No cronica: Сага о ведьмачке

Вернулась она утром, рассеянно бормоча под нос ругательства: ночью боя не случилось. Проклятая богинка, похоже, унюхала засаду и не рискнула наведаться на кладбище: могилы к приходу Холлоу были нетронуты, ведьмачка проверила. Может, эта особь была старой, а старой оттого, что всю жизнь была осторожной? Вряд ли она решила сменить угодья: Место Силы, да рядом с погостом, тот еще лакомый кусочек, поэтому Холлоу решила подежурить еще хотя бы дня два. Только на этот раз обмазаться эликсиром из крушины, но вот беда: нужная разновидность растет исключительно на дне водоемов, а поселок свое название оправдывал: ни одного озерка или речечки поблизости. Значит, стоит спросить местную знахарку или, если уж совсем никак, использовать заменитель. Но лучше бы до этого не дошло: Холлоу не улыбалось носиться туда-сюда за ингредиентами. У дома невесты уже собралась толпа, и немудрено: все обряды надобно провести до полудня, и только тогда начнется венчание. Холлоу легко подавила зевок – медитация пусть и освежает тело, но все же не заменяет полноценного сна – рассматривая болтающих гостей, в особенности приглашенного рыжего веруна в простой, грубо скроенной походной ризе: церквушки в Андертейле не было, а местным хватало веровать и дома. Тот поглаживал свой позолоченный диск-медальон о десяти лепестках и с легкой неприязнью косился на «алчную, безбожную и богопротивную тварь» в ответ. Ну, хоть экзорцизм читать не стал. По крайней мере, не громко. Наконец невеста вышла на порог, и Холлоу хмыкнула, насколько забавно та выглядела в своем платье: густо обшитый коричневыми тюльпанами золотой подол и черный корсет, явно столичной работы, да еще и две заплетенные косы делали ее похожей на монструозного бражника-переростка. Пока жених, одетый в бордовый праздничный энселлен, доказывал свою верность и мужественно вливал в себя кувшин ледяной водяры, чтобы выудить оттуда ржавый ключ от сердца невесты, к Холлоу подошла и замерла в нерешительности маленькая пони с подносом в зубах. Там уже лежали серебряный нож и целая гора волос, срезанных с хвоста и гривы каждого гостя: после свадьбы невеста обязуется сплести из них веревку, которую потом протянут вдоль стен внутри дома – оберег от возможного зла. Не самый действенный, о чем ворчали магики, требующие в случае чего обращаться за помощью к квалифицированным специалистам, но среди народа ходила байка о накере, который запнулся об эту злосчастную веревку и свернул себе шею. Так или иначе, считалось, что тот, кто отдает свой волос, навсегда жертвует и частичку себя, и потому маленькая пони не знала, стоит ли предлагать подобное наемнице со страшным шрамом в половину лица. Ведьмачка решила за нее: язвительно фыркнув, она взяла нож и быстрым движением отсекла несколько волос, сначала у виска, потом с надкрупья. Маленькая пони беззвучно икнула и, благодарно кивнув, засеменила дальше, то и дело косясь на чем-то выделяющуюся среди других вороную прядь. А ну как тяпнет? Тем временем жених закончил ублажать родителей невесты и сунул в рот предложенный рвотный корень, а понимающие гости дружно отвернулись: обычай обычаем, а все же негоже, чтобы один из молодоженов лыка не смог связать. По крайней мере, не в начале свадьбы. Верун вышел вперед, встал перед молодоженами и, еще раз погладив медальон, сотворил символ Солнца: очертил по часовой в воздухе круг и приложил к груди копыто – и начал молитву: — Ceadmill, feainnewedden! Да хранит нас святость Той, Кто Есть Светлость и Любовь, в этот день, здесь и сейчас, когда два сердца… Холлоу слегка ухмыльнулась, видя, как спокойно и прямо стоит жених, показывая уважительно-доброжелательную и какую-никакую, а