Скоро...

Я многого не помню. Не потому, что память изменяет – она верна мне, именно потому милосердно скрывает часы и дни в своих тенях. Она одна верна мне, преследуемой и загнанной. Я бежала, бежала столько, что, кажется – бег стал моей сутью; а город, который я хотела спасти, не давал укрытия. Преграждал путь челюстями заборов, захлопывал двери, дышал в спину, помогал преследователям. Рты тех, кого я любила, осквернялись проклятиями, а руки тянулись за камнями и хворостом для костра. И я чувствовала за спиной дыхание двоих, которые стремились разрубить город, как мясники. Иногда хотелось позволить им – пусть делят тело и голову и забирают каждый свое, если смогут, на потеху Властей. Я бежала от всех и искала сестру, ту, что была и не была похожа на меня, потому что была – мной. А когда нашла, то увидела в ее глазах – приговор. Дар ее рук был искаженным отражением дара моих рук, несущих спасение. Она запуталась в паутине тонких, но прочных ниточек, незримо идущих сквозь небо, и раз за разом обращала в поражения мои удачи. Но милосердие памяти позволяло забывать и бороться. Моя сила вела меня к цели, и я не могла и не хотела отказываться, даже танцуя в том же спектакле. Все позади. Город наконец стал единым. Распря трех Хозяек, трех правителей, трех вер не рвет его на куски. Он больше не делится на Каменный двор, Узлы и Землю – узор проросших повсюду алых цветов стер различия архитектуры, смазал четкий рисунок улиц. Одинаково выглядят рабочий и щеголь, пьяница и патрульный – Песчанка равняет всех. И солдаты остались здесь – город-ловушка не отпускает тех, кто попался в нее. Наверное, огромное тело удурга выплеснуло наружу всю кровь, которой десятками лет питалось от Боен. Даже Жилка и Глотка окрасились в буро-коричневый, чтобы не портить своими трещинами картину в оттенках красного, которую видно с высоты птичьего полета. Нет, с высоты неба. Это оно смотрит на город, и уже больше не может плакать дождем, отчаявшись отмыть камни. Пал незримый барьер, и багровые пятна взобрались по ступеням, отметили шаги судьбы вверх, по хрупким лестницам Многогранника. И обратный путь. Мои следы. А я уже не надеялась победить, и если бы трое смогли договориться хоть в малом... Прости, сестра. Но я спасу и тебя, даже против твоей воли. Ты поймешь. Я с первого дня знала про ниточки и поклялась пройти грань, чтобы порвать их. Скоро – последний вздох последнего живого. Скоро – скорчатся у песочницы двое детей, которых никогда уже мать не дозовется домой. Скоро – нас оставят те, кто вел троих избранных. Скоро – опустеет Театр. Упадет пустой балахон, осядет лишенное костей черное тело в белой маске и даже всеведущее око истинных кукольников, Создателей, предусмотревших все, закроется. Скоро. Мы останемся одни. Я останусь одна. И пойду по опустевшему городу, поправляя шарф и поглубже натягивая вязаную шапочку, чтобы ветер не унес ее в Степь. И буду резать нитку за ниткой, ведущие к бесчувственным телам – забытым, отслужившим игрушкам. Аккуратно и тихо, чтобы на том конце не узнали, пока не станет поздно, а когда будут перерезаны все – нас не найдут. И тогда я снова пойду по кругу, касаясь каждого – в домах, на улицах, в Яме, во владениях Ласки, на сцене Театра. Превращая умерших кукол обратно в людей, но уже свободных людей, отныне и навсегда хозяев своей судьбы. Клара, я не сержусь, что ты гнала меня день за днем, находя и преследуя везде. Я ведь старалась для тебя больше всех и любила больше всех. Я обниму сестру, и она поймет и простит. Ведь я не сошла с ума, все так и будет, правда?! Я же не могла зря их убить?!