Stronger Than Blood

Едва зайдя в дом, он взбирается по лестнице, прыгая сразу через две ступеньки, игнорируя все расспросы о первом дне в новой школе. Сразу запирает дверь и кидается на поиски телефона, когда вспоминает, что телефона у него нет. Она не доверяет ему настолько, чтобы разрешить телефон. Ли заваливается на кровать, беспечно спихнув сумку с учебниками на пол. По крайней мере, один член этой шайки всегда присутствовал на каждом его уроке, короткая передышка случилась только на уроке литературы, и уже за это он был благодарен. Правда. Он думал, что задохнулся бы, если бы не литература, что только лишний раз доказывает, как глубоко он увяз в этих школьных джунглях. Он начал чувствовать горячую благодарность всякий раз, когда ощущение нависшей опасности хоть на немного покидает его. С другой стороны даже имей он телефон, кому, черт подери, он мог бы позвонить? Богу? Кто сможет помочь ему в такой ситуации? Его собственная мать сама отдала его на растерзание этим грёбанным волчатам. Он принимается дубасить подушку, именно так он обычно и вымещал накопившуюся злость. И её же кусал, чтобы не закричать. Он просто хочет съебаться отсюда. Он хочет назад своих прежних друзей, прежнюю школу, прежнюю, блядь, жизнь. Сынхён глубоко дышит, его душит поднимающийся изнутри гнев. Господи, ну почему она так с ним поступает? Это вообще ничего не значило, просто эксперимент, почему… Стук в дверь предупреждает его, что она пришла и стоит там за белой фанерной дверью. - Хочешь… хочешь кушать? Я сделала… - она кашляет, пытаясь обрести прежний голос, когда отец ещё был здесь и они постоянно ссорились и орали друг на друга, - Я сделала пельмени… Если… Если хочешь… Вот сука. Он не мог избавиться от мыслей, что ей было бы лучше одной. Без него. - Может позже, - отвечает ей Сынхён, так же, через дверь. Именно так проходит 9/10 всех их разговоров. Он не в состоянии видеть её лицо, по крайней мере, пока не простит ей свою поломанную жизнь. И подозревал, что она чувствует то же самое. Сынхён кладёт подушку на лицо, плотно обхватывая наволочку. Может быть, он сможет взять и просто задохнуться и тогда не нужно будет возвращаться. Шаги спускаются по лестнице и вот наконец он уже её не слышит, притворившись, что совсем один. С маленькой оговоркой, что он был вовсе не один. Четыре лица так ярко отпечатались в памяти, их голоса подогревают его панику до совершенной жути. Ему внезапно становится любопытно, лежит ли хоть кто-нибудь из них сейчас вот так, зажёвывая простынями собственные крики? Вряд ли, конечно. Скорее всего они сейчас курят или дубасят кого-нибудь, или трахаются, или что вообще ещё могут делать люди подобного? Скоро и он превратится в такого же изгоя, спутавшись с этими преступниками и бандитами. Всё это чепуха, но безысходность в его венах достигла критической концентрации. Когда там можно ждать этот грёбанный инфаркт? В 20? Не так уж и долго, но только если вам не придётся каждый оставшийся день в своей жизни проводить с больными на всю голову уёбками. Сынхён дубасит матрас, снова и снова, пока у него не начинают болеть кулаки, а отчаяние не исчерпывает само себя. По крайней мере, хуже быть уже не может.