***
На кладбище было тихо. Шумела только листва от редкого ветра, гоняющего запах гнили среди разрытых могил. Благодаря крушине сидящая в одном из старых склепов Холлоу была едина с этим запахом. Погрузившись в медитацию, она закрыла глаза, полностью обратившись в слух. Сквозь тихий шелест что-то острое скрежетнуло по каменной изгороди, что-то тяжелое перевалилось и, хрустнув случайной веткой, тяжелой поступью зашагало между могил, издавая негромкое и осторожное уханье под светом убывающей луны. Холлоу поднялась и вышла наружу. Оно было похоже на бугристый мешок картошки, сизый и рыхлый, которому кто-то прилепил коротенькие задние лапки-корешки с перепонками и почти в два, а то и в три раза более длинные лозы с заточенными когтями. Короткую, почти отсутствующую шею венчал чуть вытянутый вперед череп с натянутым полусгнившим лицом мартышки и белыми, словно слепыми, буркалами. Маленькие, гораздо меньше, чем у пони, заостренные ушки скрывали слипшиеся патлы-тина, тянущиеся до самых обвисших грудей. — Черепушки… – донеслось из лишённого и намека на губы рта. – Вориш-ш-шка, жеребячьи черепушки украла… пусть себе свои накопает… Черепушки… Богинка хлестнула языком – куда там жабе – и взвыла, отпрянув и с болью клацая зубами. Холлоу не стала возвращать меч в ножны, а встала в защитную стойку, выписывая кончиком у земли крошечные восьмерки. На сияющем от масла лезвии не осталось и капли крови. — Черепуш-ш-шки… Богинка попятилась, глотая собственную кровь. Чудовище же шагнуло вперед, наступив на лежащий в грязи кусок плоти. — Черепуш-ш-шки… мож-ш-шет найдешь с-с-себе противника по разс-с-смеру?.. Богинка не стала бежать: своим животным инстинктом чуяла, что стоит только повернуться, только сделать шаг – и чернеющее, словно земля на полях, тело приземлится на спину, а в горло войдет жгучая полоса металла. Поэтому богинка кинулась вперед, метя лапами одновременно в два уязвимых места: в глаза и шею. Страх, ужас смерти придал её обезьяньему телу небывалую подвижность, обострил рефлексы… Она не поняла, откуда боль пришла раньше: от отсеченной левой кисти, подрезанного сухожилия или пробитого легкого. Упав в грязь и захлебываясь в собственной крови, богинка тоскливо заухала, теряя связь с миром. На макушку опустилось копыто. — Это за Крикета, с-с-сво… Она смогла. На последнем издыхании богинка смогла собрать то немногое, что еще держало мерзкий дух в уродливом теле, и дернулась, вгрызаясь во вторую ногу убийцы. Та едва не взвыла: острые зубы твари пробили дубленую кожу доспеха, пронзили сквозь мясо до самой кости. Холлоу мигом отошла от захлестнувшей ярости, грязно выругалась, одним ударом отделив голову бестии от тела. Воткнула в землю меч, быстро достала нож, втиснула в сомкнутые челюсти, разжала, рассекла тесьму, вынула из сумок бутылку водки, сделала глоток, вторым щедро сбрызнула рану, перевязала чистой тряпкой и запила “Ласточкой”. Нанизала голову кладбищенской клячи на притороченный к боку крюк. Несмотря на ведьмачью устойчивость к ядам, от места укуса медленно, но верно растекались маленькие волны жара, а сама рана постепенно напухала. Хромающая к дому старосты Холлоу больше не ругалась – берегла силы. Перед глазами плыло, верх и низ то и дело менялись местами, остатки черной ненависти смешались с болевыми потоками, а в ушах все громче звучал яростно-презрительный голос мэтра Рэйджа. Только вот Холлоу не смогла разобрать ни слова. К счастью для ведьмачки, светлица невесты была на первом этаже. Отцепив и выбросив голову богинки, Холлоу протиснулась в лишенное ставен окно и не раздеваясь рухнула в кровать. Она стояла перед огромным замком, как всегда поражающим своей мрачностью. Мышино-серый, кое-где потрескавшийся камень все еще казался холодным и отталкивающим, высокие стены — неприступными. Массивный подъемный мост был опущен, окованные темным железом ворота — распахнуты настежь. Холлоу сделала несколько шагов к воротам. Из внутреннего дворика струилась тихая музыка, которая звала и манила ведьмачку. Она чувствовала, что ей нужно идти, нужно попасть на урок мэтрессы ауф Муур-Чи, которая расскажет о культуре коттенов… На середине пути сзади послышался тихий шорох. Холлоу