Soukoku Alphabet

— На что это похоже, — внезапно интересуются у Чуи, с такой комичной серьезностью, не оставляющей ни малейшего сомнения в том, что вопрос — очередная поддевка, затеянная со скуки, — полет? От Дазая всегда какая-то внезапная фигня — только что вот вроде как были заняты обсуждением дела, а оказалось — занят им был один лишь Чуя. Дазай же предпочел беседу о всякой фигне простой заинтересованности работой. — Ну ты, блядь, знаешь лучше меня, — раздраженно ответил Чуя, вспоминая, как Дазай собирался наебнуться с высоты, чтобы башку себе проломить. Нужно было позволить ему тогда — Чуя сразу бы избавился разом и от необходимости терпеть этого распиздяя рядом с собой, и от раздражающего приноравливания к его черепашьей скорости, к надобности поджидать, пока Дазай доковыляет, неловко опираясь на свой костыль. — Так невежливо обзывать своего напарника за простой вопрос. А как же все то, что подобно красной нити судьбы связало нас, Чуя? Чуя засопел и уставился на Дазая снизу вверх — настороженно и зло, будто бы ожидая удара. Тот лишь сделал нарочито обиженное лицо и притронулся свободной от опоры на костыль рукой до лацкана пиджака Чуи, словно демонстрируя — откуда тянется нить, привязавшая его к Чуе. А затем, прижимая руку плотнее, улыбнулся так, что Чуе вдруг расхотелось сломать в нескольких местах каждый из его длинных и тонких пальцев. Потому что Дазай быстро-быстро, будто сознаваясь в преступлении, протараторил: — Мне бы хотелось, чтобы ты разок поднял меня, когда сам взлетаешь. Дазай словно бы не пиздел, но с чего ему сейчас признаваться в таком? Что ему вообще надо? Чуя не мог понять, и это усиливало каждую из его многочисленных и противоречивых эмоций. Теперь ладонь Дазая распласталась по Чуе. Непривычно цепенея от странности жеста, он припомнил, как такие же прикосновения уже несколько раз помогали ему прийти в себя, не давая дару разрушить тело. Они связаны, это очевидно — без этого говнюка Чуя может не протянуть долго. Ну и что с того, если он знает, что такое полет и скорость, и невесомость, и свобода от земли, от всего что есть на ней — и хорошего и плохого. — Я тебя бы ни за что, если бы и мог, то... Лицо Дазая сделалось сумрачным. Он убрал от Чуи руку, картинно прижав ее к своему сердцу. Чуя почувствовал, как теплеет его лицо от прилива крови. Почему всякий раз, когда Дазай начинал его подъебывать, Чуя чувствовал себя в большей степени виноватым, чем пострадавшим? — Ты меня ненавидишь, — пожаловался Дазай таким голосом, что незнакомый с ним сразу бы поверил в опечаленность данным фактом. На миг этой иллюзией оказался очарован и сам Чуя, неожиданно для себя вспоминая один из недавних снов — там он поднялся над пистолетными очередями, прижимая к себе Дазая, такого легкого, а ведь даже без дара Чуя без труда сумел бы его поднять! В этом сне запах пороха донельзя реалистично обжигал дыхание, чувствовалась теплота дыхания Дазая у уха и почти невинные прикосновения его губ к щеке… Этого Дазай, конечно, не узнает никогда, но Чуя мог бы рассказать ему, как радостно и часто бьется сердце от непередаваемой легкости. Ему бы хватило красноречия описать — насколько это вообще заебись, да и насколько он сам был бы не против показать Дазаю — какого это, что ему — жалко? Но тишина затягивалась, а Дазай улыбался так, будто Чуя проиграл ему в карты последние шмотки. Этого нельзя было допустить — позволить Дазаю подумать, что он умнее других! Умнее Чуи, который сейчас толком и ответить не может. Очередное ругательство застряло в горле, и Чуя проглотил неприятный комок, осознавая, что только его Дазай и поджидает. Но все же… это было возможно прямо сейчас. И вероятность этого почему-то возбуждала, прямо как сон. — На клевый секс, — размеренно и веско ответил Чуя. И торжествующе понял, что нашел верное решение — глаза Дазая округлились от нескрываемого удивления. Чуя усмехнулся, впервые за все знакомство отмечая, что, когда скулы Дазая розовеют, кожа на них все сильнее становится похожа на дамасский виноград. — Секс же такая скука, Чуя, — проговорил Дазай, опуская ресницы. Теперь настало время удивляться — в словах Дазая сквозила нешуточная убежденность, смешная и жалкая одновременно. Но Чуя не спешил расхохотаться над этим внезапным признанием. — Значит у тебя хорошего не было, — с чувством превосходства ответил он, а затем, не осознавая, что несет, добавил: — Хорошо, что способность ебаться, как бог, не пропадет от твоего прикосновения. — Правда? — Дазай аж подпрыгнул на своем костыле, и Чуя до боли закусил губу. Что он вообще ляпнул? Как он только мог! Да еще и настолько нелепо — это звучало как ебанутое хвастовство. Либо предложение. Либо же — чересчур откровенная шутка для тех, кто неприятен друг другу. Дазай несколько раз приоткрыл рот, но быстро сомкнул губы, так ничего не сказав. Его глаза странно поблескивали из-под полуприкрытых век, а щеки — еще больше налились ярким цветом. «Кажется, я проебался», — подумал Чуя, ощущая едва подавляемое желание стащить с руки перчатку и коснуться чужой щеки. Ну просто чтобы убедиться, что Дазай сейчас не скончается от неожиданного перегрева. Или что тайком не измазался в какой-то краске, специально, чтобы произвести впечатление. Да нет же, глупости, воспользоваться ничем подобным Дазай не мог — Чуя всегда неотрывно смотрел на него. И продолжал это делать, ну словно правда решил вдруг его склеить, такого нелепого под повязками, нетвердо держащегося на здоровой ноге, выглядещего до того обманчиво-слабым, что создавалось впечатление, что при желании Чуя был бы способен сделать с ним что угодно. Дазай снова разомкнул губы, медленно, словно не до конца подготовил ответ. Это было более, чем нетипично: обычно Дазай за словом в карман не лез, а сейчас все выглядело так, будто Чуя наконец-то умудрился ввести его в такое замешательство, что он даже не воспользуется потрясающим шансом поиздеваться над откровенным промахом. «Ну тебя нахуй, пидарас!» — приготовился услышать Чуя, досадливо сжимая кулаки в бессильном раздражении на то, какой же он идиот, так нелепо давший чертовому Дазаю пищу для серьезных насмешек. — Правда, — кисло буркнул Чуя, трижды жалея, что вляпался в такое дерьмо. Он сам не понял, как же так вышло, что он сам обхватил Дазая, не совсем невинно вдавившись рукой в его задницу, более аппетитную, чем казалось под свободной одеждой. А Дазай, всего пару секунд назад чертовски артистично качнувшийся вперед, будто собираясь упасть, вкрадчиво шепнул: — Покажи мне, Чуя. И Чуя, осознавший себя победителем пусть даже и в продолжающемся сне, понял, что совершенно не против.