Звереныш

Дима всегда был бешеным. В тот день классная буквально втащила сопротивляющегося мальчишку в кабинет и с приклееной улыбкой на тонких губах сообщила, что Дима Золотов теперь будет учиться в их замечательном и дружном 4 «В». «Замечательный и дружный» оживился и зашептался. Костя лениво перевел взгляд на новенького — обычный, в общем-то, весь какой-то острый, угловатый, с тонким девчачьим лицом, он стоял у доски, пришпиленный к месту тяжелой рукой классной, и бросал вокруг злобные затравленные взгляды из-под отросшей челки. «Словно загнанный в угол звереныш», — так же лениво отметил Костя и вновь отвернулся к окну. Звери его не интересовали. Как и люди. В следующий раз Костя заметил Диму, когда тот сцепился с Витькой Зайцем из параллельного. Витька был больше раза в два с пудовыми кулаками и злобной рожей, у заморыша не было ни единого шанса, но самого его это нисколько не смущало. Сверкая злыми глазами, Димка дрался с таким остервенелым звериным отчаяньем, что Заяц бледнел и орал что-то невозможное, пока парочку не растащили старшеклассники. На следующей перемене они сцепились снова. Витька — чтобы взять реванш, Димка — по каким-то своим причинам. Он вообще оказался легким на эмоции, загорался быстро, от малейшей искры: не терпел ни откровенных оскорблений, ни тонких издевок, ни просто намеков — тут же зверел, пускал в ход кулаки, а еще зубы и все, что попадалось под руку. Отдавался схватке самозабвенно, дурея от слабости врага и жажды крови. И если сначала игра «разведем Золотова на драку» казалась мальчишкам забавной, то к концу года желающих позлить отчаянного мелкого почти не находилось. Хотя был один шестиклассник. Высокий и жилистый, он как-то подвалил вальяжно, словно дань собирать приперся, и так же вальяжно назвал Димку «принцессой». Костя даже задержался в коридоре, понаблюдать за разыгравшейся драмой. Было и правда весело. И высокие вопли шестиклассника, и оголтелые от злости зеленые глазищи, и кровь, размазанная по подбородку, (вряд ли вся от того, что мелкий едва не откусил невезучему шутнику ухо), и слезы примчавшихся мамаш. Тогда, стоя в толпе, глядя на бледного скулящего шестиклассника и остывшего уже звереныша, бросающего вокруг привычные уже затравленные взгляды — словно не он учудил весь этот бардак, — Костя впервые от души рассмеялся, напугав и учителей, и одноклассников. Почему Золотова так и не исключили — осталось загадкой. Впрочем, не очень интересной. Возвращаясь в школу после летних каникул, Костя чувствовал в себе некоторое любопытство (и даже признавался себе в этом). Дима за эти три месяца вытянулся, стал каким-то нескладным, и уже куда меньше напоминал сказочную принцессу. Хотя лицо и осталось совершенно девчачьим. Костя тогда все-таки не удержался — уж больно спокойным выглядел мальчишка — подошел совсем близко и схватил за подбородок. Всматривался несколько секунд и удовлетворенно усмехнулся — зеленые глазища по-прежнему полыхали злобой. — Звереееныш. Ошалевший от такой наглости Димка даже не сразу дернулся. Потом все-таки вывернулся и обжег зеленью. И Костя снова рассмеялся. А на следующей перемене Золотов кинулся на него — так же как и всегда, со всей своей кровожадной страстью. Тот увернулся легко, видя эту атаку десятки раз, сжал кулак и сильно ударил противника под дых. Дима согнулся пополам, ловя губами вмиг пропавший воздух. Сквозь прорезавшуюся тишину по классу проплыл довольный голос. — Злообный звереныш. А потом случилось что-то невообразимое — Димка подсел к Косте перед уроком. К Косте, который с самого первого класса сидел один — еще с тех пор, как в первый же день сообщил миленькой девочке с огромными бантиками, которая вдруг нарисовалась с ним за одной партой, что не собирается делить свое место с мелкими гоблинами вроде нее. Девчонка тогда расплакалась, убежала в туалет и отказывалась выходить. Вопли ее раздражали неимоверно, по строгому настоянию