оглянулась: на стыке земли и моста лежала покинутая старая тряпичная кукла. Скиппи… Словно почувствовав это, с лязгом закрутились барабаны, старые цепи начали втягиваться в бойницы. От неожиданности Холлоу попятилась, но тут же бросилась вперед, взбегая по поднимающемуся полотну. Чувствуя, что не может удержаться, она выхватила два ножа и принялась карабкаться к игрушке, каким-то чудом балансирующей на самом краешке. Чем яростнее Холлоу впивалась в дерево, тем быстрее крутились барабаны. Она дотянулась. Схватив Скиппи ртом, Холлоу сдавленно зарычала, чувствуя, как проклятый мост прижимает её к камню. Как выдавливаются внутренности, как трещит позвоночник, как лезут из орбит глаза. А потом ее расщепило. От боли она не поняла, как умудрилась упасть не в ров, полный мусора и отточенных кольев, а на землю, выронив Скиппи. Несколько ребер наверняка треснуло, но что такое несколько ребер, когда тебе отсекло заднюю часть? Но Холлоу всё ещё была жива. Почти ослепнув от боли, даже не в силах закричать, она ползла к игрушке. И когда она почти коснулась ее носом, игрушку подобрали. — Батти… Невеста в своем прекрасном наряде испуганно дернулась, попыталась склониться, но возникший рядом бородатый силуэт произнес: — Тебе пора, доча… довольно, значит-ца, тревожить призраков… — Идем, любимая… На несколько секунд в голове Холлоу прояснилось, и она увидела: они все были здесь. Барон с твердой нежностью прижимал к себе невесту, счастливо щебечущая что-то Матушка – маленького, худого и бледного жеребенка. Староста довольно поглаживал бороду. И никто не смотрел на лежащее у их ног тело. — Я жива! – нашла в себе крохи сил Холлоу разомкнуть мокрые от крови губы. –Я все еще жива!.. Позади просела земля, и Холлоу почувствовала, что сползает в яму. Она попыталась ухватиться за желтый подол, но тот ловко выскользнул из щупалец копытокинеза. — Bloede… будь ты проклята!.. Я все еще жива!.. Сорвавшись, Холлоу приземлилась на деревянный пол, а сверху опустилась крышка. Затем по ней заколотили комья засыпаемой почвы, сквозь град которых доносились редкие строчки погребальной молитвы веруна… — Bloede!.. будь ты проклята, Батти!.. – ударила в крышку гроба Холлоу, даже не пытаясь сдержать слез. – Ghoul y badraigh mal an cuach… будьте вы все прокляты!.. Я все еще жива!.. — Убили! Холлоу вздрогнула и проснулась. Она лежала на кровати, на подушке которой остались небольшие пятна слез. Холлоу пошевелила членами: опухлость с ноги спала, боль ушла, а вместе с ней и чувствительность. На конечность будто навесили грузило из плоти, но это терпимо. — Уби-и-или! Холлоу спрыгнула на пол, мгновенно приспособившись, и вышла во двор. Неужели нашли выкинутую голову? И стоит из-за этого орать? Во дворе уже собрались несколько жителей, в основном домочадцы старосты. Заспанные, многие с похмелья, они тупо смотрели на голосящую Стерилити. Дождавшись, когда соберется побольше народу, она еще раз набрала в легкие воздуха и выдала: — Уби-и-или-и-и! — Тиха, лошадь бешеная! – рявкнул на нее сонный староста. Та тут же прикусила язык. – Ну? Кого там убили? Упыря? – кивнул он на валяющуюся неподалеку голову богинки. При свете дня та выглядела еще более мерзостней. — Да Селестия с упырем! Их убили! Никто не стал переспрашивать, кого «их», а староста тут же оттолкнул работницу и первым понесся на край деревни. Остальные, включая Холлоу, заспешили следом. В доме молодоженов было убрано, пока еще не использованные тарелки и горшки покоились на полках, несколько полешек – под печкой, а весь остальной скарб лежал в большом окованном медью сундуке. Сами же муж и жена мирно лежали в кровати, обернув счастливые лица друг к друг. Вот только их общее одеяло было пропитано кровью. — Флайка! – упал в слезах староста на колени перед телами. – Флайка… как же… как же это… за что?!.. Холлоу откинула одеяло и присмотрелась к погибшим. — Ударили ножом, в сердце, обоих. Во сне, сразу насмерть. — Убью-ю-ю!!! – взревел раненым медведем староста. – Найти!!! Поймать!!! Привести!!! Быстро, все, искать следы, пока я вас тут самих не порешил!!! Пока все суетились, пытаясь раскопать хоть что-то, Холлоу приподняла голову Батти и достала из-под