Иногда память может ранить острее клинка.
Потом говорили, что она пришла с севера, но это было не совсем так: она пришла с юга, со стороны Вайнвуда. Стоял летний полдень, и в воздухе порхали бабочки. Было жарко, но на ней был черный плащ с глубоким капюшоном, скрывающий седельные сумки и лицо. Миновав пасеку старика Вринкла и табличку «Андертейл», она прошла по главной улице, заставив окрестных жеребят повиснуть на заборе, и, наконец, остановилась у распахнутых ворот к богатому терему. Постучала. Пони за воротами, перетаскивающие длинные столы, никак не ответили, только какой-то маленький патлатый служка, сумев рассмотреть её лицо, всхлипнул и умчался в самую большую избу. Холлоу вздохнула, крупом чуя, как вокруг нее смыкается кольцо. Тоскливо боковым взглядом подметила, что некоторые притащили пока еще не зажженные факелы, грабли и вилы. Последнее – самое неприятное. — Пшиветштвую, увашаемые! – развернулась она, откинула капюшон и честно попыталась выдавить хотя бы подобие улыбки. Селяне шарахнулись в стороны: безобразно распухшее лицо, словно покрытое бубонами, а правая щека будто чем-то перетянута, так глубоко врезался бугристый шрам. – Иде у ваш тут швадьба? — Видите? Говорил же! – выкрикнул один из крестьян. – Шамкает что-то на колдовском, порчу да сглаз небось наводит! На вилы ее! — Ше шадо вил, я шарошая… — Шо тут у вас происходит? Толпящиеся местные, до того решительные, как-то резко утратили прыть и даже попытались выстроится во что-то вроде шеренги. Холлоу облегченно выдохнула и обернулась: у ворот стоял внушительных размеров бородатый земной жеребец лет пятидесяти в дорогом пурпуэне. Рядом замер трясущийся служка. Холлоу не стала терять времени, а порылась в одной из сумок и достала небольшой листок: — Ваше? — Мое, – степенно кивнул староста, изучив пергамент, – Я – Шугар Кейк, местный, считай, староста, а вы, значит-ца, будете милсдарыня ведьма? — Вещмачка. — Э? – вздернулись брови Шугар. — Вещьми и колшуны шанимаюша ишледованимями в облашти машии. Я – убишаю шудовиш. Ша шеньги. — Я ничего не понял. Порчу, сглаз и прочее колдунство снимать умеете? — Угу. Вы, это, ешли нанимать не бушете, то хошь переношевать пуштите, я жаплашу… немного… – на всякий случай попросила Холлоу, все еще чувствуя себя слегка неуютно. Но Шугар не спешил с ответом. Задумчиво пожевав губами, он вдруг добродушно улыбнулся в бороду и, протянув копыто, произнес: — По копытам. Ежели, значит-ца, продержитесь завтра до полуночи, пока дочурку свою выдаю, заплачу оговоренную сумму, хоть битсами, хоть камешком. Да и гулянка знатной намечается, родственники с окрестных деревень подтянулись, так что еды в дорогу наберете: все равно ж выбрасывать. Вы только со священником не поцапайтесь, да и на других зла не держите: лицо у вас, что краше в гроб кладут. А вы, значит-ца, расходитесь, остолопы! Работы невпроворот! Крестьяне опять засуетились, а Шугар ввел Холлоу во двор и крикнул дородной пони: — Свитти! А распорядись-ка ты, значит-ца, дать милсдарыне ведьмачке лучка! А я пока с женихом потолкую! А вы, милсдарыня, присядьте пока тут, у окошка, да подождите, ну и понаблюдайте, значит-ца, чтобы нечисть какая не пролезла. Холлоу послушно уселась и честно принялась наблюдать. Традиция нанимать на свадьбу колдуна пошла не от хорошей жизни: гостей на подобных сборищах много, а перекидывающаяся под пони нечисть только рада, если удастся закусить слегка подвыпившим, но хорошо дышащим телом. И ладно, если случайный ложняк-перевертыш забредет, да подружку невесты украдкой соблазнит: они, как правило, по своей натуре мирные и убить могут разве что случайно и от большого голода, а вот волколак, нацыга да катаканы с бруксами – совсем