родителей мальчик принес ей шоколадку на следующий день, но не извинился и сесть рядом не позволил. Кто из его одноклассниц была той самой девочкой, Костя уже и не помнил. А тут звереныш, глаза шальные, затравленные, но не уходит, несмотря на красноречивый взгляд новоявленного соседа. Сидит себе, через руку заглядывает, списывает. На злобное «Щас глаза выдавлю, на доску смотри» невозмутимо сообщил, что зрение плохое, с доски не видит ни черта, а если не верит, то пусть у Машки Капусткиной спросит, он у нее весь прошлый год так списывал. — Вот и вали обратно к Машке, — аж зашипел Костя от такой наглости. И куда только все его равнодушие растерялось? Реплика была проигнорирована с той же наглостью. На перемене они подрались. Ну как, Костя буйствовал, а мелкий огребал — рычал, скалился, сверкал глазищами, но огребал. И на следующем уроке снова сел рядом. Костя смирился. И Димки внезапно оказалось слишком много. На уроках он так же заглядывал через руку, на переменах отбирал наушник и слушал Костины любимые группы, занял привычное место в столовой. А еще вдруг оказался рядом во время дороги домой. Топал по правую руку, насвистывал что-то себе под нос, пинал мокрые листья — вместе дошли до самого подъезда, а потом он невозмутимо завернул в соседний. — Вот чего тебе от меня надо, звереныш? — как-то напрямую спросил Костя, перехватив мелкого за шиворот, когда тот уже собирался начистить очередную рожу. Почувствовал на себе благодарный взгляд одноклассника и вдруг поймал себя на мысли, что уже не первый раз мешает Золотову сорваться. — Ты сильный, — бесхитростно отозвался Димка. — Нет. Это ты слабый. — Я знаю, — и снова взгляд злобный, затравленный. — Но стану сильным. — Если будешь бить слабаков? — Я и тебя когда-нибудь побью. — Я подожду. А потом зачем-то утащил его с собой на боевые искусства, даже с братом договорился, который и был тренером, чтобы без оплаты и медсправки. На следующий же день все многочисленное Костино семейство знало, что у него появился друг. Мама даже расплакалась от счастья и затребовала привести это «чудо» на ужин. Костя ответил категоричным отказом, но мелкого притащил брат. Димка делал милое лицо, улыбался острыми зубами и нахваливал мамину стряпню так, что та готова была уже усыновить «прелестного мальчика». Первую половину вечера Костя злобно скрипел зубами, а вторую был бесконечно счастлив, когда вдруг понял, что никто не обращает на него никакого внимания и не лезет с нотациями о том, что в его возрасте просто необходимо иметь друзей. Счастлив настолько, что когда выпроваживал незваного гостя, даже бросил что-то вроде: «Забредай, если вздумается». Вздумывалось Димке часто. Он стабильно заруливал в гости после школы, подгадывая время, когда мама возвращалась с работы, чтобы Костя в порыве чувств не спустил его с лестницы. Крутился на кухне, помогая с готовкой, привел в порядок их заброшенный аквариум, а когда надоедал всем и вся, с опаской пробирался в комнату Кости. Потом сидел на полу, прислонившись затылком к двери, и не мешался. Иногда только лез носом в тетрадь и помогал с литературой — совершенно глухой к точным наукам, он неплохо разбирался в «высших материях», у него вдруг обнаружилось потрясающее чутье на все эти «метафоры» и «литоты» и неплохой слог, от которого Нина Ивановна, обожающая давать на дом сочинения, была в восторге. Костя смотрел на него иногда и с каким-то удовлетворением отмечал, что глухая тоска, прячущаяся то за злобой, то за таким же отчаянным весельем, уходит из этих звериных глаз. Иногда Димка пропадал на пару дней. Не появлялся ни в школе, ни у Степановых. Потом объявлялся такой же как и раньше, разве что с новым отчаяньем в глазах. Костя не спрашивал. К декабрю Димка воспринимался как еще один член семьи, поэтому когда мама пригласила соседского мальчишку праздновать Новый год, Костя отреагировал спокойно. Ну еще один человек, не чужой же, а