Понарошку

Если ей после смерти суждено было попасть в ад, то было уже не страшно. Потому что хуже того ада, что сейчас происходил, придумать нельзя было. Невыносимо было видеть его каждый день, говорить, работать, репетировать сцены, снимать дубли за дублем, и делать при этом вид, будто ничего не произошло. А самое ужасное было в том, что у него тоже не получалось, она это видела. После того, как он отпрянул от нее в этой кладовке, с таким ужасом на лице, после того, как выругался и поспешно сбежал, они ни разу толком не говорили. Если бы он сделал вид, что ничего не произошло, было бы легче. Но он не мог. Она тем более. Он бегал от нее. И глаза у него бегали. Но, конечно, он профессионал, опытный актер, на работе это не сказывалось, в отличие от нее. У нее не клеилось. Оставалось отснять всего ничего, а она иной раз даже слова не могла сказать. Ссылалась на плохое самочувствие и ей, конечно, шли навстречу, жалели, но она понимала – долго так продолжаться не может. И вообще, казалось, что все чувствуют это напряжение на площадке, причину которого никто не знает, кроме них двоих. Все ссорились, срывались, нервничали ходили. Как же хорошо было в первые годы. Весело, легко, с множеством людей, таких ярких и талантливых, в интересных, солнечных местах. А теперь ее угораздило почти весь сезон сниматься в тоскливом Белфасте, почти все время вдвоем с этим… этим странным типом. Да еще и влюбиться в него. Может, она себе все придумала? У нее всегда была неуемная фантазия, а еще – эгоистичное честолюбивое желание заполучить то, что хотелось. Чего ей от него хотелось, она сама не знала. Какая же она дура. Сначала в номер его затащила, вообразила себя роковой женщиной, опытной соблазнительницей, идиотка, потом эта выходка со звонком… Он ведь уже простил ее. И надо было ей все испортить, полезть с поцелуем… Дура. На что надеялась? Ругала себя, а сама понимала – разве можно было удержаться, когда он так близко был? Сейчас себя бы кляла за другое – что не попробовала… Шансов и так никаких не было, так хоть будет, о чем вспоминать – о том, каковы его губы на вкус, и что бородка оказалась совсем не колючей. Его, не Петирова. Стоило оно того? Вот этого стыда, неловкости, переживаний? Этот единственный неуклюжий поцелуй? А вдруг бы он ответил? Шевельнул бы губами, обнял… Она хихикает нервно, когда такая мысль приходит ей в голову. Конечно, он бы не ответил. Это она вообразила себе невесть что. Завлечь ногами, задницей, длинными ресницами, его, любителя книжек, тишины, странных фильмов, Дэвида Боуи… Нет, она определенно законченная дура. И что делать теперь? Так она и ходила целыми днями как сомнамбула, шарахалась от него, запарывали дубли, пребывала в каком-то странном состоянии – на границе между «плюнуть на все» и «господи, я этого не переживу». Но это состояние было недолгим, она сама знала, что долго так не выдержит. Ну и не выдержала до субботы. В субботу накрыло так, что она с утра решила проветрить голову и отправилась в город. Одна, улизнув ото всех, выключив звонок телефона и нахлобучив капюшон почти до самого носа, бродила по улицам и улочкам, паркам, тротуарам, заходя в магазинчики и кафе. Долго бродила, пока ноги не начало ломить, а на город не спустились ранние сумерки. Тяжелое дождливое небо висело низко-низко, того и гляди проломит крыши домов тяжелым свинцовым брюхом. Зашла в какое-то крохотную закусочную, долго сидела там, ковыряясь в яблочном пироге. Люди за окном прятались за разноцветными зонтиками. Начиталась о себе гадостей в интернете, мазохистки смакуя самые отвратные комментарии. Наверное, она такая и есть, глупая недалекая дура, дылда с широкими плечами без сисек и не красавица вовсе. Нестерпимо захотелось домой, в Лондон, выбраться куда-нибудь, зависнуть до утра, напиться до шума в ушах, натанцеваться, чтобы музыка гремела, чтобы ничего не было в голове, кроме смеха и молодости, как раньше... До того, как... Она вздохнула, растерзав окончательно кусок пирога, так и не попробовав его. Фигня все-таки эта любовь. Угораздило же ее. И ладно бы в нормального молодого парня, а не в это чудо седовласое... Настроение после целого дня бесцельного шатания по дождливому городу совсем не улучшилось, напротив, серый мокрый денек навевал грусть-тоску. А в понедельник опять сцены с ним. Скорей бы все закончилось, а потом, в долгий перерыв между съемками наверняка все пройдет. Пройдет ведь? Когда он был далеко, было легче. Она