все же аристократическую осанку – видно, что барон! – и как лучится счастьем Баттерфлай – никто бы и подумать не смог, что эти двое выходят не сказать, что по любви. И чем дольше Холлоу смотрела на ее радостно улыбающееся, словно ставшее на десять лет моложе, лицо, тем острее чувствовала, как в груди вспыхивает искорка, быстро разрастающаяся до небольшого и очень пушистого теплого шарика-параспрайтика. — Разве она не красивая? – внезапно прозвучало над ухом. Холлоу едва сдержалась, чтобы не оглянуться, но поняла, что голос был ее собственным. — Разве она не красивая? В этом прекрасном платье – все же, тот, кто сшил его, имел дьявольски хороший вкус. Из Кантерлотта небось… Параспрайт, немножко ласково поворочавшись, устроился совсем рядом с сердцем, а его волоски удлинились, постепенно оплетая внутренности Холлоу теплом. Ведьмачка мысленно одобрительно фыркнула и кивнула: да, отличное платье, пусть и чуть-чуть забавное, но хорошо подчеркивающее жеребячью милоту – подходит идеально. — Муж у нее хороший: не старый и злобный от постоянной гонореи мерин со скрюченными и трясущимися артритными ножками, а вполне себе. Если б не осанка, и не скажешь, что в поле борону не тянет. А через пару дней увезет ее в Кантерлотт и будет у нее больше подходящих платьев и еды. Хорошей, вкусной, подходящей статусу и фигуре: зебрийские орехи, финики, апельсины и киви. Особенно киви. Волоски параспрайта неожиданно чуть-чуть затянулись, как колбасная бечевка. Холлоу совсем самую малость нахмурилась: не неприятно, но… — Ее уши немного дрожат. От счастья? Или после вчерашнего? А ведь она немного бледная, совсем чуть-чуть, никто и не видит. Ей нужно успокоиться, вдохнуть и выдохнуть, расслабиться. Отдельные волоски вонзились в органы, словно иглы: три в печень и по две в желудок и правое легкое. — Когда ее заберут в Кантерлотт, бледность уйдет: она постепенно отпустит, забудет и наконец-то расслабится. Ее шерсть станет еще светлее, еще пушистей, а столичные платья будут сидеть на ней еще лучше. Может, от этого и хорошего питания она даже станет одной из самых красивых придворных пони. Совсем другая жизнь. Разве отпустить и забыть за такое – слишком много? — Совсем немного… – внутренности прошило еще несколько игл, каленых, что Холлоу едва не унюхала запах испаряющейся крови. Но внешне не повела и бровью. — Она ведь не меньше других имеет право на счастье. Так ведь? В конце концов, разве она хоть в чем-то виновата? Ей повезло. Просто повезло. — Просто повезло… – тихо и зло повторила Холлоу. — …согласен ли ты, mac aen Feainne, связать свою судьбу с сией пони? — Да. — Согласна ли ты, luned aen Feainne, связать свою судьбу с сией пони? — Согласна. — Тогда возьмите сии сережки, и пусть они станут символом вашего союза! Та же маленькая пони, что собирала волосы, поднесла молодым поднос, на котором теперь стояла крошечная резная шкатулка. Из нее они достали две небольшие, отлитые из золота и серебра, сережки: первую невеста защелкнула на правом ухе жениха и вытерла выступившую кровавую капельку. Жеребец не дрогнул от легкой боли и, успокаивающе улыбнувшись, проделал то же самое с Батти: защелкнул серебро на ее левом ухе. — Ess’tuath esse! – воздел ноги верун. Толпа радостно завопила, приветствуя новую семью, и тут же рванула к длиннющим накрытым столам. Холлоу выпало сидеть между скрюченной старухой, отчего-то одетой в черное, и веруном, но это соседство отнюдь не испортило ей аппетит: всевозможные салаты из одуванчиков и клевера, сыры с благородной плесенью и без, целые горы медовых пряников и самых разных фруктов, пироги с картошкой-грибами, жареные перец, баклажан и кабачки – рататуй – и разлитые по запечатанным кувшинам