Димка. — Правда, Дим, — оживился отец. — Давай, может хоть с тобой и Костик наш празднику порадуется. — Ой, ты, наверное, с родителями праздновать будешь, — спохватилась вдруг мама и уже принялась продумывать совместное мероприятие, чтобы организовать праздник на две семьи (а заодно и познакомиться), как Димка горячо заверил все семейство, что с родителями проблем не будет. Мама тогда подозрительно прищурила глаза, а вечером перехватила Костю на кухне и устроила допрос с пристрастием. Костя отвечал честно: родителей его не знает, да и вообще о его семье ничего не знает, нет, Дима не говорит, сам он тоже нет, не спрашивал, и вообще никакие они не друзья, поэтому ему не стыдно. А синяки, так это от того, что дерется со всеми подряд, а потом еще ходит и углы сбивает. В первый учебный день после новогодних каникул Костю поймала стайка девушек из параллели, а Танька Шуршавина (кажется именно ее бантики фигурировали в той первосентябрьской истории) буквально набросилась на несчастного пятиклассника. — Степанов, там твой Дима сейчас с Ромкой из восьмого драться будет. — И что? — удивился Костя, прикидывая, с чего же это Димка стал вдруг «его». — Ромка же его убьет, сам знаешь. — А причем здесь я? — Так Дима кроме тебя никого не слушает. Костя тяжело вздохнул. Завел звереныша, пора заняться дрессировкой. Он и правда смог увести Димку из коридора, где уже собралась толпа зевак. Ромка сам стоял растерянный, не очень-то желая связываться с малолеткой. Поэтому уважительно кивнул Косте, когда тот схватил Димку за капюшон и утащил за собой. — Ты больше не будешь нарываться на драки, понял меня, звереныш? Димка кивнул. *** Лето они провели в деревне у Костиного деда. Рвали яблоки и вишню, купались в речке и пруду недалеко от дома, шатались по лесу. Димка передрался со всей местной пацанвой, потом сдружился со всеми, и теперь носился по деревне как угорелый с этой разношерстной оголтелой компанией. Глядя на белесые шрамы, раскинувшиеся на загорелой спине парня и сияющие зеленые глаза, слыша его искренний смех и ровное дыхание по ночам на соседней кровати, думая, что все еще ничего не знает о его семье и даже не спрашивает, Костя совсем ясно понял, что они не друзья. Что загнанный в угол звереныш просто нашел место, где можно спрятаться, а сам он хочет быть для него этим местом. После этого он больше не гнал Димку. Позволял радостно вешаться на себя при встрече, перестал одаривать подзатыльниками по поводу и без, даже сам звал в гости, когда мамы не было дома. Дима сначала с подозрением поглядывал на его дружелюбие, а потом расцвел: притащил кучу дисков с любимыми фильмами и заставил пересмотреть их все, затаскивал по «своим» местам, и даже познакомил с дедушкой Василием, который жил в крохотной однушке на краю города и подбирал бездомных котов. Окинув Костю оценивающим взглядом, дед улыбнулся и потрепал Димку по волосам: «Злой он, как и ты. Но все-таки хороший». Пили чай, дед рассказывал смешные истории из своей молодости, о жене, которая умерла несколько лет назад, о правнуках, которых внуки приведут на днях, и том, что с Димкой познакомились в больнице, где дед лежал со сломанной ногой, а мальчишку привезли с переломами ребер и без сознания. Костя тогда нахмурился, а Димка так смущенно улыбнулся, что совершенно перестал на себя походить. Мелкий по-прежнему ходил весь в синяках, по-прежнему пропадал временами на пару дней, и все эти «по-прежнему» начинали бесить. Костя чувствовал, что звереет, каждый раз, когда видит возвращающуюся глухую тоску в зеленых глазах. На красноречивые взгляды Дима не реагировал, на вопросы не отвечал, и однажды они действительно поссорились. Костя сорвался, Димка тут же загорелся, бросился в драку, предсказуемо огреб, но отчего-то не потух. Бросил, что жизнь его, Димкина, Костю никак не касается. Костя спокойно ответил, что раз не касается, то звереныш со своей жизнью могут проваливать. И Димка ушел. Они полгода гордо игнорировали друг друга в школе. Дима делал это в компании школьных приятелей, Костя, как и привык, в гордом одиночестве. И лето это он у деда тоже провел один, как и все десять лет до этого. Даже убедил себя, что все нормально, что с людьми так оно и случается, и хорошо, что случилось именно сейчас, пока не так сильно привязался к мальчишке. Тем же летом начал курить. 