другое дело. Да и иногда одинокий хилый накер, принятый с пьяных глаз за облысевшего алмазного пса, и тот проблем может доставить. Впрочем, это работало в обе стороны: прознавшая о колдунах на свадьбе нечисть вовсе не спешила на дармовой банкет, поэтому Холлоу и не шибко утруждалась. — Ой, кобылонька моя, – подошла к ведьмачке Свитти, удерживая телекинезом мисочку с толченым луком. – Разрешишь Матушке Свитти заняться твоим личиком? Холлоу могла бы все сделать и сама, но, взглянув в лучащиеся чистейшей добротой очи этой бочки с пивом, только ногой махнула и подставила лицо. Матушка обмакнула копыто в зеленую остро пахнущую кашицу и со всей ласковостью провела по щеке Холлоу. — Ах, как же ты так угораздилась? – проворковала Матушка, стараясь не задеть глаз. – Небось шла через пасеку Стингов – у них не пчелы, а самые настоящие монстрики, пусть мед и дают самый вку-у-усный… Холлоу не стала говорить, что обычные пчелы, пусть даже каких-то там Стингов, ведьмакам не помеха, а ей «повезло» налететь в лесу на дискордовых жальщиков: эти шершнеподобные твари и вправду злые, а если жалят, то один раз и сразу насмерть, чтобы потом за несколько дней оставить голый скелет в лохмотьях одежды. На ведьмаков их яд действует так же, как на обычных пони пчелиный, да и ведьмаки отходят от него быстро: пять-шесть часов, не больше. А если принять зелье – и того быстрее, но Холлоу просто пожадничала, и сейчас была вынуждена расплачиваться опухшей рожей и заплетающимся языком. — Во-о-от, теперь правую, – продолжила Матушка. – Сейчас мы еще тут немножко подмажем, к утру отек спадет, и будешь совсем красавицей – хоть завтра замуж… Холлоу попробовала иронично улыбнутся: красавицей, ну-ну, конечно. Особенно после того, как последний полотер хоть и ответил не отказом, но заломил такую цену, что дешевле было сходить в лес, выломать дрын и справиться самой. Правильно расценив потугу ведьмачки, Матушка укоризненно покачала головой: — Зря ты так, душенька. Ты не смотри, что шрамик, жеребцы – они не всегда только на личико да фигурку падки. Вот я, хи-хи, совсем не тростиночка, а с Шугаром уже тридцать лет вместе, троих жеребят нажили, и ничего, все тридцать как шелковый. Ну, если не считать, когда я его противнем огрела, ну так это всего один раз был, и то, я тогда промахнулась. Ты, дорогуша, веры только не теряй, а там и твой когда-нибудь появится. Холлоу пожала плечами. Даже без кодекса она совсем не планировала заводить семью: какой муж сможет вытерпеть жену, постоянно шляющуюся по буеракам и способную голыми ногами свернуть шею гулю? А о жеребятах вообще говорить не приходится, так что лучше выкинуть все это из головы и просто расслабиться. — Ну что же, душечка, как-то так, – провела копытом она в последний раз. – Ты если голодна с дороги, так и скажи – велю тебе покушать чего сообразить, чтобы не на пустой желудок охранять было. Холлоу радостно закивала, покушать – это всегда пожалуйста. Фыркнув, хозяйка подозвала одну из работниц. Холлоу уселась за один из столов и принялась за выставленный горшок с голубцами – только за ушами затрещало. Голубцы оказались на редкость отличными – сочными, немного хрустящими, щедро нафаршированными рисом и грибами, которые просто таяли на языке. Тот, кстати, уже пришел в относительную норму и хотя бы не заплетался. — А я говорю: «Нет, не возьмется», ей тут нужно сидеть и за двором присматривать! — А я говорю: «Да», это ее работа! — Кобылоньки, кобылоньки, пожалуйста, не ссорьтесь! Холлоу лениво мазнула взглядом: неподалеку сбились в кучу трое земных и препирались. Крайняя справа была на вид низка, толста и розова, как свиноматка, пусть и все же немного уступала Матушке; крайняя слева — ее полная противоположность: высокая, белая и стройная, как козочка, причем, похоже, страдающая недоеданием. Между ними же стояла солнечного цвета пони, их вроде как идеальная усредненность с белой гривой-косой. Холлоу мысленно пожала плечами и вернулась к голубцам. — Спроси! — Ты спроси! — А чего я?! — Кобылоньки, хватит! Милсдарыня колдунья, – легонько подергали за плечо Холлоу. – Простите, милсдарыня! — Шейшас, – проглотила Холлоу последний голубец, облизнулась и повернулась к просящей, – Ну, давай, кобылка-сестрица ясная… красная… короче, выкладывай, чего надо. — Простите, милсдарыня, – смущенно покраснела пони. – Завтра я… я з-завтра замуж выхожу и хотела бы повидаться с сестрой… Холлоу благосклонно кивнула, ожидая подробностей, но невеста замолчала и покраснела еще больше. — Ну и?.. — На кладбище ее сестра, – вмешалась толстушка. – Сопроводить надо-ть… — Не надо-ть, потому как вупырь! – всплеснула ногами худышка. – Неча по проклятым местам шляться, так кобылку перед самой свадьбой спортить недолго! — Как так проклятым, если сам верун Рууд недалече как семь седьмиц тому лично освящал?! — Значит, проходимец был тот верун! — Фертилити, Штерилити, фот фы фде! К столу подошла Матушка и водрузила на него удерживаемую во рту тарелочку с петушками на палочках. Строго глянув на враз как-то поникших кобыл, она продолжила: — Вы, свиристелки-балаболки, вам, что ли, заняться нечем?! В доме не убрано, куры не загнаны, цветы не собраны, а вы тут лялякаете! Ужо я вам!.. Кобыл как ветром подхватило и унесло внутрь избы, а толстушка еще и успела стянуть петушка. Матушка сердито всхрапнула, посмотрела на невесту и произнесла куда более ласково: — В чем дело, золотце? Опять? Невеста робко кивнула. Матушка вздохнула: — Что с тобой поделать, бабочка моя… Милсдарыня ведьмачка, а могла бы ты оторваться от своего поста да сводить доченьку мою на кладбище? Это совсем недолго, а перед Шугаром я прикрою. — Без проблем, – пожала плечами Холлоу, поднимаясь на ноги. Все равно сидеть сиднем на одном месте немного утомительно, только… А что за «вупырь»? Матушка поморщилась, словно от внезапно скисшего молока: — Да есть тут один, ночью могилки на кладбище бесчестит, поганец эдакий. На живых покамест не нападает, к счастью, но, если угомонишь паскудника, все только спасибо скажут. А покамест, кобылоньки, вот, возьмите по петушку и идите, чтобы вернуться засветло. Холлоу послушно взяла петушка в рот и, чувствуя медовую сладость и легкий привкус горечи, кивнула невесте: — Веди… сахарок. Чтобы добраться до кладбища, кобылкам пришлось пройти на запад через все село, а затем и поле-пасеку Стингов, самую большую из местных. Погост Андертейла, угрюмый и сиротливый, располагался совсем рядом с деревней, почти на краю, и от него было рукой подать до леса Эверфри. По словам невесты, с тех пор как могильщик отошел в мир иной, никто не утруждал себя его работой, а как объявился «вупырь», так на погост вообще перестали ходить. Матушка же слукавила, назвав того всего лишь пакостником: двоих этот «пакостник» успел порвать, пусть и не насмерть. Вернее, бедняги смогли доползти до дома, да там и околели. И пусть дело было в потемках, но и засветло местные меньше, чем впятером на всякий случай не ходили. За колдуном пока не слали: это ж всей деревней нужно скидываться, и неизвестно, сколько тот запросит! Пока невеста искала нужный холмик, Холлоу задумчиво осмотрела потрескавшиеся надгробия и сверилась с медальоном: тот молчал, но сама ведьмачка буквально кожей чувствовала в воздухе что-то благодатно солнечное. Похоже, верун и вправду был настоящим, только не особо сильным или умелым: «вупырь» все же пробирался, хотя на обычных гулей и