бочки алкоголя, от грифонской водки до сидра и медовухи. Все это чуть не отправило Холлоу в эйфорию. Молодожены символически содрали печать с первого кувшина с медовухой. Как и нужно, она оказалась горькой, и те слились в таком страстном поцелуе, что гости, уже успевшие дорваться до грифонки, сбились со счета и налили по второй. — Эгей, отложите ложки, да встаньте на ножки! – взвизгнула сваха. – Отец бородатый, как медведь косматый, налей вина, выпей до дна да расскажи, чем невеста красна! Смущенный Шугар честно поднялся, подхватил чарку и принялся нахваливать дочь, да так искусно, словно ту еще даже не помолвили. Расписав все достоинства и уже не так задорно пожелав всяческого крепкого и полного счастья, он залпом опорожнил чарку и вместе с гостями потянулся за закуской, но не тут-то было: — А наша теща испеченная, зятем озолоченная! Расскажи, как на духу, рада ли ты жениху?! Теща, конечно же, была рада, возможно даже сильнее, чем кто-либо. Оклики свахи не миновали никого, ни родственников, ни друзей, пострадал даже верун. Когда же очередь дошла до Холлоу, она, не вставая, смерила сваху внимательным взглядом и мрачно буркнула: — Ваше здоровье. Больше ее не трогали. Насытившись, гости понемногу начали вставать из-за столов и разбредаться по двору и дальше: в сад, что был позади терема, благо для них там приготовили конкурсы вроде загона свиньи. Некоторые принялись танцевать под не слишком мелодичное наяривание на двух дудках, гнусавой волынке и расстроенной скрипке. Выходило что-то среднее между застольной, плясовой и поминальной, но никто не жаловался. Уминающую очередной пирожок Холлоу подергал за хвост жеребенок, прошептал на ухо несколько слов и умчался дальше играть с друзьями. Добив пирожок, Холлоу еще раз обвела гостей взглядом: накеры, нацыги, бруксы и прочие на горизонте не маячили, что ведьмачку ни капельки не расстроило. Поднявшись из-за стола, она пошла в терем. Внутри, в одной из светлиц, увешанной иконами с Селестией, по которым лениво ползало несколько жирных мух, ее уже ждали переминающийся с ноги на ногу Шугар и радостно щебечущая Свитти. — Ну, дык, это… – выдавил из себя Шугар. – Можем, значит-ца, начинать? — Агась, – рассеянно согласилась Холлоу, – Шугар, принесите, пожалуйста, зажженную свечку, блюдце молока и один медовый пряник, из тех, что побольше. — Я ж могу… — Агась, можете, но лучше не надо: нечего народ зря полошить, не так ли? Как только ворчащий староста вышел за дверь, Холлоу сразу слегка подобралась и принялась ходить вокруг Свитти. Та еле заметно задрожала, на ее лбу выступили градинки пота. — Доченька, а может не надо? – тихо и жалобно произнесла она, едва не осеняя себя символом Солнца, когда ведьмачка принюхалась. – Зачем бередить старые раны? Если уж так нужно, то после свадебки… — И вы туда же… Слушайте, Матушка, проклятия – это как пегасифилис: откладывать можно сколько вздумается, но потом либо отвалится нос, либо все же придется раскошеливаться, но уже на гроб. Оно вам надо? Свитти покорно опустила голову. Холлоу потерла медальон и вздохнула: — Давайте, рассказывайте. Свитти продолжала молчать. — Ладно… Что вас тревожит? Голова болит? Кровоточите в неположенное время? Знобит? Высыпания? Видите то, что не должны видеть? — Нет… вернее да… то есть, да, но не совсем… – Матушка утерла выступившую слезу. — Это все он. — Кто «он»? — Мой… мой жеребчик… мой Крикет! Почти каждую ночь, если не схожу на кладбище, если не навещу его, я просыпаюсь, потому что чувствую его взгляд… Ему там очень одиноко, среди этих п-проклятых могил, поэтому он пробирается в дом и смотрит на меня… Иногда я его не вижу, но я всегда знаю, что он здесь! Когда я пытаюсь подозвать