1 сентября с каким-то лихорадочным чувством разглядывал Димку с его коричневым загаром, выгоревшими волосами и белозубой улыбкой. Красивый засранец! Только вот глаза, какие-то выцветшие, тоскливые, обреченные. Потом из разговоров понял, что звереныш его таскается по местным тусовкам, в свои тринадцать хлещет виски и много дерется. Собственно и сам видел ободранные костяшки пальцев. Костя каждый раз трясет головой, заставляя себя не думать. Не думать не получается, потому что Димка прогуливает школу, а когда появляется — грубит учителям и нарывается на драку. Костя в бессилии своем рычит, мечтает схватить за шкварник, утащить домой и сунуть головой под холодную воду, чтобы оклемался. *** Звонок раздался ночью. Пока шарил рукой под подушкой, прикидывал, какой же такой самоубийца звонит в такое время. На дисплее высветился незнакомый номер. Нажал «Принять вызов», прорычал в трубку что-то недоброе. Услышав в динамике слабый голос, кубарем скатился с кровати, натянул толстовку, и как есть в тонких домашних штанах вылетел из квартиры. Димка обнаружился на ближайшей лавке. Сидел, в одних шортах и футболке, запрокинув голову, зажимал руками хлещущую из носа кровь. Костя выматерился. — Еще и воспаление легких подхватишь, — схватил парня за руку. — Пошли. — Не могу идти, — невнятно пробормотал Золотов и, все же повинуясь, встал. Его тут же согнуло и вырвало прямо на Костины кроссовки. — Прости, — сконфуженно сказал он, поднимая голову. Теперь кровью было залито все лицо, отчего Косте стало жутко. Он осторожно взял Диму под руки и повел к подъезду. *** Свалил парня на свою кровать. — Я сейчас в скорую позвоню, все нормально будет. Дима нервно схватил его за руку и судорожно сжал. — Не надо скорую, — слабо попросил он. — Я просто полежу и уйду. — У тебя сотрясение, балда. — Не надо скорую, — Дима прикрыл глаза, но пальцы не разжал. — Он же меня убьет. — Кто тебя убьет, звереныш? — Костя сел на край кровати и успокаивающе провел ладонью по русым волосам. — Отец. Я полежу у тебя ладно? — Конечно. — Прости меня, — Дима то ли засыпал, то ли впадал в забытье. — От меня одни неприятности. — Дурак ты, — Костя беззлобно вздохнул и попытался встать, от чего мелкий вздрогнул и распахнул глаза, впиваясь испуганным взглядом. — Ну ты чего, звереныш? Здесь тебя никто не тронет. Я пойду постелю себе на диване. — Останься. — Чего? — Пожалуйста. И столько мольбы было в этом тихом голосе, что Костя сдался. Можно и поспать вместе. Это же Димка в конце концов. Он стянул с себя толстовку и забрался под одеяло. Это было странно. Димка прижимался спиной к его груди, и Костя то ли слышал, то ли чувствовал через тонкую ткань футболки быстрое биение чужого сердца. — Коость, — уже совсем сонно позвал Димка. — Да, звереныш. — Я скучал по тебе. Что-то теплое, почти горячее, растеклось в груди, и Костя слегка улыбнулся в чужой затылок. — Спи. Всю неделю звереныш жил у него, благо родители уехали на курорт по горящей путевке, а старший брат, который должен был за ним присматривать, закрутил роман с тренершей по йоге из своего клуба и справедливо рассудил, что Костя мальчик взрослый и справится сам. Костя справился. Не разрешал Димке вставать с кровати, прописав больному постельный режим и покой, и внимательно следил, все ли в порядке. Мелкий оклемался быстро. Его уже не тошнило, и головные боли прошли через пару дней. Они больше не спали вместе и по-прежнему не вспоминали о произошедшем вслух. Димка как всегда не говорил, Костя как всегда не спрашивал. Перед