Тот, кого я дождалась. Новая жизнь.

Прокричал рог, и воевода немедля велел нам вздевать брони. Немудрено было смекнуть: то навряд ли друзья пожаловали. Верно, те, кого искали, нас сами нашли. На ловца и зверь бежит. Я вытряхнула из кошеля кольчугу, проверила, как ходит в ножнах добрый меч. Наносящий удар. Славное, грозное имя. Знать, вот и пришло время испытать его в настоящем бою, обагрить живой кровью. Смогу ли снова человека убить?.. Сдюжу ли. Стыд сказать — сомнения и страх бороли меня, нашептывали злое. Не размягчел ли хребет от сытой да ласковой жизни? Лизал лоснившуюся шкурку серый зверек, забывши про былое житье, доверчиво пригрелся под сильным крылом… А тут — снова щелкают рядом острые зубы, норовят схватить за мягкое брюшко… Верный дедушкин лук будто сам попросился в руку. Принялась тетиву вправлять, а руки-то дрожат. Эка воительница, глянь. «Не подведи, батюшко, — взмолилась я мысленно, — не раз ты спасал меня, не раз оборонял». Настал и новый черед. Ведала ли, когда рвалась развеяться на лодью, чем обернется… Вздумала поиграть в суровую деву-воительницу — изволь. За воинами силилась потягать, лезла, куда не пускали — так имей смелость встретить судьбу без дрожи. Сладко мечтать да выдумывать всякое, а как исполнится мечта въяве — тут уже поздно рядить, в самом ли деле того хотел. Кмети молча готовили оружие и вглядывались в туман, ища увидеть врага. Было не до разговоров — ни к чему раньше времени обнаруживать себя болтовней. Рядом со мной как-то незаметно выросли Блуд и Твердята, встали по сторонам. Побратим был спокоен, он воин бывалый, ему не впервой. Зоркие глаза щурились, цепко вглядываясь в густую пелену, обнимавшую лодью. Твердята же волновался не на шутку— вся краска разом схлынула с румяных веснушчатых щек. Он крепко сжал губы и переминался с ноги на ногу, не мог устоять на месте. Я оглянулась — молодшие ребята храбрились изо всех сил, но я-то чуяла, как страшит их первая настоящая сшибка. Буян, балагур и весельчак, у которого всегда полон рот прибауток да поддевок, и тот молча вцепился в щит и все вертел головой, будто боялся, что прилетит из белесой мороси нежданная стрела. А и правильно боится, припомнила я свое первое ранение. Вятшие седобородые кмети степенно собирались на битву. Помнят ли они свой первый бой? Сколько уж их было, поди, и счет потеряли. Дадут боги, и этот будет не последний! Вся жизнь их прошла под песню мечей, стрел да топоров. Хмурый Плотица у правила грыз сивый ус и что-то недовольно бурчал себе под нос. Богуслав вздевал на голову добрый шлем. Бренн, прямой, как копье, стоял на носу лодьи недвижим, точно из камня высечен, и молчал. Холодом веяло от того молчания. Ему первая доля, он первым примет удар, буде на то воля богов. Ныне не муж мой — вождь мой здесь, на корабле, и я не смела слово сказать, отвлечь его ненароком боялась, на глаза лишний раз показаться. Не накликать бы беду… А вышло так, что взял воевода с нами в этот раз и Некраса. Напросился настырный, доброй службой и смирением доказал готовность. Мне и вовсе помстилось — горазд был снова на колени встать, — да воевода вперед надумал согласиться, кивнул наконец. Некрас весь расцвел счастливым румянцем, будто на крыльях взлетел на лодью, ходил радостный, шутил и смеялся. Нынче он спокойно посматривал по сторонам, поигрывая плечами. Была у него привычка перед боем. Этот не боится, сразу видать. Напротив — только и ждет себя показать. Что до меня, то… Стыдно молвить, но было мне страшно. Снова холодило нутро мерзкое змеиное шевеление, будто ужей комок проглотила, сжималось и падало что-то в ледовитую пустоту. Не за себя в первую очередь боялась — за воеводу. Пуще всего страшило меня не свою жизнь обронить, а то, что будет он в бою меня защищать, собой закрывать от вражеских стрел да мечей. А ну как не усмотрит да случится с ним, как с братом?.. Подумала и немедленно спохватилась, обругала