Понарошку

И вот они сидят в кафе каком-то и в самом деле едят мороженое. У нее – ванильное, с миндалем, у Эйдана – фисташковое с шоколадной крошкой. По три большущих шарика. Вкусное, а теперь, когда подтаяло, еще вкуснее. Они говорят о какой-то ерунде – о фильмах, новостях каких-то, и – странное дело, неловкости нет. Почти нет. Когда она вспоминает о своем поведении, о том, что позволила себе по отношению к нему, волна жара приливает к лицу, потом смотрит на него – и успокаивается. Он ведет себя так, как будто ничего не случилось. Поначалу немного наряженный был, а потом она сказала, что утопила телефон, а он сказал, что это не беда, и они начали болтать, совсем как раньше. И вроде бы это хорошо, но все же она ждала, что он рано или поздно намекнет, решит поговорить на самую главную и неудобную для обоих тему… Но, похоже, напрасно ждала. Она быстро поняла его стратегию (если это можно было назвать стратегией) – сделать вид, будто ничего не было и дальше общаться и работать, как ни в чем не бывало. Наверное, это было бы лучшим выходом. Но не для нее. Потому что она всегда была упрямой и не любила недосказанность, даже если ей это грозило неприятностями. Поэтому, когда в разговоре наступила пауза, а Эйдан набирает в рот полную ложку мороженого, она говорит, опустив глаза: - Прости меня, пожалуйста. На его лицо она не смотрит, но представляет – он сейчас наверняка смущается. - Да ничего. Забудь. Это то, что она ожидала услышать. Забыть – это было бы проще всего, но забыть не получится. - Я неправильно себя вела. - Я рад, что ты это понимаешь. Она наконец поднимает глаза и смотрит на него – у него во взгляде было одобрение. И вообще он на удивление спокойный. Даже облегчение какое-то на лице. У нее опять возникает это непонятное, досадное чувство, легкой злости на него и сильной – на себя. Потому что это чертовски обидно, знаете ли, когда для кого-то твоя любовь оказывается такой обузой и неудобством. И хотя она понимала, Эйдан здесь был совершенно ни при чем, ей все равно было обидно. - А если бы я была старше? – спрашивает она, ковыряясь в лужице мороженого. Совершенно ясно осознавая, что это не то, о чем следует говорить и вроде все устроилось между ними, и надо сделать вид, что все в порядке, а не нести чушь… Но язык у нее всегда жил отдельной от мозга самостоятельной жизнью. - Что? – ожидаемо переспрашивает он. - Дело в моем возрасте, да? Он морщится как от зубной боли. - Будь я лет на десять старше… - Слушай, не стоит нам об этом говорить, - он слегка розовеет, крутит в руках вазочку из-под мороженого. - Почему? Я тебе в любви призналась, - вздыхает она. – Более неловкого момента не придумаешь. Мне просто хочется знать… - Знать что? - Что бы было, будь я старше? Дело в возрасте, да? Он моргает несколько раз часто-часто, у него такое бывает, когда он нервничает. - Не только в возрасте, - он оглядывается на окно, на темно-синие холодные сумерки. На город опускается туман, огни вывесок и витрин светятся в нем размытым матовым светом. – Поздно уже. И непонятно, о чем он сказал - о темноте за окном, или о другом... - Не в возрасте, значит, - горько усмехается она. – Я знаю – я слишком глупая для тебя. - Ты не глупая. - Глупая. - Не глупая. Ты умная. И смелая. Она открывает рот от удивления, глядя на него во все глаза. Эйдан запускает руку себе в волосы, приводя их в еще больший беспорядок. - Просто делаешь иногда импульсивные вещи. Но для этого тоже смелость нужна. - А вот ты не очень-то смелый, - вырывается у нее. Он хмыкает, кивает, глаза сощуривает, которые становятся сразу хитрыми, как у Мизинца. - Думаешь? - Вижу, - продолжает она нападать, хотя сама не знает, зачем. Может эта снисходительность в его взгляде раздражала, и жалость тоже. Он ее жалел, поэтому и сказал, что она умная и смелая. То, что она натворила, умные люди не делают. Эйдан опять вздыхает, крутит в руках ложку. - Ты не виноват, - повторяет она. – Не вини себя. Он смотрит исподлобья, так, как на фотографиях, странная привычка, вот так смотреть. У нее даже холодок пробегает по спине. - Я когда в Лондон приехал, устроился работать в театр. Театр Буша, на Шепардс Буш, знаешь? Она кивает. - Ну как устроился – в массовке играл, собирал декорации, убирал сцену… Он рассказывает тихим таким, убаюкивающим голосом, и Софи слушает, еле дыша. Даже подалась чуть вперед. - Мне было девятнадцать. Как тебе сейчас. - Мне восемнадцать, - поправляет она. – Через три месяца девятнадцать будет. Эйдан кивает. - Ну почти. Так вот, там была актриса, прима театра. Главные роли, аншлаги, интервью. На нее ходили. Не на спектакль, а на нее, понимаешь? Эйдан делает паузу, чтобы глотнуть уже порядком остывший кофе, а ее