самым приездом родителей, Золотов вернулся к себе. Но на следующий день снова сел с Костей за одну парту, а вечером ввалился к Степановым на ужин, почти до слез обрадовав маму. И все как-то вернулось на круги своя. Курить Костя бросил. *** Девушка у Димки появилась в 8 классе. Появилась неожиданно — звереныш и словом не обмолвился, что ему кто-то там нравится. Просто однажды Костя увидел эту целующуюся парочку за углом школы и почувствовал, что внутри что-то оборвалось. — Ну и чего ты ее от меня прятал? — ровно спросил он, игнорируя холод, от которого, казалось, даже губы занемели. Звереныш — черт, нет! Золотов (да, да, Золотов) — неуверенно улыбнулся. — Думал, ты рычать будешь. — С чего? — рычать? [черт возьми, рычать! рвать на куски! схватить это недоразумение и посадить, наконец, на цепь! /о да, эта цепь] — Не вечно же тебе вокруг меня ошиваться. И Димы сразу стало как-то меньше. Он не тащил свою пассию в их компанию, зная, как Костя относится к чужим людям, и сам особо не трепался на эту тему. Даже маме он рассказывал куда больше. Она вечно ворковала о том, какая это «чудесная девочка» и что Косте тоже не мешало бы найти себе кого-нибудь. А Костя с каждым днем все яснее понимал, что уже нашел себе чертову «сказочную принцессу», которая на поверку оказалась «озлобленным зверьком», и готов был выть от тоски и отчаянья. *** На пороге Димка появился под ночь. Стоял какой-то взъерошенный с потухшей зеленью глаз, но осторожной улыбкой на [да, красивых!] губах. — Пошли, — твердо сказал он, хватая Костю за рукав и вытаскивая из квартиры. — А обуться мне можно? — Усмехнулся Костя, чувствуя, как чертово сердце подпрыгивает до самого горла. Сколько же они не виделись? Недели две? И ведь нельзя винить Димку — он-то и звонил, и писал, и все норовил куда-нибудь вытащить. А вот Костя не мог, просто не мог. Несколько месяцев жил как в аду, представляя тонкие девичьи пальчики в светлых звериных лохмах. Звереныш смущенно улыбнулся и разжал кулак. — Извини. Испугался, что ты сбежишь. — Вот еще, — Костя быстро зашнуровал кеды. — Чего это я должен сбежать? — Я тебе потом скажу, — Димка невесело усмехнулся, — когда напьемся. — А повод? — Костя даже нахмурился, вспоминая загул своего/да запомни ты уже/не своего звереныша. — Отметим конец учебного года? — осторожно предположил Димка. — Начало лета? Развод моих родителей? — Развод? — они уже вышли на улицу и, не сговариваясь, двинули в сторону набережной. — Ты, как всегда, ничего мне не рассказывал. — Ты, как всегда, не спрашивал. Костя хмыкнул. — А если я хочу спросить сейчас? — Слишком поздно. Сегодня я сам хочу рассказать. Они кинули Костину толстовку на старые остывшие уже камни набережной и упали сверху. Это место было надежно спрятано от чужих глаз буйно разросшейся растительностью, и Костя часто прятался здесь еще будучи ребенком от многочисленных родственников. А однажды привел сюда Димку, и с тех пор тот всегда знал, где искать нелюдимого друга, если вдруг тот внезапно пропадал из виду. Они сидели совсем рядом, боком чувствуя тепло друг друга, и глушили из горла дешевый виски: Костя — прямо так, Димка — вприкуску с шоколадкой. Он вообще оказался сладкоежкой, этот звереныш, и злобное пламя в глазах легко можно было потушить с помощью мороженого. — Мама этого урода все равно любит, — выронил вдруг Дима, совершенно ровно, будто бы это не рвало его на части, будто бы пальцы, сжимающие бутылку, не побелели от напряжения, а взгляд не застыл в одной точке. — Она и меня терпит, потому что я ЕГО сын и глаза у меня его. Ненавижу эти его глаза… Он ей руку несколько раз ломал, ребра вообще черт знает сколько. А она у бабки поваляется, пока кости не срастутся, и обратно, как собачонка. Так преданно в глаза ему заглядывает, аж тошно. Я когда мелкий был, думал, она ко мне возвращается (не хватало ума понять, что раз с собой не забирает, то и не нужен вовсе), хотел, когда