себя за такие мысли. Не пристало мудрой жене сомневаться в муже перед боем, верить безоговорочно — вот что надо. Такая вера крепче всякой брони. Взмолилась Перуну, глядя в широкую мужнину спину… Он до сих пор носил, не снимая, мое громовое колесо. Эх, сколько бы походов ни бывать, а оставаться мне, видать, всегда зеленым слабым ростком подле крепких дубов. Женское нутро не переборешь. Да хоть бы и так, тряхнула я упрямо головой. Каждый из них был когда-то таким новичком, в волнении встречавшим свой первый бой, каждый боялся оплошать, не выдюжить… Буду глядеть в оба, не подведу воеводу. Уж я постараюсь. Зря что ли столько трудила себя, вот и меч славный при мне, выпала удача испытать в настоящем бою. Кто засомневался наперед, струсил — уже проиграл в сердце своем. Коли суждено полечь, так с честью! Никто не посмеет сказать, что жена воеводы за его спину пряталась! Я вздохнула и принялась вглядываться в слоистый туман, лентами наплывающий на лодью. Казалось, будто густая пелена стала помалу редеть, сквозь нее тут и там начали проникать солнечные лучи. И вот из рассеянных белесых клочьев медленно соткалась лодья, явившись из-за ближнего острова. Я смотрела во все глаза, не веря — то был не грозный датский драккар с ощеренным драконом на форштевне, а торговый корабль, по виду новогородский. Навроде того, на каком плавал памятный Оладья, заманивший нас в ловушку возле нашей протоки. Вадим не друг нам, раздор меж ним и Рюриком чем дальше, тем больше креп. Поговаривали, будто пленение воеводы Мстивоя и вовсе вбило клин между двумя князьями. Крепко разгневался светлый княже Рюрик, повелел готовить рать. Напрасно Вадим отнекивался, мол, не было его воли, вина на людях его, что самовольством учинили недоброе. Рюрик слушать не стал, терпеть обиду не захотел. Быть великому немирью… Князю и ответ держать за каждого, кто его знамя на своем щите малюет. Я настолько ждала увидеть датчан, что в первый миг растерялась — уж больно странно было видеть здесь торговую лодью. Тем паче новогородскую. Что она здесь делает? Я чуяла, неспроста. Они ли сигнал подавали, или кого иного ждать из тумана?.. Вождь велел сбавить ход, весла послушно упали в воду и застыли. Плотица повернул руль, лодья замедлилась. Все напряженно глядели вперед и ждали. — Стрелы готовь, — тихо скомандовал воевода, и каждый кинул к жилке послушливую стрелу, готовясь по первому слову отправить ее в упругий полет. На той лодье нас тоже заметили. Люди там всполошились, забегали, не то впрямь испугались нас, не то сами к бою готовились — поди разбери. На носу показалась дородная фигура. Я впилась глазами, выискивая оружие, но человек на первый взгляд был непохож на воина — в простой крашеной рубахе, без брони, будто из торгового люда. Если не прячет броню под одежей… Человек сложил руки ковшом и зычно прокричал: — Далече ли плывете, добрые люди? Вроде и слова приветливые, и речь наша, словенская, а я в тот же миг ощутила, будто шерсть на загривке дыбом поднялась, точно у зверя перед дракой. — Сами кто таковы будете? — отвечал воевода спокойно, и я вся подобралась от знакомого ощущения угрозы, будто прогрохотала дальним рокотом едущая по небу Перунова колесница. — Из Нового Града плывем, господине! Княже Вадим велел с корелой да весью торговать, доброе соседство уряжать. Велико Нево, широки берега. Всем волны да земли хватит. Мы люди торговые, смирные, монету считаем, воевать не обучены, рати не ищем. Пропусти, воевода! — Угомонить бы стрелой этого горлопана, — проворчал Блуд. — А ведь я знаю его, — проговорил вдруг Некрас, сидевший до этого молча на своей скамье. Воевода услыхал и обернулся. Кивнул парню — иди, мол, сюда. Некрас поднялся во весь рост, высокий, широкоплечий. Я невольно засмотрелась — любому вождю слава с такими дружинниками! Он подошел к воеводе, встал, подбоченясь, и крикнул насмешливо: — Врешь ты все, Кривжа! Ты