даже гнильцов подобного бы хватило. Невеста остановилась у маленькой, на диво ухоженной могилки, в отличие от большинства, не разрытой, и возложила на нее собранный на пасеке букет ромашек. Затем она уселась, сотворила копытом Символ Солнца и принялась тихо молиться. До вставшей недалеко Холлоу донеслось: — Видишь? Я все же пришла. П… прости, что только сейчас, но все случилось так неожиданно: на прошлой седьмице отец просто пришел и сказал, что все сделал. И я… Завтра я выхожу замуж, и мне страшно. Страшно, то ли оттого, что я даже не знаю, что он за пони такой, то ли потому, что почти сразу после свадьбы придется ехать в далекий и загадочный Кантерлотт. Н-но, это поправимо… Поправимо! С хорошим и любящим ведь можно хоть в Тартар, а он должен, обязан оказаться хорошим! Отец ведь все-таки любит ме… нас. Знаешь, а вчера я все-таки смогла улучить минутку. Его зовут баронет Орион, и когда он говорил это, то тоже улыбался. Он совсем немного старше меня, не кривой и не косой, вежлив, учтив, не повышает голоса, любит желтый и жареные каштаны. Я… я обязательно научусь жарить одуванчики с каштанами. Но знаешь, меня пугает еще кое-что: мне кажется, что я не вернусь. Никто не говорил об этом прямо, но мое сердце чует это, как чует грозу глухое ухо старика Вринкла. Мама, папа, Фертилити, Стерилити, ты с Крикетом… А еще мне немного жалко Сонни, вот уж у кого сердце точно разбито. На него больно смотреть, он-то и раньше был чахленьким и бледненьким, как Стери, а как отец объявил о свадьбе, так совсем отощал… Но я надеюсь, что все мои страхи лишь морок. Я не хочу давать напрасных обещаний, но все же молюсь, что смогу время от времени возвращаться на осень. Хотя бы на день. Но не бойся, даже так я продолжу думать о тебе и молиться, чтобы Селестия хранила твой сон. Ess… Ess’tuath esse. Встав, пони еще несколько минут смотрела на цветы, а затем тихо произнесла: — Милсдарыня ведьмачка? — Да… госпожа? — Прошу, не называйте меня так, – скривилась пони. – Я… Я просто Баттерфлай… пока что… — Как скажешь, сахарок, а я тогда просто Холлоу, одна и не «милсдарыня». Что ты хотела? Баттерфлай покраснела, зажмурилась, набрала в легкие воздуха и выпалила: — Есть ли жизнь после смерти?! — Странный вопрос для якобы верующей селестианки, - хмыкнула Холлоу, на долю секунды опешив. – Нет, сахарок, я конечно могу сейчас пуститься в долгие теологические рассуждения, но так ли оно нам всем надо? Когда приходится иметь дело с призраками, лично я предпочитаю не думать, являются ли они настоящими душами или же всего лишь злобным ментальным отголоском магической среды: на остроту меча это, как правило, не влияет. — Разве не существует добрых призраков? — Ну, чуры, например. Просто я чаще имею дело со злыми. — Оу, – Баттерфлай поникла, – просто… я иногда думаю, правильно ли поступаю, когда прихожу сюда и ворошу эти… кости… вспоминаю и иногда волнуюсь, не нарушаю ли этим ее сон? — Я думаю, ей приятно. Случается, что у тебя могут отнять дом, уклад, даже лицо и имя – тогда тебе только и остается, что память. Порой этого достаточно, чтобы не потерять себя. Баттерфлай кивнула и пошла дальше, а Холлоу остановилась и посмотрела на надгробие, сломанное, с полустёртым именем. Перевела взгляд на букет и поймала себя на мысли, что чем дольше она продолжает рассматривать все это, тем сильнее портится настроение, а в голову лезут непрошенные вопросы. Эта могила не разрыта, потому что просто повезло? Или причина иная, ведь падальщики хорошо чуют такие вещи? Как погребали гроб? Он был закрытым? Приходит ли сюда еще кто-нибудь? Раздумья прервал тонкий крик Баттерфлай, быстро переросший в вой. Ведьмачка мгновенно пришла в себя и рванула на голос, на