подушки куклу. Тряпичную и поношенную. — Это?.. – показала она игрушку старосте. — Смарти, – всхлипнул тот. – Кукла ейная, не расставалась с ней, после того как… поэтому и взяла с собой… Холлоу не ответила, спрятав куклу в одну из сумок. Могла бы и сама догадаться: знала ведь про обычай, когда молодожены берут ровно одну вещь из отчего дома. Обычно самую любимую. — Следы! В примятой, полной утренней росы, траве за домом один из работников нашел несколько следов, уводящих в сторону полей. И пусть крестьяне очень быстро потеряли след, Холлоу продолжала вести, высматривая малейшую ниточку. Он лежал совсем недалеко, всего в десяти минутах ходьбы. И пусть его лицо и тело были обезображены страшнейшими ожогами, один из работников воскликнул: — Это ж Сонни! Холлоу кивнула, рассмотрев остатки сгоревшей льняной рубахи. Самого поэта прожарили настолько, что тот весь покрылся горелой корочкой. — С-с-сонни… – прошипел староста и с силой пнул труп в голову. Еще раз. – Сволочь, параспрайт дупловой, рифмоплет поганый, давно нужно было тебя из деревни турнуть! Повезло тебе, что сдох, выродок!.. — Успокойтесь, милсдарь, – холодно произнесла ведьмачка, видя, что никто из присутствующих не собирается останавливать избивающего труп Шугара. – Если вас утешит, он мучился достаточно. Его буквально сожгли на медленном огне. — Очень надеюсь, – пнул тело староста в последний раз. – Кто это его? Холлоу посмотрела в сторону солнца. — Заряница. — Кто? — Возмездие. Неуспокоенный дух кобылки, умерщвленной насильственно. Похоже, она успела проснуться, понять, кто убийца. И настигнуть, когда тот уже отбежал в поле. Повисла тишина. Многие пони зашептали молитвы, с неприязнью, а то и с ненавистью глядя на убитого. Некоторые сотворили Символ Селестии, а староста подавленным голосом спросил: — Что нам делать, милсдарыня Холлоу? Холлоу вздохнула и осмотрела присутствующих. — Унесите тело. Если не вернусь к закату – пришлите кого-нибудь забрать труп, который затем сожжете. Потом отправьте за другим ведьмаком или Знающим, и пока с духом не будет покончено – на поле ни ногой, особенно на заре. Если жизнь дорога. Староста сумрачно кивнул и гаркнул на работников: — Берите ублюдка! Оттащите, да не на кладбище, а в лес: большего эта волчья сыть не заслуживает! — Не советую. Брошенное тело может приманить трупоедов и сформировать еще одного призрака. Оно вам надо? Староста упер налитый кровью взгляд в Холлоу, та ответила янтарным холодом и предельным спокойствием. Остальные вяло переминались с ноги на ногу, и когда Холлоу самую чуточку приподняла уголки губ, староста сплюнул и сдался: — Тащите в деревню. Потом разберёмся. Оставшись в одиночестве, Холлоу достала точную копию Скиппи. Неплохо было бы переждать, пока нога исцелится полностью, но сила заряницы будет расти день ото дня в геометрической прогрессии. Она научится прятаться, проявлять себя не только с первыми лучами, но и в полдень, полночь. Лучше покончить сейчас, пока она всего лишь «детеныш», который не до конца освоился со своими силами. Холлоу уронила куклу, обнажила серебряный меч, вонзила в землю и села в позу медитации. Духа можно приманить, если уничтожить, погрести якорь – тело усопшего. Или любимую вещь. — Игни. Смарти вспыхнул легко, с укором смотря на ведьмачку глазами-пуговицами, и вместе с ним жар охватил пропустившее удар сердце Холлоу. Это пламя не выжгло сердце дотла, оно спалило лишь верхний слой, оставив болезненную горечь. Холлоу стиснула зубы, гоня из головы так и норовящие влезть в нее ночные картины, особенно то, что она ляпнула. Во всей этой истории Батти была виновна меньше всех. Цвет огонька быстро сменился с обычного на мертвенно-зеленый. Со стороны потянуло холодком, медальон ощутимо задрожал, и ведьмачка подняла взгляд. Заряница парила всего в двух шагах: это все еще была Батти, в своем смешном и отчего-то рваном подвенечном платье, с сережкой молодой жены и праздничным венком. Только теперь ее глаза были мертвыми, рыбьими, а на груди – расплывшееся кровавое пятно. Холлоу взялась телекинезом за эфес и встала в стойку. — Squaess me, Батти, – негромко произнесла ведьмачка. – Не нужно мне было уходить. Я… я сделаю все