сроду считать не умел, какой из тебя купец! Разоришь князя своего вмиг. На лодье будто замешкались. Послышался какой-то шепоток, донеслись удивленные возгласы. Тот, кого рекли Кривжей, переговаривался с кем-то недолго, а после рассмеялся: — Ты ли, Некрас? Вот уж кого не чаяли встретить! Думали, давно Морскому хозяину челом бьешь, а ты вон он, живехонек! — Выплюнул меня Морской хозяин, не по вкусу ему пришелся, — не замешкался Некрас, по-волчьи щеря белые зубы. — А тебе я еще попомню! — Датчан-то где потеряли. Зовите, что ли, — подал голос воевода. Мне стало страшно. Бренна не обманешь, он знал наперед, что дело нечисто. Вместо ответа Кривжа выхватил рог и прогудел один долгий сигнал, и ему откуда-то из-за наших спин тотчас же ответил второй, приглушенный туманом. — Стреляй! — гаркнул Мстивой и первым отправил в полет оперенную смерть. Ливень стрел взметнулся и обрушился на новогородский корабль. Дедушкин лук будто сам собой щелкнул тетивой, я успела подумать — на удачу с нами Некрас! Как чувствовал воевода. Не будь его, окружили бы нас, пока лясы точили, а теперь уж дудки, не смогут напасть со спины. — Смотреть в оба! Весла дружно вспенили воду и наша лодья рванулась вперед, метя в скулу тяжело нагруженному кораблю новогородцев. Я поймала взгляд воеводы — то ли прощался перед сечей, то ли удостовериться хотел, что готова… Я сжала зубы и кивнула ему — не подведу! Новогородцы принялись отвечать нам, и стрелы засвистели в прохладном утреннем воздухе. Твердята встал надо мной, закрывая нас обоих щитом. Я стреляла. Страх пропал, в жилах забурлила кровь, рождая лихое веселие и отвагу. На том корабле кричали и свистели так, будто там не люди живые собрались, а злобные духи. Им тоже не было страшно, они знали — подмога близка. Наша лодья ударила с ходу. Заскрипела обшивка, нас рвануло вперед. Полетели на борт крючья. Ребята прыгали вослед, их встречали наготове вражеские мечи. Хороши торговцы, прав оказался Некрас. Успеть бы порубить их, пока не подобрались с другой стороны датчане. Я выдернула из ножен меч и прыгнула вслед за всеми, едва не оглохнув от собственного крика, от которого назавтра будет саднить горло. Если наступит оно, завтра… Всюду слышались вопли, люди перемешались, и закипела сеча. В голове стало пусто, точно разом вымело все страхи. Я снова была сосредоточена. Кто-то из наших, я не успела разглядеть, кто, свалился рядом на палубу, хрипя. Первый соперник нашелся мне быстро, как ни старались меня оборонить. Приземистый и плотный, от него за версту разило кислым потом. Было толком не разглядеть лица, мешал шлем, полумаской укрывающий его. Только пегая борода торчком да две длинные косицы, в которые были заплетены его усы — вот и все, что я увидела. Викинг щитом отбросил на лавку кого-то из молодших и замахнулся добить, но помешала я. Прыгнула рысью, перехватила удар на излете. Удержалась, напрягая все силы, соскочила со скользкой от крови лавки на палубу. — Вставай! — закричала я молодцу, глядящему на нас снизу, будто заколдованный. — Убью, сученыш! — датчанин зарычал от досады, приняв меня за парня. Добро. От первого, самого жестокого удара, в который викинг вложил всю силу, я увернулась. Почти хладнокровно взмахнула и ударила, куда пришлось. Меч вошел, что в масло, разрубив ему плечо до кости. Датчанин заверещал дурным голосом, кровь хлынула ручьем. Болезненный ком заходил у меня в желудке, но я с усилием сглотнула и выдернула меч. Возмогла. Тут подоспел Некрас и добил раненого, избавив меня от дальнейшего. Что было дальше, я плохо запомнила. Тело будто само двигалось, разило и защищалось щитом. Я отскакивала и металась, рубила, наверно, кого-то ранила. Я не помню. Знаю только, рядом были неотступно побратимы да Некрас. Хорошо еще, ни разу не поскользнулась на залитой кровью палубе. Не хватало растянуться. Как издалека, в затуманенном мозгу прозвучал сигнал рога. Чужого