ходу обнажая меч на грифоньих полпальца, но тут же вернула его обратно: никто и не думал нападать на бьющуюся в истерике Батти, та “всего лишь” сидела у очередной могилы и выдавала теперь уже нервные всхлипы. Холлоу подошла к яме и нахмурилась. Пакостник похозяйничал и тут: холмик разрыл, проломил крышку гроба, а у маленького истлевшего тельца жеребенка, на вид не больше десяти лет, украл череп. — Кто это? — Кри… Крикет… – всхлипнула Баттерфлай, немного придя в себя. – Братец мой меньший… Прошу! Милсдарыня ведьмачка! Холлоу! Умоляю, если у тебя сердце есть, останови это! Останови то, что сделало это с Крикетом! — Я работаю по контракту… – пробормотала под нос Холлоу, мысленно пересматривая бестиарий и отмечая подходящую нечисть. — Я… У меня нет денег, но я попрошу у отца… у будущего мужа… я найду! Я сделаю все что угодно, чтобы ты получила сполна! — Успокойся, – рыкнула Холлоу, едва удерживаясь, чтобы не залепить зареванной пони отрезвляющую оплеуху. – Найду я этого… проказника. Бесплатно. Специальное предложение, только сегодня и только для тебя. Считай это моим подарком на свадьбу. — Спасибо! Спасибо! — Утром голова, вечером «спасибо». Стой рядом, рот открывать – только если увидишь что-нибудь зубастое. Холлоу наклонилась, пытаясь лучше рассмотреть кости: проказник не только стащил череп, но и попробовал на зуб все остальное – будто пытался высосать жалкие остатки давно сгнившего костного мозга. Холлоу принюхалась, воняло странным букетом из сырой земли, трупного яда и… каменника с малиной? — Не отставай ни на шаг, – кинула ведьмачка, беря след, словно вышколенная борзая. Запах вывел за низенькую ограду и запетлял, даже не думая выходить на дорогу. Холлоу теперь прислушивалась не только к обонянию, но и к зрению со слухом, готовая в любой момент ощетиниться мечами. По-хорошему, следовало бы отвести невесту и вернуться, но как заманчиво было для ведьмачки решить проблему прямо сейчас, не бегая туда-сюда… Впереди показалась хата, стоящая под самым лесом. Словно мертвая старуха, покинутая, с лишенной волос-сена провалившейся крышей, пустыми глазницами с обрезанными веками и открытым нараспашку беззубым ртом – выбитыми ставнями и дверью. Совсем рядом с одной из стен росли и благоухали медом цветы каменника, а чуть поодаль раскинулись пышные кусты дикой малины. — Эт-то дядьки Трапа хата, – прошептала на невысказанный вопрос Баттерфлай, – за лесом приглядывал, да только однажды поехал с купцами и не вернулся, только замок на двери висел. А потом еще во время грозы с ливнем туда молния ударила… — Стой и в окна лучше не заглядывай, – пробормотала Холлоу, спокойно вдыхая сочащуюся из дома вонь. – Ничего хорошего ты там точно не увидишь. Ведьмачка переступила порог. Внутри поселилась разруха, насквозь пропахшая мочой и гнилью, но вот очаг и подвешенный над ним ржавый котелок… угли под ним были довольно свежие, и трех часов не прошло, а в посудине Холлоу нашла кость. Лучевую, жеребячью. Тоже свежую. В углу Холлоу увидела залитые кровью тарелку и нож, а рядом треугольник, выложенный из тройки маленьких лошадиных черепов. Ведьмачка сфокусировалась на подрагивающем медальоне, но все и так было ясно: алтарь, из которого черпают энергию из ближайшего Места Силы. Сложившая его трусливая паскуда уже настолько осмелела, что не только лазит на благословленное кладбище, но и нападает на живых и, возможно, даже заходит ночью в деревню, чтобы украсть жеребят. Нужно будет поспрашивать у местных, а черепки сейчас припрятать: обворованное чудище будет вынуждено сходить за новыми, и тут-то ведьмачка его прижмет. Вот только куда деть их, чтобы лишний раз не напугать невесту? Снаружи завизжали, и выругавшаяся Холлоу