его, поговорить, он отстраняется, молчит и смотрит укоризненным взглядом… Мой Пряничек приглашал знающих пони, да только никто из них не помог: мой малыш все равно пролезает в дом, если я не приду к нему. Я уж старалась скрывать это, чтобы Пряничек прекратил платить этим шарлатанам… Не вытерпев, Свитти разрыдалась. Холлоу подобрала с кровати расшитый васильками платок и подала его несчастной матери, та, благодарно кивнув, громко высморкалась. — Кто-нибудь помимо вас еще имеет схожие симптомы? К примеру, Баттерфлай? — Н-нет… нет… она не говорила… Вернулся Шугар. Он все-таки припряг служку в помощь нести огарок, а блюдце с молоком и пряник положил на небольшую дощечку. Забрав свечу, он рыкнул на любопытного жеребенка и выставил того за дверь. — У вас в роду случайно никто не вел дел с темным магом? – буднично спросила Холлоу, беря огарок, зажигая его Игнием, и принимаясь медленно наворачивать очередной круг вокруг Матушки. – Ну там, закупал артефакты, вступал в тайные культы? — Что? Нет! – возмущенно ответил староста. — Не пытался играть с гоэтией? — Конечно же нет! — Владел рабами, завезенными от зебр? — Нет! — Ваша бабушка не злила подозрительных бродяг? — Нет. — Да. Холлоу остановилась. Матушка, доселе с опущенной головой комкающая платок, подняла взгляд и твердо произнесла: — Да, и я не стану этого скрывать, Пряничек. Слушай, доченька: когда нам с Шугаром б-было по тринадцать, мы решили подшутить над одним старым бродягой-коттеном. Он погнался за нами через всю деревню и… и прокля-я-ял нас! – снова заревела Матушка в платок. – Сказал, что не будет у меня-я-я и у моих жеребят счастья-я-я и все они умру-у-ут!.. — Не через всю деревню, а только до конца улицы, – ворчливо поправил Шугар, отбирая у жены платок и давая ей новый. – И сказал он: «А шоб тебе и твоих дитей шляк трафив», как-то так. По-нашему плохо говорил, пришел видимо откуда-то с окраины, с Вайлд-Эдж. А шо? — Сильное колдунство, – с серьезной миной покивала Холлоу, беря пряник и откусывая за раз половину. – Тут лучше сразу показать проклинающему вот этот вот волшебный жест или произнести экзорцизм: «Ghoul y badraigh mal an cuach!». Можно вместе, в любой последовательности. Утершая лицо Матушка недовольно покачала головой и вышла, а староста мрачно хохотнул и спросил: — И что означает сей… экзорцизм? — Да просто игру слов, не берите в голову. Сойдет и любой другой. — Не, возьму, вдруг и сгодится, – хмыкнул Шугар и тут же подобрался. – Ну так шо мы, значит-ца, имеем? — Медальон не дрогнул, пламя не усилилось, да и серой от нее не пахнет, молоко… – Холлоу опорожнила блюдце и закусила кусочком пряника, – …молоко не скисло. — А пряник? — Что «пряник»? — Ничего, продолжайте, значит-ца. — Угум. В общем, если тут и есть что-то, то рассмотреть это сможет разве что принцесса или хотя бы архимаг. Это «во-первых». А во-вторых… Холлоу задумалась, стоит ли говорить старосте о притворстве жены. Вдруг получится все поправить без лишних заламываний ног… — Вы давайте, не тяните кота за его стоинство-то… Холлоу помотала головой и мысленно отругала себя. — Милсдарь Шугар, вы ведь понимаете, что лечение тех, кто приходил до меня, оказалось не самым… эффективным? — Были такие думы, – мрачно кивнул староста. – И?.. — Сначала ответьте: кроме милсдарыни Свитти точно больше никто не видел жеребенка? — Нет. Возможно… хотя, нет, точно нет. — Тогда одно из двух. Первое: несчастная до сих пор просто не оправилась от потери. Второе: это морок. — Хто? – приподнял кустистые брови староста. – Та напасть, которой колдуны отводят глаза, когда пытаются стянуть два яблока заместо одного? — Не этот морок. Призрак… астральная проекция… – Холлоу закатила глаза. – В общем, это