рога. «Бренн. Где Бренн?..» — запоздало испугалась я. Заозиралась и увидела его неподалеку. Знаменитая Спата поднималась и опускалась, и каждый взмах дарил смерть. — Назад! Все назад! — прогремел воевода. Я завертела головой, переводя дух и высматривая датчан, и похолодела — на нас летел из тумана корабль под полосатыми парусами. Викинги на нем орали во всю глотку и колотили оружием по щитам. Мы бросали наполовину изрубленных новогородцев и сыпались обратно на нашу лодью, поспешно рубя веревки. Не дать врагу протаранить корабль, не дать пройти по веслам! Затрут вплотную — нам несдобровать. Гребцы изо всей мочи налегли на весла. Ребята помогали баграми, стремясь скорее оттолкнуться от вражеского корабля. Боги послали нам удачу, да и Плотица не лыком шит — наша лодья вильнула в сторону, в последний миг уходя от столкновения. Датский драккар просвистел мимо, не причиня серьезного урона. Покуда они будут разворачиваться, мы успеем как следует приготовиться. Теперь врасплох нас не взять. Новогородцы уже нам не страшны — пощипали их изрядно, навряд ли снова полезут, поберегутся. Добрая половина из них лежит и уже не поднимется с залитой кровью палубы. Драккар хотел развернуться на полном ходу в узкой протоке между островами, но видно, кормщик им попался не слишком опытный, или просто не знал местных коварных берегов. Датский корабль вдруг заскреб днищем, накренился и сел на мель. Викинги яростно закричали, сыпя проклятиями — с такой неудачи начать бой! Я возрадовалась — пока боги были на нашей стороне. Воевода велел править ближе к ним. Плотица ворчал, яростно кусая ус, но спорить не стал. Мы подошли поближе. Вот уже было видно стену из щитов, из-за которых выглядывали датские шлемы. С лодьи вождя окликнули по-варяжски: — Мстивой хевдинг! Сын Хальвдана Волка пришел за твоей смертью! Я всмотрелась. Говоривший стоял у борта, не прячась. Вид у него, правду молвить, был диковатый. Или мне так показалось. Короткие темные волосы торчали клоками в стороны, на лбу и впалых щеках синели выбитые на коже узоры, переходившие на шею. На плечах у него был хороший кожаный плащ, и помстилось мне вдруг что-то смутно знакомое в этом плаще… У викинга было изможденное лицо, как у человека, который видел много лишений, и сам он был костистый и будто какой-то иссохший. Длинные худые руки крепко сжимали древко боевого топора. Росту он был не самого высокого, воевода, пожалуй, будет на голову выше. Я успела удивиться — почему ждала великана, подобного Хауку?.. Не всем же ими рождаться. Викинг знает Бренна, и эта встреча неслучайна, начало постепенно доходить до меня. А Бренн уж наверно знает его, и от этого было хуже стократ. Этот бой не ради наживы, тяжелых монет и дорогих мехов. Бой ради смерти. Едва ли найдется битва ужаснее, чем та, в которой настояна крепко смертельная кровная ненависть. Воевода ничего не ответил. В полной тишине наша лодья сильными рывками подходила все ближе к драккару. Говоривший поднял руку, словно упреждая своих людей. Молчали и наши. Не свистели стрелы ни с одной из сторон. Чуяли люди на обеих лодьях, что настало время поединка сильнейших. А это значит — сиди тихо и вперед вождя не суйся, ибо их черед говорить друг с другом перед богами. Датчанин ощерил зубы в усмешке. Сложил руки ковшом возле рта, чтобы нам было лучше слышно, и продолжал: — Помнишь ли Хальвдана Волка? Сын его вырос, стал сэконунгом и приехал проверить, так ли ты бессмертен, как о тебе брешут. Воевода все еще медлил с ответом. Викинга, верно, это разозлило пуще прежнего, потому что рот его искривился, и он крикнул: — Кровь за кровь! Внезапно брошенная сулица просвистела с вождем рядом, не задев. Он едва повел плечом, уклоняясь. Я не успела испугаться и только выдохнула — живой!.. Роем стрел ответила дружина обидчикам, на вражеском корабле взметнули щиты, но несколько человек повалились и уже не вставали. По