в секунду вылетела из хаты, обнажив меч. Вопящая Баттерфлай прижалась к стене и дрожащей ногой указывала в шевелящиеся кусты. Скрипнув зубами, Холлоу подобрала с земли камешек и метнула. Из кустов послышался недовольный визг, перетекший в возмущенный удаляющийся хрюк, затем все стихло. Баттерфлай виновато посмотрела на телохранительницу: — Ме-медведь… Я думала, что там медведь! — Медведь-медведь… хер там, а не медведь. Ладно, сахарок, сейчас от тебя потребуется выдержка: зажмурься, закуси кончик моего хвоста и иди за мной. И ради твоего же блага, не смотри на то, что я буду нести. Вопреки совету, Баттерфлай все же не выдержала и посмотрела. К ее чести, на этот раз криков не было: она всего лишь сравнялась по цвету с чистой скатертью, но к кладбищу дошла полностью своим ходом. И когда Холлоу положила все три черепа в могилу Крикета, даже помогла кое-как ее засыпать. И только потом упала в обморок.***
На закате Шугар, изгнанный из избы на время девичника, вышел на порог и увидел Холлоу, сидящую у плетеных ворот в окружении сумок и с обнаженным мечом. Лицо ведьмачки уже избавилось от лишней пухлости, но Шугара все равно немного пугало – возможно, из-за странной смеси каменного спокойствия и мрачного предвкушения. — А, милсдарыня ведьмачка! – подсел он к ней. – Как ваше здоровьице? Бдите? – все-таки смог выдавить из себя немного радости. Холлоу неопределенно пожала плечами, достала точильный камень и с тихим, но оттого еще более зловещим для Шугара скрежетом провела по лезвию: — Скажите, Шугар, у вас в селе не пропадали пони? Скажем, жеребята? Шугар нервно пригладил вьющуюся темную с проблесками седины гриву. Его взгляд запрыгал с меча на сумки, с сумок на плетень, с плетня на насаженные горшки, а после снова на клинок, лишь бы не встречаться со змеиными глазами. — Крошка Белль, – наконец покорно сказал он. – Сестричка Стерилити, егоза, дня четыре как повздорила со старшей и сбежала. А что? — Ее ваш пакостник поймал. Пусть Шугар и попытался держатся молодцом, но кровь все же отхлынула от лица, заставив кожу и покрывающую ее шерсть побелеть: — Она?.. Холлоу кивнула и снова провела камнем, выбитые на лезвии руны на мгновение озарились зеленым. Шугар сотворил в воздухе заупокойный символ и тихо произнес молитву. Затем спросил: — Кто… что это за тварь? — Кладбищенская кляча, – и, видя, что Шугар не понимает, Холлоу продолжила, – Кладбищенская кляча, сиречь кладбищенка – полуразумная… хотя нет, даже три-четверти разумная падальщица, потому что мастерит и пользуется предметами, так еще и способная на самую простейшую некромантию. Обычно кладбищенка труслива, потому что, в отличие от утопцев, не любит сбиваться в стаи, а сама по себе слаба, если только не выложит у какого-нибудь Места Силы алтарь, который обострит ее чувства. Предпочитает берега рек и болота, но может жить и на суше возле кладбищ. Ну… ее еще богинкой называют. Шугар охнул и грузно осел на землю. Богинка, известная по бабьим сказкам, якобы неупокоенный дух кобылки или лошади, вытравившей плод или же избавившейся от своих жеребят, здесь, в его селе! Пусть и не такая, какой описала ее ведьмачка, но все же! За какие грехи?! — Я разберусь с ней, – вернул Шугара к реальности спокойный голос ведьмачки. – Не сегодня, так завтра. А вы не выпускайте пока жеребят, да и сами не шляйтесь поодиночке. — Ясен пень, значит-ца, – хмуро кивнул тот. – Только это, у меня будет одна совсем маленькая просьба. — Мм-м? — Крошка Белль, – староста понизил голос, будто испугавшись, что кто-то в доме сможет расслышать его сквозь громкие и веселые взвизгивания. – Не нужно говорить никому. Местные пока хоть и не судачат об этом, но шепотки ходят, а некоторые все же