как обычный призрак, но немного другое: призрак рождается, когда душа или ее слепок – как вам угодно – остается в этом мире, «чтобы закончить незаконченные дела» и в основном привязывается либо к своему телу, либо к какой-нибудь вещи. А морок, он колеблется: ровно половина хочет уйти, а ровно половина – остаться. Ну так все бы ничего, если бы не «якорь» – пони, который страстно горюет по мертвому. Получается что-то вроде шесть к четырем. И вот морок, которому и так не сладко, пытается от этого якоря как-нибудь избавиться, в основном высасывая жизненные соки. Редкая дрянь. — Но ты с ним, значит-ца, справишься? — Тяжело сражаться с тем, чего даже не видишь, а увидеть морок может только либо якорь, либо очень сильный маг, либо… Холлоу запнулась, собираясь с мыслями. Уж очень ей не нравилось, куда все шло: конечно, морок разглядеть сможет и она, но вот там будет не только морок… — Ну же, ведьмачка, не томи, – поторопил ее староста. — Сивушка. Мне понадобится сивушка. — Ну так за чем же дело встало? – снова приподнял брови Шугар. – Ее вон сколько на столах – бери не хочу. — Не сивуха, а сивушка. Гриб такой, помогает видеть всякое, если побочки не отправят на тот свет. Внешне чем-то похож на поганку. Редкий. — Ну, это, значит-ца, вам надо знахарку нашу, Шрумку, поспрашивать: она со всякими травками да грибочками возится. Вы ее не пропустите: у нее шерсть цветом как кора ясеня, сама в красном чепчике, глаза добрые, сонные, слегка раскосые – видать, зебры в прадедах ходили – так еще и пахнет, будто постоянно в своей хибарке тряпье жжет. Вы идите, а я покамест побуду здесь, отдохну от плясок да перед иконой лишний раз помолюсь, за ваш успех. — Вы только учтите, что это еще не конец, – поморщилась Холлоу. – Мне принять отвар нужно, пока только чтобы удостовериться. — Значит-ца, тогда помолюсь, чтобы вы там ничего не увидели: скверное дело, когда отец нанимает уби… упокоивальщика духа своего сына. — Помолитесь. Только выдуманные чудовища могут убить не хуже настоящих. Когда Холлоу вышла на улицу, солнце начинало клониться к закату. Травницы среди гостей Холлоу не нашла, зато нашла Цветика, сменившего привычный камзольчик на более праздничный, расшитый лютиками и васильками. Торгаш расселся прямо на столе и что-то бегло и живо втолковывал поэту: — … и помни, мой дорогой друг, – донеслось до ведьмачки, – правильно выбранное время доведет эмоциональный накал до нужного градуса. Погрузись в него, прочувствуй, пропусти сквозь себя! Тот, кто владеет временем, творит мир вокруг! Увидев ведьмачку, Цветик ободряюще похлопал вставшему поэту по плечу и помахал ей, словно лучшему другу. Или скорее лучшему клиенту. Холлоу подошла и принялась молча сверлить знакомого хмурым взглядом . — Не надо топить меня в этих прекрасных золотых озерах, – широко улыбнулся своей профессиональной улыбкой торгаш. – Не самая худшая смерть, но, ой, я еще столько хочу продать! Холлоу не ответила. Цветик подобрал лежащее рядом с ним на блюде яблоко и с хрустом впился в него зубами. По шее покатилась капелька сока. — Люблю свадьбы, – прожевав, поделился Цветик, – наблюдать, как возникает новая связь между двумя – это ли не ярчайшее проявление жизни? Стоя в толпе, ты смотришь на эту нить, таки прочнее тысячепудовой цепи, и гадаешь: надолго ли? День, год, два? До самой смерти? А может, даже дальше? — Как-то ты слишком поэтичен для бродячего торговца. — Ой, милсдарыня, но разве владеть мечом единственное, что должен уметь ведьмак? Каким бы хорошим торговцем я был, если б не мог сказать что-нибудь красивое на приеме благородных сэров? Холлоу уселась за стол и опрокинула в себя грифонки. — И что же этот хороший торговец забыл на этой сельской