слову вождя наша лодья прыгнула вперед, послушно отзываясь слаженным движениям гребцов. «Будет сшибка», — как-то обреченно подумала я. Неужели воевода решил нас тоже на мель посадить?.. Или хитрый Плотица проведет по одному ему ведомым путям, минуя опасное мелководье?.. Наша лодья ударилась боком о драккар, тот еще больше накренился, крепче усаживаясь на дно. Многие викинги не удержались на ногах, кого и метнуло через борта, но все это я видела краем глаза. Уже летели крючья, скрепляя два корабля, уже прыгали на вражеский борт кмети, а к нам — датчане, и снова закипела кровавая сеча… Двум смертям не бывать, а одну встречу с честью. Вокруг стоял страшный шум, крики, звон оружия. Я уворачивалась, рубила, закрывалась щитом, краем глаза следя, где Твердята, справляется ли. Парень держался рядом, уверенно орудовал мечом, но я волновалась за него больше, чем за себя. Пока я вертела головой, на меня налетел громадный, чуть не больше Бренна, викинг, и принялся теснить к борту. Я едва успевала отбиваться. Его меч мелькал, как молния, разбивая мой и без того пострадавший щит. Бренн был где-то рядом, но я уже понимала, что он не успеет. Щит треснул от особенно сильного удара, я потеряла равновесие, пытаясь удержаться на ногах. Датчанин снова пихнул меня, и я полетела через борт. Речная прохлада разом оглушила и ослепила меня. Кажется, я ударилась головой о каменистое дно, но шлем смягчил удар. В уши и рот залилось воды, тело стало неподъемным. В глазах потемнело, не разобрать, где верх, где низ. Я нащупала дно, пытаясь оттолкнуться. Шлем давил, словно стал весить пуд, подшлемник намок и отяжелел, сталь соскользнула на глаза, мешая видеть. Свободной рукой я рванула ремень и стянула бесполезный шлем с головы. Раскрыла глаза и отпихнулась наконец ото дна, стремясь найти верх. Где-то рядом тоже барахтались люди, но было не понять, враги ли, друзья. Обдало холодом — меч! Неужто потеряла. От ужаса даже не сразу поняла, что сжимаю его в ладони крепко, и это сразу придало сил. Я вынырнула наконец, отплевываясь, и поняла, что всё это время кувыркалась на мелководье. Оглянулась, ища свой почти совсем разбитый щит. Он оказался довольно далеко от меня. Рванулась к нему. Мимо головы со свистом промахнула сулица, я нырнула и поплыла, сколько хватит силы, к щиту, укрылась им. От него осталась половина, но все лучше, чем без. И, так укрываясь, побрела к берегу, чтобы разобраться, что мне делать дальше. Тонкий шнурок, державший волосы, потерялся где-то в подшлемнике. Мокрые космы налипли на лицо, мешая видеть. Каждый шаг давался мне с трудом, словно пудовый камень привязали к ногам. Голова гудела. Должно быть, неплохо меня приложило о камень. Я осмотрелась, превозмогая боль. На кораблях кричали, бой шел вовсю. Я вообразила, как пытаюсь взобраться на датский корабль из воды, чтобы продолжить схватку, и скривила лицо. Первый же викинг, что увидит меня, одним ударом окончит мою жизнь. Пока я брела к берегу, то проваливаясь в вымоины, то снова обретая твердое дно, краем глаза вдруг заметила человека, спешившего в мою сторону. «Бренн», — подумала я сначала и обрадовалась, еще не в силах складно мыслить, но когда как следует присмотрелась, поняла, что ошиблась. Ульвар сэконунг шел ко мне, улыбаясь. И так нехорошо улыбался, будто точно знал, что поймал меня в ловушку. Я что есть силы рванула к берегу. Мокрая одежда студила тело, кольчуга весила словно больше в три раза. Я оглянулась на корабли, но что творилось в тамошней свалке, трудно было разобрать. Воды мне уже было ниже пояса, и я тревожно раздумывала, то ли бежать к берегу что есть мочи, то ли собрать остатки мужества, встретив бой, где стою. Побегу — последние силы растеряю, поняла я, и решилась. Встала, пытаясь отдышаться, убирая с лица мокрые пряди. Повернулась и стала смотреть на датчанина, и взгляд его был страшнее лезвия его топора. — Винтэр