верят, что она дошла до родственников в Крупах, и Стерилити верит сильнее всех. Прошу вас, милсдарыня ведьмачка, не говорите им. Не портите праздник гостям. Я лучше потом сам со Стерилити… ну, чтобы, значит-ца, помягче, через недельку... Холлоу в последний раз провела точилом и смерила старосту настолько внимательным взглядом, что тому захотелось усохнуть. — Замалчиваете? — Слушай, ведьмачка, – непонятно с чего вдруг разозлился староста, что даже ударил по земле копытом. – Ты не учи меня, значит-ца, управлять деревней, а я не скажу тебе, как резать богинок! — Не буду. Как и не буду учить выдавать замуж дочь. — Ну это уже ни в какие ворота! – взвился Шугар. – Ты, понька, вообще знаешь, каково это – приходить зимой в холодную избу, где тебя встречают два рта, которые спрашивают: «Папа, а сегодня мы будем кушать?», у тебя из запасов только последняя охапка сена, а до весны еще две седьмицы?! Дискорд побери, я, сука, сделаю все, чтобы мои жеребята больше ни в чем не нуждались, даже если для этого мне придется запереть их в хоромах! Уж простите нас, земледельцев грешных, но по любви замуж выходят только короли – им-то думать, где пожрать, не нужно! Холлоу закончила точить меч и убрала его в ножны, достала небольшую бутылочку, выдернула корок зубами, отпила и протянула старосте. Тот нерешительно взглянул на нее, потом на спокойное, словно могильная плита, лицо и все-таки принял, понюхал горлышко. Оттуда пахло полевыми ягодами. — Сидр? — Сидр. Староста сделал глоток, напоследок причмокнув губами. Хороший сидр, сладкий как мед, пузырящийся на языке и успокаивающий не хуже боярышниковой настойки. — После свадьбы она ведь не вернется сюда? — Не вернется, – уже более умиротворенно сказал Шугар. – И это ж для ее же блага. — Объясните? Староста задумчиво шмыгнул, оценивая пряное послевкусие. И вправду, сидр первосортный. И откуда только у обычной ведьмачки на такое деньги? А, впрочем, бутылка-то и небольшая… — Все дело в кладбище, будь оно трижды неладно. Вернее… Вот скажите, милсдарыня, вы видели мою Свитти. Как она, значит-ца, вам? — Тебе. А Матушка – приятная кобыла, – пожала плечами Холлоу. – Добрая – от ведьмаков порой шарахаются не хуже, чем от прокаженных. — Добрая, – Шугар нервно хекнул и сделал крошечный быстрый глоток. – В том-то и дело, что она со всеми молоденькими кобылками да жеребятами, значит-ца, последние лет шесть такая добрая. С тех пор, как Крикет умер, царство ему солнечное. — А как он?.. — Глупо, как помирают наши многие жеребята: сам по себе был тихим, послушным и слабеньким, что твой щенок двухмесячный, а за сестрой повсюду ходил хвостиком – не жеребенок, а золото! – а потом как-то взял и пошел в самом-самом начале весны на речку вместе с остальными, кататься на льдинах, вот уж чего, значит-ца, от него никто не ждал! То ли доказать что-то кому-то хотел, то ли старшенькую впечатлить, а только упал в воду, и дело с концом. Потоп-то не потоп, сестра следом сиганула и вытащила, а потом вместе с ним и слегла, горела, как твои угли. Седьмицу мы их грифоньей водкой обтирали да соком паутинника отпаивали. Флайка со временем на ноги встала, а Крикета уже в конце седьмицы и схоронили, аккурат под Имбаэлк-праздник. Свитти тогда над ними все дни сидела, от еды и сна отказывалась, да так, что с голоду вспухла. Плакала, что одного жеребенка уже потеряла, так других не отдаст. И на похорон не пришла, а заперлась в светлице, на следующий день вышла и потом вела себя так, словно ничего и не случилось: на стол всегда ставила четвертую порцию, пустоту слушала и отвечала. Я уж к ней и лекарей, и магиков, и верунов зазывал, те вроде даже что-то поправили. Поверила, значит-ца, моя Пышечка. Поверила, да