в висках стучало. Я сидела, опустив глаза, как оглушенная, не смея вздохнуть и не умея слово молвить. Хорошо еще, успела присесть подле него на лавку, тут не дивно было и ножкам резвым подломиться…
А я-то все гадала давеча, ждала с замиранием сердца, когда да как он скажет перед кметями, и как все это будет…а вон как все просто да легко у него вышло.
Дружина разом притихла. Кмети верные замолчали и, я знала, все как один смотрели на меня. Я кожей ощущала их вгляды, хоть и не поднимала головы.
У меня шумело в ушах. Ведовица… Моя…
Сердце колотилось заполошно и готово было выпорхнуть… Я вся взялась густым румянцем, щеки горели. И рада была бы слово разумное молвить, да язык как прилип к небу. Надо бы хоть улыбнуться в ответ, что ж сижу-то, как каменная…
Молчание все длилось, и улыбки, вначале несмелые, понемногу расплывались все смелей на суровых бородатых лицах. Я слышала — Плотица крякнул довольно. Его заросшее жесткой бородой обветренное лицо смягчилось и глаза глядели весело и лукаво. Я успела заметить краешком глаза — Блуд с Яруном радостно пихнули друг друга локтями и переглянулись. Верно, они едва сдерживались, чтобы не заорать от радости и не кинуться меня обнимать… Славные побратимы! Оба крепились и вотще старались не улыбаться, щеки раскраснелись у обоих, глаза сверкали.
А воевода ждал… Я чувствовала его взгляд, как теплую руку, гладившую меня по лицу. Наконец, не дождавшись, он снова спросил:
— Зимушка… сама что скажешь?
Я вздрогнула. Подняла на него глаза, сглотнула и, наконец, смогла выговорить дрожащим голосом:
— Моя бы воля… полежал бы еще в тепле, сил набрался… кашель уж больно зол… а дружина пока в Нета-Дун сходит да за нами вернется, там Хаген с Велетой поди ум потеряли, нас дожидаючись…
Мстивой снова обвел глазами верную дружину и чуть развел руками:
— Слыхали, ведовица лежать велит… Стало быть, на том и порешим. Вернетесь за нами после…
Он улыбался.
Кмети тоже заулыбались в ответ, уже не таясь. А мне хотелось почему-то убежать и спрятаться, передохнуть где-нибудь в уголке, отдышаться. Мне не хватало воздуха.
Сказывать то дольше, чем вьяви все делалось. Не стали ждать, собрались скоро, поклонились воеводе и мне в очередь. Чудно-то как! Величать поди по отчеству начнут теперь?.. С нами остались верный Блуд и трое бывалых кметей, мало ли что.
Яруна воевода сам подозвал и, улыбаясь одними глазами, молвил негромко:
— Поезжай… Сестренка, поди, заждалась совсем. На сынков поглядишь…
Побратим едва сдержался, чтоб не упасть на колени перед воеводой. Я видела, как дрогнули ноги. Он поклонился Мстивою в пояс, выпрямился. Глаза у него блестели и голос звенел, когда он ответил:
— Здрав будь, воевода… Век служить тебе буду, не осрамлю… и ее не обижу вовек.
Повернулся и вышел степенно, весь в жарком румянце. Воевода провожал его глазами, улыбаясь. Радостный Блуд подлетел к Яруну во влазне и с размаху хлопнул по спине, они вывалились за дверь, обнявшись и оба сияя белозубыми ртами.
Я улыбнулась. Я была счастлива за побратима и милую Велету, то-то обрадуется!..
…Я вышла на берег проводить. Плотица подковылял ко мне, разгладил усы. В хитрющих темных глазах прыгали веселые искры. Помедлил чуть, кашлянул, да и сгреб меня в охапку, сжал крепко в могучих ручищах, шепнул на ухо, щекоча жесткими усами:
— Ты уж гляди за ним… ради тебя он жить будет. Давно ведь маялся. Поставь нам его на ноги!..
И неловко поцеловал меня в щеку.
Отплыли. Я еще немного постояла на берегу, провожая чернобокий родной корабль глазами. В груди тепло шевельнулось. Побратимы… попутного ветра пошли вам могучий повелитель Стрибог!
******
Вечером, когда я снова хотела было проверить, ушел ли жар, и протянула руку потрогать ему лоб, Мстивой неожиданно быстро перехватил мою руку и задержал, прижал к груди, смотря на меня пристально и как-то…ино. Мне отчего-то стало страшно.
— Зимушка… Поневолил я тебя поди…такого ли мужа хотела? — он смотрел мне в глаза, и глаза были все те же, любимые, но где-то там на дне плескалась затаенная боль и…страх?..
Он усмехнулся, стараясь скрыть его, да усмешка вышла горькая. У меня сжалось сердце и нехорошо похолодело внутри.
— Ты не бойся…Молви… Коль из жалости да страха идешь… Не трону боле.
Он трудно сглотнул и добавил совсем тихо:
— Коль не люб…
Он все еще смотрел на меня, не отводя глаз, и я ясно зрила в них боль и надежду, которую он тщетно пытался скрыть за привычной усмешкой.
Меня как ударило прямо в сердце. Я задохнулась, горло сдавило, в глазах аж потемнело… Да что же это!.. Как громом поразила запоздалая догадка– ой дурища!.. Да ведь это он никак мое смущение давешнее перед кметями принял за испуг и сожаление, покорность нерадостную… Ой бестолковая, только уразумела, как ему все это глянулось со стороны — мне бы подобало улыбнуться ему ласково, радость оказать, как девке счастливой пристало, шутка ли- ведовицей своей прилюдно назвал! А я как неживая сидела, глаз не подняла. Ой мне! Вечная-то моя косноязыкость да робость эта проклятая!
… И ведь что удумал, что из жалости я ему там под елкой пообещалась, косу смахнула… Сердечко девичье жалостливое дрогнуло вождя спасти… А теперь вот кручинился, что опамятовалась да испугалась, неволить не хотел… Не люб! ох да знал бы, что мне без него белый свет не мил стал…нож готовила, вслед за ним идти…
Все эти мысли обрывками вмиг пронеслись у меня в голове и я, не медля более, нагнулась, обхватила его лицо ладонями и прижалась губами к его губам. По щекам текли слезы.
Я целовала его так, как и сама дотоле не знала, что умею, отчаянно силясь выразить в этом поцелуе всю свою извечную девичью тоску по нему, и радость долгожданную, и любовь, что робела и не умела еще высказать.
А потом я прижималась мокрой щекой к его заросшей худой щеке и он гладил меня по голове. Собралась с духом и шепнула ему прямо в ухо:
— Ты… как ведовицей меня назвал, я совсем разум потеряла… девка ж глупая, забыл?
Он усмехнулся мягко и ласково:
— Помню… Девка глупая и есть…
Судорожно вздохнул и рука, гладившая меня по голове, напряглась, пальцы сжали и потянули к себе… и послышался голос, что говорил тогда с Хагеном у озера:
— Кабы обнял тебя да так и держал бы у сердца… дай только сроку подняться…