Желандоттир, — проговорил он распевно, подбираясь ближе, и в его северном выговоре говорила со мной сама смерть. Я не стала отвечать, раздумывая, откуда он знает мое имя. Точно так же звал меня Хаук словно многие годы назад. — Так вот ты какая, — причмокнул он губами. Я перехватила меч и остатки моего раскрошенного щита. Он смотрел пристально, улыбаясь, и от этой улыбки противно свербило в животе. Больше он ничего не говорил, прыгнул вперед без предупреждения. Лезвие доброго боевого топора просвистело возле моей головы, я едва успела отшатнуться. Весь мир перестал звучать, я не видела и не слышала ничего, кроме моего соперника, который шел за мной, чтобы убить. Первый удар я приняла на щит, и он болью отозвался в руке. Ульвар словно забавлялся, примериваясь, как кошка играет с мышью, прежде чем сожрет. Он махнул еще и еще, лениво, не слишком стараясь. Мне от напряжения свело пальцы на рукояти. — Говорили, ты красивая, — сказал он. — Вижу, не врали. Жаль тебя убивать, не испробовав на ложе. От таких речей мне свело зубы, но я сдержалась и промолчала. Много чести. Чай, не на посиделках, беседы с ним вести. Я вся превратилась в тугой натянутый лук, который только и ждет, пока спустят стрелу. Дальше все произошло быстро. Ульвар перестал со мной играть и пошел в атаку так свирепо, что я в первый миг растерялась. Топор его был всюду, я только чудом успевала отбивать удары, пока один из них, хитрый, не вырвал из моей руки меч, отбросив его в воду. Меч канул на морское дно. «Вот и все», — отрешенно подумала я. Вот и все. — Явился за своей ненаглядной, Мстивой хевдинг? — вдруг хрипло крикнул датчанин. Я вздрогнула и наконец оторвала глаза от его перекошенного злобой лица, сумела оглядеться. Бренн шел к нам по воде, и снова глянулся мне Перун в его суровом, будто из дерева вырезанном лике. Я поняла, что спасена. Викинг словно забыл про меня и теперь смотрел на воеводу с такой ненавистью, что мне снова стало страшно — а вдруг?.. Но я прогнала эту мысль, стряхнула оцепенение и бросилась туда, где упал на дно мой меч. Ульвар встретил Мстивоя все с той же гадкой улыбкой. Муж налетел на него яростным вихрем, едва не свалив в воду, и погнал к берегу. Датчанин рычал, как дикий зверь, отчаянно обороняясь, но отступал под его натиском. Я судорожно разыскивала меч, краем глаза следя за их смертельным танцем. Лезвия топора и меча высекали искры. Рукоять, окованная листовым железом, брякала, останавливая удары. Ульвар быстр и ловок с топором, но против Бренна ему не победить — я знала это каким-то звериным чутьем. Я шарила руками по дну, ползая на коленях, разыскивая бесценный дар. Наносящий удар назвали его — и нынче он успел нанести их множество, не успел лишь главного — убить Ульвара, но, видно, его жизнь предназначена другому. Я едва не вскричала от радости, нащупав наконец заветную рукоять, но к этому времени все было кончено. Время будто встало на миг, и я увидела, как блестит на утреннем солнце страшная золотая полоска, как медленно для меня, а на деле мгновенно летит она к топору, и как отлетает прочь упрятанная в кожаную рукавицу рука. Я ахнула и замерла на коленях, услышав хриплый, похожий на волчий, вой. Топор упал в сразу почервоневшую воду. Ульвар, скалясь по-звериному, другой рукой выхватил нож. Запавшие глаза горели ненавистью, перемешанной с болью. Воевода пнул датчанина и обрушил его прямиком в воду. Не торопясь вдел в ножны меч, схватил поверженного врага за шиворот и принялся бить по лицу. Я прикрыла глаза, чувствуя, что по щекам текут слезы. А когда открыла, Бренн уже шел ко мне, убирая прилипшие ко лбу волосы, на ходу бросив подоспевшим побратимам: датчанина вытащить и перевязать, он нам нужен живой. Подошел, придирчиво осмотрел — не ранена ли. А потом прижал к себе быстро и крепко. Викингов добивали. Спасли нас боги, или же вправду воевода не зря кормил молодых эти месяцы, но казалось мне, будто