свадебке? Впариваешь иголки со свечками? — Ах, если бы. Именно потому, что я таки очень хороший торговец и умею налаживать связи, барон де Фаер, отец нашего дорогого Ориона, поручил мне представлять сторону жениха. Жаль, что старик не смог подняться с кровати, но он уверен, что надежный Цветик сделает все как надо! Холлоу слегка расслабилась и рассеяно кивнула, все еще лелея надежду высмотреть среди отплясывающих дрыгалку гостей злополучный чепчик. Шерсть с цветом коры ясеня она уже заметила у троих, а дух стоял такой, что можно было б захмелеть, просто зайдя во двор. — Кого выглядываем? — Местную травницу. — Ну, эт таки бесполезно, – хихикнул Цветик. – Ее эдак час назад уволок в избу местный помощник кузнеца, сами можете представить, в каком состоянии. — Зар-р-раза… – пробурчала себе под нос Холлоу, мысленно вырисовывая карту, куда теперь придется заглянуть ради заменителя. — Может, я на что сгожусь? Смотрите, какая травка есть!.. Нога торгаша дернулась, и маленький закупоренный флакончик, выуженный из-за пазухи, сорвался в свободный полет. Реакция Холлоу не подвела: выстрелившее копыто подхватило блестяшку за десятую долю секунды, как та разбилась бы. — Цветик, это, блядь, что такое было?! – прошипела Холлоу, разглядев, что внутри. Разбейся флакон – засмердело бы, словно в разрытой братской могиле, да если не на пол села, то точно бы до ближайших хат. — Простите, милсдарыня, ноги от сидра трясутся, – скорчил обезоруживающе-виноватую гримаску Цветик. — Откуда у тебя крушина?! — Таки заказ от травницы, ни больше ни меньше. Но я могу и уступить часть за скромную цену. — Сколько? – очень нехотя потянулась к кошельку Холлоу. Впрочем, если что, можно будет потом сторговаться с травницей… Цветик замахал передними ногами: — Нет-нет, таки деньги не нужны! Если сердитая милсдарыня согласится уделить немного времени старому знакомому и, скажем, поучаствовать от его имени в конкурсах, он будет полностью удовлетворен! Холлоу только пожала плечами: конкурсы так конкурсы – всяко лучше монет. Первым конкурсом Цветик выбрал ныряние в пруд за накопытником. Скинув вещи, Холлоу вдохнула и прыгнула, почти без всплеска войдя в прохладную воду. — Ну как? – спросил Цветик, когда ведьмачка вынырнула. — Ила по самый кл… хвост, – сплюнула та на траву накопытник. – Забирай свою обувь. — Чем грязнее алмаз, тем ярче он будет сиять очищенным. И это, кстати, не мой накопытник. Холлоу заворчала и снова нырнула в прудик. Вынырнула. — Он? — Нет… Нырок, плевок. — Этот? — Таки не-а… — Да как он вообще выглядит?! – рассердилась ведьмачка, пытаясь счистить с лица ил и мысленно ругая себя, что не догадалась спросить у Цветика раньше. — Таки никак. Я ж босой. Несколько минут Холлоу мерила Цветика тяжелым взглядом гробовщика. Цветик же выудил откуда-то из недр камзола батистовый кружевной платочек, кашлянул и протянул ведьмачке: — Таки позвольте озвучить ваши мысли: сейчас вы наверняка подумываете, как бы половчее сунуть этот несчастный подковник мне в… — Допустим. — Однако, прежде чем вы попытаетесь совершить этот опрометчивый поступок, могу ли я спросить, в чем моя вина, прекрасноокая милсдарыня? — Сам-то как думаешь, сахарок ты… яхонтовый. — Но ведь это таки не мой проступок, что вы снова нырнули в эту жижу. Я же не отказался принять ваш трофей и не посылал никуда, я лишь сказал, что это не мой накопытник – решение приняли вы сами. — Так, сахарок. Ты ведь мог и остановить меня. — Остановить? Таки побойтесь Селестии: обычно это не в моих правилах. Как хороший торговец, я предпочитаю не навязывать решения, а только подталкивать к ним. Иначе какой смысл, если все можно взять силой? Холлоу заворчала, признавая правоту Цветика.