остановилась на мосту, положила горячие ладони на мокрые металлические перила. Народу становилось все меньше и меньше. Погода портилась. Она зарылась носом в шарф, подняла плечи, проводя руками по крохотным лужицам воды на перилах. Пальцы заныли от холода. Захотелось курить. Она повернулась спиной к слабому, но холодному ветру, достала из сумочки сигареты, сунула одну в рот. А зажигалка как всегда куда-то запропастилась. Стояла там, на мосту, под мелким дождем, ковырялась в чертовой сумке, расстегивала замочки, перебирала всю эту мелочевку. Психанула, в конце концов, сильно встряхнув сумку, замерзшая рука сорвалась с ручки, и все вдруг высыпалось прямо на мокрую брусчатку - телефон, ключи, документы, губнушка, салфетки... Все брякнулось и раскатилось что куда. Телефон два раза подпрыгнул и нырнул в щель под ограждение моста. - Блядь! - вырвалось у нее. Она перегнулась через перила и увидела, как новенький айфон стремительно уходит на дно в мутной воде. Да что же это за день такой. Ей стало пронзительно жалко себя, так сильно, что глаза до боли защипало, а дыхание перехватило от больнючего комка в горле - ни сглотнуть, ни выдохнуть. Ну почему она растяпа такая? Почему она такая дура? Почему ей так не везет во всем? Не хватало еще разреветься здесь, на чертовом мосту. Она начала собирать разбросанное содержимое своей сумки, запихивала кое-как, из бумажника банковская карточка выпала, фото мамы с папой, намокли сразу. Сто раз хотела купить новый бумажник, у этого замок давно был сломан. Не удержалась, всхлипнула. Слезы потекли по щекам, почти одновременно с начавшимся мелким дождем. «Промокну, заболею и умру, - подумала она. – К черту все». Потом подумала о родителях и натянула капюшон. Они-то не виноваты, что она такая у них уродилась. Она уже почти все собрала, когда увидела прямо перед собой чьи-то ноги в кедах. Обычные черные конверсы. - Это ваше, наверное, – сказал этот кто-то очень знакомым голосом. Она подняла голову. Эйдан протягивал ей маленькое раскладное зеркальце. Увидел ее лицо, улыбка у него мигом слетела. Взгляд стал обеспокоенный и слегка испуганный одновременно. - Ты? – приподнял брови. - Я, - она встала, отряхивая мокрые замерзшие руки. Он нахмурился. - А ты чего тут? - Гуляю, - она взяла из его рук зеркало, сунула в сумку. – А ты? - И я гуляю. Она старалась на него не смотреть, но заметила, что лицо у него такое же настороженное. Как будто он боится ее и ее выходок.Больше всего ей не хотелось, чтобы он заметил ее слезы – подумает себе невесть что. Будто она из-за него… Вместо привычной за весь день жалости к себе пришло вдруг раздражение. Угораздило же встретиться. - Погода-то фиговая для прогулок, - сказала она как можно более безразлично. Он задрал голову к небу, сощурившись. Кудри намокли, прилипли ко лбу. - А мне нравится. - Угу, - буркнула она. Неловкость возрастала с каждой минутой. Она видела, что ему очень хочется уйти. И что она плакала, он тоже заметил. Поэтому и не убегал – чувствовал себя виноватым. Ну зачем его сюда принесло? - Я думала, ты домой уехал на выходные, - сказала она. Он неопределенно пожал плечами. - Не поехал. - Я вижу, что не поехал. Разговор глупый выходил. У нее щеки горели и мерзли одновременно, изнутри разгорались нестерпимым стыдом, а снаружи холодные капли дождя остужали. Казалось, скоро кожа зашипит, как раскаленная подошва утюга. Она отвернулась украдкой, вытерла глаза. Тушь наверняка потекла. Вид у нее, наверное, жалкий и глупый, как нельзя отражающий внутреннее, мать ее, состояние. Потом посмотрела на него – а у него лицо такое… как будто его пытают прямо сейчас. Иголки под ногти загоняют. Этого она уже не могла выдержать, разозлилась окончательно. Бедный, разнесчастный Эйдан. Как будто это он влюбился в кого-то, кто его полностью игнорировал. Не игнорировал даже – боялся как огня и при этом еще строил виноватый вид. Бесит. - Пока, - будто выплюнула она и повернулась уходить, потому что знала – еще чуть-чуть и ее понесет. Наговорит ему какой-нибудь ерунды и станет еще хуже. - Стой! Он взял ее за локоть и сразу отпустил, когда она обернулась. Стоял там, на мосту, мокрый, в кедах своих, с растерянным видом. Она смотрела, ждала, что он скажет… Предложит поговорить, выяснить все, разобраться с этой фигней. Пора бы уже. Он взрослый, он старше, должен же он найти выход… Эйдан брови поднял, потом нахмурился, будто решаясь на что-то. А потом сказал: - Мороженку хочешь?