в это время осеняет. - Ты в нее влюбился? – спрашивает она с улыбкой. - Да, - он смеется тихо. – Без памяти, как может влюбиться девятнадцатилетний мальчишка. Она была старше меня лет на двадцать, кстати. Я был ею одержим. Таскался за ней по театру, стоял часами у ее гримерной, чуть ли не падал в обморок, когда она на меня смотрела, покупал ей цветы на последние деньги… Хотя ей слали огромные букеты роз и мои скромные веники там терялись. Она представляет себе, как это могло бы быть – потому что ей это знакомо как никому. Когда ходишь тенью, смотришь украдкой, любишь втайне от всех. - Но я так и не признался. Вокруг нее было много поклонников, мужчин и парней, молодых и зрелых, богатых и бедных, знаменитых и безвестных, выбирай любого. Она и выбирала. А я просто смотрел. Страдал, злился, ходил за ней тенью. - А потом? - А потом проснулся в один прекрасный день, закурил и понял, что меня отпустило, - он усмехнулся. – Все проходит, Софи. Она закатывает глаза к потолку с досадой. - Я это к тому, что я бы в жизни не признался. Для меня было проще сброситься с моста, чем намекнуть ей о своей любви. Меня трясло, когда она мимо проходила… Так что ты очень смелая. Я не знаю, хорошо это или плохо, но это факт. - Угу, - соглашается она. Когда напиваешься, быть смелой – не такая уж и большая заслуга. - Она была красивая? – вопрос вырывается у нее сам собой, как обычно у нее выходит. Она тут же жалеет об этом, потому что Эйдан прикусывает губу. - Она была… яркая. Необычная и очень талантливая. - Значит, такие женщины тебе нравятся? Она понимает, что пора бы уже заткнуться. Он не отвечает, улыбается только слегка, рассматривает ее. И она отчетливо понимает, что никогда его не заинтересует. Будь она старше, брюнеткой или шатенкой, выше или ниже ростом, со своими красивыми ногами или кривыми, с большой грудью или маленькой, голубыми глазами или карими – все равно. В ней должно быть что-то, что она даже не может понять. Слезы вдруг подкатываются к глазам, обжигают. Душат. Она низко наклоняет голову, ковыряется ложкой в вазочке, счищает прилипшие следы от мороженого со стенок. - Пойдем в гостиницу, - говорит Эйдан, потягиваясь. – Поздно уже. - Не пойду, - буркнула она. Он хмыкает. - Пойдем, - повторяет он осторожно, с умоляющими нотками. – Ну чего ты? - Отстань. Глаза на него поднять невмоготу – наверное, растерянный стоит и розовый от прилившей к щекам крови, смотрит на нее своим взглядом «как-ты-меня-достала». И она понимает, очень хорошо понимает, что опять ведет себя как дура, но реветь хочется и кинуть в него чем-нибудь. - Ну и сиди тогда, - говорит вдруг он, бросает на стол деньги, встает, застегивая на ходу пальто. Она зажмуривается, слушает его удаляющиеся шаги. Но их не слышно, на его кедах резиновая подошва, мягкая, бесшумная. Софи глубоко вздыхает, невероятным усилием заставляя себя прогнать слезы, и приоткрывает глаза. Ушел. Она бы на его месте тоже бы ушла. Он ведь пытался поговорить, несмотря ни на что. Историю эту рассказал, про приму свою, надеялся, что поймет. Она - истеричная мерзкая девчонка. Все, что она делает – только бесит всех. И себя в первую очередь. Она берет сумку, шарф, идет к выходу. Длинный шарф разматывается, тащится за ней по полу, кто-то из посетителей, молодой парень указывает на это, и, похоже, узнает ее, потому что она видит расширенные в неверии глаза, улыбку и знает, что будет дальше – расспросы, просьбы сделать фото и автографы, но сейчас это для нее невозможное дело. Она убыстряет шаг и почти выбегает из кафе на улицу, несется еще несколько метров, дурацкий шарф опять разматывается… На улице холодно, мокро, изо рта пар вырывается, асфальт и мостовая блестят от воды, накрапывает мелкий дождь, совсем слабый и редкий, но холодный, оседает на ее горячее лицо. - Наконец-то. Она вздрагивает и оборачивается. Он стоит, держа руки в карманах, нахохлившийся, голова вжата в плечи, прячет нос в поднятом воротнике пальто. Она смотрит на него пару мгновений и всхлипывает, комкает шарф, грязный и мокрый на кончике. - Я думала, ты ушел… - и еще раз всхлипывает, опускает голову низко, до боли в шейных позвонках. Эйдан вдруг делает шаг к ней, неловко приобнимает, и она утыкается ему в плечо, в мокрые ворсинки пальто, в которых прячется его слабый запах. Они стоят так несколько долгих, самых долгих минут в ее жизни, кажется ей, самых странных и самых теплых, несмотря на дождь и холод… Он отстраняется и натягивает ей на голову капюшон, застегивает молнию на куртке до конца. У него очень, сосредоточенное, заботливое, обеспокоенное лицо. - Ну что мне с тобой делать, а? - Не знаю, - шепчет она. Она правда не знает, но главное – чтобы он сделал. Хоть что-то.