и принялась ходить на кладбище, не раз в год, на Дяды, не раз на месяц или седмицу, а чуть ли не каждые три-четыре дня, Флайку за собой таскала, а та и не сильно против: тоже, видать, что-то не то с головой приключилось. А потом Пышка моя еще и вбила себе в голову, кляча дурная, что это, мол, какое-то проклятие на нее в детстве наложили. Можете, хех, представить? — Могу, – цыкнула на смешок старосты Холлоу и задумчиво потерла подбородок, – проклятье – штука не сказать чтобы особо редкая и встречается отнюдь не только у благородных дворян. Нервная улыбка Шугара почти тут же увяла: — Так что же это, значит-ца, выходит… — Вот завтра и узнаем, – поднялась на ноги Холлоу и забросила на себя часть поклажи: солнце вот-вот должно было сесть. Самое время. – С вашего позволения, я осмотрю сударыню Свитти. В качестве небольшой услуги. — Спасибо… Спасибо! Милсдарыня, стой! – придержал ведьмачку за бок староста, когда та уже была готова выйти за ворота. – Ты пойми меня, ведьмачка, даже если проклятия нет, уезжать отсюда Флайке надо, уезжать! А то не ровен час, сама с пустотой болтать начнет… За околицей ведьмачку окликнули. Вынырнувшая из мыслей Холлоу лениво глянула на шатающегося в ночи идиота и подумала, что тот вполне мог бы быть в родстве с той бледной немочью, как там бишь ее, Стерилити? Один в один, в камизе, только в глазах еще тлеют странные искорки. — Милсдарыня хорошая, в-вы не могли бы?.. — Сахарок, ты б не шлялся по ночам: отхватишь если не от чудищ, то от честных пони, – пробурчала Холлоу и видя, как тот поник, хмыкнула. – Ладно, выкладывай… э-э-э… что тебя там гложет, добрый жеребец. — Простите, милсдарыня, – отвесил легкий поклон добрый жеребец. – Дело мое в том, что я хотел бы впечатлить одну пони, с коей у нас тайная и запретная любовь… Холлоу саркастично хмыкнула. — Не смейтесь, это правда! Не могли бы… не могли бы выслушать мое стихотворение? Пожалуйста… Холлоу была бы рада сказать, что занята на службе, но что-то неведомое, неуловимое в этом жеребце удержало ее, и, беззвучно поворчав, она уселась и приглашающе покрутила копытом. Любимая – как лед, а я – сгораю: Так почему мороз тот неземной, От страсти пылкой силу не теряя, Крепчает от мольбы моей одной?.. Холлоу не удержалась и зевнула. — Вам не нравится, – грустно заключил поэт. — Тебя как звать-то, сахарок? — С-Сонни, милсдарыня?.. — Холлоу. Слушай сюда, Сонни, – Холлоу доверительно похлопала поэта по плечу. – Я ведьмачка, а не член Коллегии Копытхагена. И у меня вопрос: какого сена ты вообще, словно маньяк в ночи, лезешь к незнакомцам вместо того, чтобы спросить знакомых? Или их ты уже вконец задолбал? — Все-таки не понравилось… — Сахарок, не уходи от темы. — Как вам будет угодно, – поэт вздохнул. – В этом печаль: отец моей возлюбленной меня считает бездельником, а каждый стих предает хаю. Его же дочь наоборот – относится ко мне с любовью и каждый почитает за шедевр. И так во всей деревне: каждый, каждый, кто меня знает, имеет почти что одно мнение на все мои работы! Послушайте: Глаза твои безбрежные, твои бедра нежные, День и ночь напролет кругом голова идет!.. Холлоу поморщилась. — О, мой мозг… Слушай, я дам тебе небольшой совет, не как ведьмачка: на свадьбе могут оказаться настоящие барды – пристань к ним, а если получится, то набейся в ученики. А лучше сразу иди в Коллегию: там и покажут, и расскажут, что и как надо языком чесать. — Далековато до Копытхагена-то, – всхлипнул поэт, – да и хозяйство на кого оставить… Но Холлоу его нытье уже не слушала, а бодро чесала в сторону погоста: чудовище ждало. Все эти проблемы, «хорошо», «плохо»… право слово, ведьмаком быть проще: выжил, значит молодец, и не обсуждается. А в искусстве?