произошло чудо, не иначе. За новогородской лодьей, пытавшейся уйти с остатками людей, пустили погоню, и парни привезли обратно лишь Кривжу, избитого до неузнаваемости, хрипящего, да еще целый мешок отрубленных голов. Наших полегло немало. Сердце плакало смотреть на молодших, недавно посвященных воинов, погибших, не успев толком жизни посмотреть. Выпало им сложить буйны головы в первом походе… Сурова воинская доля, не всем суждено вернуться. Среди прочих погиб и Некрас. Сколько пригожих девок восплачут, не увидав его среди живых… Теперь нам уже не узнать, чего не поделил он с новогородцами, что за вражда была у него с князем Вадимом. По всему видать, была она точно, коли оказался он тогда в море привязанным к камню. Не поднимет больше гордую голову, не глянет смешливым оком, не улыбнется нагло и приглашающе… Не станет зубоскалить да задирать ребят. Не будь его, как знать, заболтали бы нас новогородцы, налетели бы датчане сзади, и было бы нам несдобровать… Может, его надо благодарить, что живы мы сейчас. Эх, Некрас, Некрас. Успел ли оставить сына?.. Блуд был жив, но его ранило в ногу чуть повыше колена, ходить он толком не мог. У Твердяты был сильно рассечен лоб и кровь стекала на шею, но он смог уложить своих врагов. Теперь надо было думать, что делать с погибшими и с их кораблем. Бренн велел всех мертвых датчан раздеть, отрубить головы да выкинуть тела в воду на подношение Морскому Хозяину. Не захотел добычу смотреть, велел проверить только, нет ли живых пленников в трюме. Выжившие Кривжа и Ульвар угрюмо смотрели с берега, как горит корабль вместе со всем нажитым и награбленным в деревне добром, как взвиваются к небу клубы черного дыма. Ульвару перевязали руку, избитое лицо распухло. Его трудно было узнать, но он был жив. Скоро он поник без сознания на песок — то ли от боли, то ли от унижения. Не вышло у него ни отомстить воеводе, ни убить его. Почто Бренн оставил Ульвара живым, я сперва озадачилась, но не стала ничего спрашивать у мужа. Не время сейчас. Я решила, что спрошу его после, а про себя подумала: верно, он не хотел больше мстить. Месть порождает месть, и не разорвать этот кровавый круг — только усилием души, высоким благородством, какое не всем доступно и не каждому понятно… Я вспомнила тот давний разговор у Черного озера, когда сказал воевода: я полон, как трясина после дождя… Уже тогда он устал и не хотел больше мстить, вдоволь напитав кровавым отмщением подвалы своей души. Или, может, победило над яростью холодное разумение — выпытать да дознаться, почто лютое беззаконие сотворили. Одно было ясно — убивать датчанина он не хотел, но и совсем пощадить его тоже не мог. Покалечил, но не убил. Более никогда не держать тому боевого топора в деснице. Как бы там ни было — я гордилась мужем. И собой, самую малость — что смогла не оплошать. Ульвара и Кривжу связанных погрузили к нам на лодью. Пора было отправляться в Нету. Хоронить павших, залечивать раны. Воевода был снова молчалив и хмур, и я опять отчего-то робела, не смела подступиться. Я понимала — пленных будут допрашивать, чтобы узнать, от Вадима ли было разрешение на это непотребство. Раз такие темные дела творятся, как знать, что еще могло затеваться. Исподтишка грабить да жечь деревни — такое только неразумный будет творить. Разозлить ли хотели, досадить варяжскому соколу — этого ли добивался княже Вадим? Я не могла понять своим скудным умом. Что-то здесь было не так. Уж слишком просто и странно. Ясно было одно — Бренн будет дознаваться до правды… И, когда дознается, господину Рюрику доложит. Так не оставит. Я глядела на него и не видела в нем прежней ярости Мстящего воина — только усталость и необходимость выполнять свой долг как вождя и воеводы, защитника всех, кто под руку господина Рюрика притек. Мстящий воин умер в ночь на Самхейн, пал вместе со Злой березой, напоив ее своей кровью, поменявшись с ней кожей…