вырасту, стать обязательно самым сильным, чтобы ее защищать. Тогда, с сотрясением, это она меня так. Костя аж задохнулся. — За то, что отца ударил. Она вообще ласковая у меня, а как увидела, вмиг озверела. Потом плакала долго. Я когда домой вернулся, она вся серая была, увидела меня и сразу в ноги кинулась. Я ее весь день успокаивал. — Успокаивал он. В психушку ее надо, там бы успокоили. — Эй, она же мама моя, если ты помнишь, — Димка забрал бутылку из рук друга, касаясь пальцами, обжигая. — Я люблю ее. «Люблю». Он, наверное, и ей это говорит, девке своей. — Почему развестись решилась? — Не знаю. Мы с Викой и мамой твоей в магазине были, она нас увидела и вся побелела даже. Когда домой пришли, она меня обняла и заплакала. Все причитала, прощения у меня просила. Потом вещи собрала и к бабке. На этот раз вместе со мной. Мучается теперь, телефон в руках сжимает, но когда отец звонит, трубку не берет. — Значит, наладилось. Значит, и я больше не нужен. — Хрен знает, — Дима пожал плечами, его язык уже заплетался, а Косте еще даже в голову не дало. — Бабка меня ненавидит. Говорит, глаза отцовские, злые. И сам я злой. А я знаю, что злой, Кость, — они обернулись друг к другу одновременно, и лица их вдруг оказались неприлично близко. — И что, что злой? Собаки бродячие меня любят. И кошаки тоже. Костя лихорадочно шарил глазами по лицу друга. Глаза осоловелые совсем, на скулах румянец и губы, сухие совершенно, которые тот внезапно облизывает. И парень понимает, что пьян он сильнее, чем думал. Потому что не может же его так вести только от этих чертовых губ. — И живность вообще, — продолжал тем временем Дима, с таким надрывом в голосе, что сердце сжималось, — и мама твоя вот. — И я, — слетело с губ так тихо, что возможно и показалось, но друг замер, и Костя впервые в своей жизни бросился в омут с головой. Димкины губы были шершавые и горячие, абсолютно горячие, они оставляли после себя настоящие ожоги, и Костя целовал эти губы со всей своей страстью, со всей болью, что накопилась в нем за эти месяцы и всей той нежностью, что предназначалась одному единственному человеку в целом мире. И вокруг взорвалось оглушительными искрами и замерло, и Костя даже не сразу сообразил, что горький от алкоголя язык проник ему в рот, и что отвечают ему с тем же напором и с тем же желанием. И снова они были не друзьями, и даже не любовниками сейчас. Просто Димка снова искал защиты, и Костя снова хотел его защитить. — Звереныш, — прохрипел он в горячие губы, и снова впиваясь в мягкую плоть. — Я уж думал, никогда не назовешь больше, — Дима вдруг оторвался и ткнулся носом ему между ключиц. Он дышал тяжело, его сердце билось так же оглушительно, как и Костино сердце, и Костя слышал его, и чувствовал под своими пальцами. — А то все: «Дима» и «Дима». Костя внезапно рассмеялся. — Ну что, звереныш, ты уже достаточно пьян? — Для чего? — Чтобы сказать мне, почему я должен был сбежать. — А это, — Димка сильнее вжался лицом в его грудь. — Ты смотришь, — он запнулся, словно пробуя слова на вкус, подбирая. — Ты вдруг стал смотреть на меня так же как и на остальных. — Это как же? — Будто бы я ничего не значу. Костя почувствовал, как в груди ухнуло оглушительно сильно, схватил парня за волосы и дернул его лицо на себя. — Смотри, — сказал он, впиваясь взглядом в сверкающие глаза. — Смотри. Дима медленно поднял руку и осторожно коснулся пальцами его скул, провел ниже, дотронулся до губ. Костя дышать боялся, только бы не спугнуть дикого звереныша, который сейчас так доверчиво сам просился на руки. — Да, — выдохнул Дима и облизал пересохшие губы, — мне нравится, когда ты так на меня смотришь… Как жаль. — Что жаль, звереныш? — Не вспомню. Завтра. Не вспомню. Пить не умею совсем. — Ты поэтому? — Да, — в этот раз Дима поцеловал его первый, настолько нежно, что внутри натянулось тонко-тонко, так сладко, и так болезненно, что впервые в жизни хотелось расплакаться.