На Бейкер-стрит не спят

Два месяца — слишком мало, чтобы узнать человека поближе, так? Джон Ватсон уверен не был. Шерлок Холмс оказалась ужасающе странной женщиной. Грубая, даже какая-то мужеподобная порой, ни разу за время их знакомства не надевшая ничего, кроме строгих брюк, белой блузы, лакированных туфель и пальто, густые вьющиеся волосы собирающая в тугой хвост, не спящая неделями, играющая на скрипке в самые неподходящие моменты, очень злящаяся, когда чего-то не понимает — единственный в мире консультирующий детектив, с которым Джона свела судьба в лице Майка Стамфорда, заставляла кровь в жилах доктора стынуть. Или вскипать иногда. Казалось, у Холмс вообще отсутствуют естественные потребности: она не ела, не спала, только думала, думала, думала, еще раз думала, играла на скрипке и иногда — курила. Вскоре Ватсон абсолютно забыл о неловкости, связанной с тем, что она — женщина, и принял ее присутствие как должное (точнее, смирился со своим присутствием рядом с ней), но с тем, что женщина себя убивала, сжиться не мог. Впрочем, пары фраз хватило, чтобы показать: ее здоровье — не в его компетенции. — Сахар… нету. Соль… отсутствует. Перец можно даже не проверять… Молоко — пропало. Сливки пропали, мясо тоже! Холмс, если тебя не убьет какой-нибудь криминальный элемент, это сделает или голод, или я! — Джон, конечно, даже не подумал, что детектив, на которую он так яростно сетовал, могла уйти из гостиной. Не получив ответа, доктор разозлился еще больше: могла бы хоть предупредить, прежде чем уйти, что перевела на какие-то свои нужды все имевшиеся в доме продукты. Оставить это так просто Ватсон не мог: если мама не рассказала Шерлок, как стоит вести себя с соседями по квартире, это сделает он. Минутой позже доктор уже распахивал дверь комнаты детектива. В спальне царил почти кромешный мрак, и единственным источником света служила лампа в коридоре. Холмс спала, свернувшись в позе эмбриона лицом к окну. Женщина не переоделась, и сквозь тонкую ткань блузки проступали острые позвонки. У Ватсона внутри, кажется, что-то щелкнуло. Шерлок дышала поверхностно и прерывисто, будто за кем-то бежала во сне. Или плакала. А еще она обнимала руками свернутое одеяло, как если бы хотела создать себе иллюзию, что рядом тоже кто-то спит. Кто-то близкий, наверное, умозаключил Джон. Любопытно, правда ли ей хочется, чтобы рядом кто-то был? Интересуют ли ее в таком ключе люди вообще? И если интересуют — то мужчины? Женщины? И те, и другие? Последний вариант казался самым вероятным: если Холмс и хочет иметь какие-либо отношения с кем-либо, то вряд ли ей, гениальной, не плевать на их пол, длину волос, цвет глаз и так далее. Она скорее уж в душу будет смотреть — если, разумеется, не отвергнет ее существование раньше. Был ли у нее уже такой человек? И если был, что с ним произошло? Воображение стало рисовать картинки: напарник, погибший во время облавы; женщина под программой защиты свидетелей, которой грозила опасность, и Холмс была единственной, кто мог ей помочь, но не справилась; просто человек, который, поняв, что детектив ужасна в быту, оплевал ее чувства и оставил в полном отчаянии и одиночестве. Интересно, она всегда была такой, как сейчас? Или что-то толкнуло ее к такому образу жизни? Если так, то Джон даже не мог себе представить, насколько ужасное событие было способно привести человека к этой грани. Тем более такого сильного, как Шерлок — в том, что она сильнее многих, сомневаться не приходилось. Вообще, сколько ей лет? По внешности и не определишь. Двадцать пять? Двадцать семь? Тридцать? Вряд ли меньше двадцати пяти: слишком много знаний и авторитета в Скотланд-Ярде. А, может, вообще восемнадцать, а Ярд не настолько идиоты, чтобы отвергать ее такую уместную помощь? Женщина-загадка, женщина-тайна, женщина-космос. Впервые в жизни Ватсон знал о человеке так много: какой кофе любит (крепкий с четырьмя ложками сахара, что всегда ввергало в ступор), какую марку сигарет («Уинстон»), какую позу для сна (как только что выяснилось, позу эмбриона), какого композитора (Баха), — и одновременно настолько мало. Чудом Джон определил, что руки детектива покрылись гусиной кожей, и лишь тогда заметил, что в комнате ужасно холодно — все окна были нараспашку. — Я живу с ребенком, — сокрушенно вздохнул доктор, закрывая их. Теплее не стало — детектива срочно нужно было укрыть. И это, как себя уверил Джон, был вовсе на инстинкт защитника, а всего-навсего присущий врачам здравый смысл. Ее одеяло было занято, и доктору пришлось принести свое. «Ничего, — утешил он себя, — я пледом укроюсь, у меня-то тепло. А ее кто лечить будет потом? Я. Оно мне нужно? Абсолютно нет». На секунду задержав взгляд на ее измученном лице, он мотнул головой и вышел из комнаты, тихо притворяя за собою дверь.

***

Шерлок проснулась от того, что уткнулась носом во что-то мягкое и пушистое. Нехотя разлепив веки, она сперва не поняла, что видит: перед глазами было что-то ворсистое и черно-серое. — Что за… — Холмс нахмурилась и приподнялась на локтях. Рядом с ней на месте Джона лежал огромный мягкий еж с нитками, заменявшими, видимо, иголки. Сам Ватсон обнаружился в дверях, еле удерживающийся, чтобы не рассмеяться в голос: озадаченное сонное лицо Холмс было слишком умильным. — Это чего такое? — сипло со сна поинтересовалась женщина. — Я уезжаю на конференцию, — начал издалека Джон. — Та-ак, — многозначительно протянула Шерлок. — И тебе придется спать одной. — Та-ак. — Когда ты спишь одна, ты раскрываешься и обнимаешь одеяло, а сейчас холодно. — Я так не делаю! — Делаешь. — Ты-то почем знаешь?! — Думаешь, откуда, пока ты спала одна, бралось на тебе с утра второе одеяло? — Мне казалось, оно там просто было. — Нет, дурочка. Не было. Так что обнимайся лучше с ежом. У тебя, конечно, есть медведь, но на этой кровати слишком мало места вам обоим: или ты столкнешь его, или, что вероятнее, он столкнет тебя. Потому что весу в медведе побольше, чем в тебе. — Неправда. — Можем взвесить, чтобы ты не сомневалась. Я поднимал в свое время и тебя, и его, так что знаю, о чем говорю. — Дурак ты. Убери ежа и ложись, сейчас пять утра только. — Собственно, я сейчас и уезжаю. — Почему я не знала об этом?! — Потому что ты бы расстроилась. Я старался, чтобы ты не догадалась. — Учишься на собственном опыте? Ну-ну. Больше не смей так делать. И я с тобой не разговариваю. — Тогда я даже не поцелую тебя на прощание. — Садист и шантажист. — Я тоже тебя люблю. — Я тоже тебя люблю, — с ехидной ухмылкой повторила Шерлок. — И все-таки меня больше устраивают живые ежи вроде тебя. Подарю выдру когда-нибудь, чтоб знал.