быстро, сахарок. Из уст заряницы донесся хрип, сразу перетекший в вибрирующий вой. Она нырнула вперед, словно пытаясь заключить Холлоу в объятия. Мечница попыталась контратаковать, но в голове что-то сверкнуло. — Видишь? Я все же пришла. П… прости, что только сейчас… Меч отклонился от груди заряницы и рассек лишь подол, а в шею Холлоу будто ткнули головешкой. Запахло паленой шерстью. Ведьмачка зашипела, выполнила пируэт, крутанула восьмерку, беря телекинезом меч обратным хватом. Заряница снова взвыла, идя на второй заход. Отбросившая остатки эмоций Холлоу поднырнула под нее и ударила снизу вверх, разделив духа надвое. — Dearme, сахарок. По полю прокатился последний вой, в два раза громче предыдущего. Ведьмачка повалилась на землю, тяжело дыша. В воздухе кружились обрывки платья, вспыхивая одним за другим призрачным пламенем. До земли не долетел даже пепел: рассеялся по пути.***
В полутемной рабочей комнате старосты было тихо. Молчали, не смея открыть рта, ждущие приказа служки, молчал за столом староста, спрятав лицо в могучих копытах, молчала стоящая перед ним ведьмачка, упершая отрешенный взгляд в пол. Молчал сидящий у стенки Цветик, спрятав свою постоянную легкую улыбку за копыто. — Ты не справилась, – наконец глухо произнес староста, опуская копыта. Холлоу не ответила. — Осмелюсь сказать, что технически контракт был выполнен, – вклинился Цветик, убрав ото рта ногу. – Милсдарыня Холлоу честно отсидела до полуночи, после чего отправилась, как мне известно, выполнять принятые вами дополнительные условия. Симу таки свидетели я и отец Джинджер, желавший после ухода милсдарыни удостовериться через щелочку, что… Снизу послышался грохот, будто кто-то расколотил несколько горшков, и сдавленные всхлипывания. Староста отцепил от пояса мешочек и положил на стол: — Выйдите. Все, кроме ведьмачки. Все заторопились, стараясь цокать по деревянному полу как можно тише. Выскользнувший из комнаты последним Цветик произнес: — С вашего позволения, я доставлю тело господина барона его отцу, дабы похоронить вместе с предками. Староста покорно кивнул, сверля взглядом Холлоу. Когда дверь закрылась, он произнес: — Ведьмачка… Холлоу. Ты умеешь хранить тайны? Холлоу неопределенно кивнула, поднимая взгляд. — Это… в общем… – Староста замялся, не зная, куда деть дрожащие копыта. Затем сплюнул: — Выпить есть? Не хочу звать прислугу. Холлоу достала и протянула флягу. — Сидр? — Сидр. — Водка есть? Холлоу достала другую флягу. Староста зубами вырвал корок и влил в себя не меньше половины. — Кроме Флайки у меня была… есть еще одна дочь. — Знаю. На кладбище есть могила. С полустертым именем. Шугар дернулся, как от пощечины, на его лицо набежала тень. — Дело в том, что… Теперь грохот раздался совсем рядом с комнатой, дверь вышибли, и внутрь вломилась зареванная Матушка. Увидев Холлоу, она зарыдала и бросилась на ведьмачку, пытаясь дотянутся не то до гривы, не то до шеи. — Уби-и-ила! – ревела она. – Недоглядела, ведьма! Сглазила, прокляла! Всех прокляла! — Уведите ее в светлицу! – гаркнул вскочивший староста на вбежавших за хозяйкой нескольких пони. – Шрумка, грибоедка, дай госпоже своих грибов или макового молочка! — Ой, да дала уже! – всплеснула копытами знахарка. – Дважды дала – не берет ее! А если переборщу, то не проснется! — Уведите ее! — Все прокляты… сон… все умерли… – внезапно Матушка безвольно опала на пол. Четверо работников тут же подхватили и вынесли ее. – Будь ты проклята, ведьма… — Дискорд… – уселся обратно Шугар. – В общем, о дочери моей. Дело в том, что… — Вы отдали ее принцессе Луне. Что вы получили? Шугар осекся. Сделал еще один глоток водки и сказал: — Мне обещали, что с ней не будет ничего дурного. Что у нее будет теплая постель, достаточно еды и прочее. — Что вы еще за это получили? — Семь тысяч. И должность старосты в придачу. — Матушка знала? – тихо спросила Холлоу. — Она была бы против. Она была готова умереть с голоду, лишь бы не отпускать от себя наших жеребят. Поэтому… — … вы похоронили дочь. Заживо. Холлоу поднялась, мешочек с платой прыгнул ей в копыто. Староста допил остатки водки, пьяно всхрапнул и протянул владелице флягу. Ее ведьмачка тоже спрятала. — Ведьмачка! – окликнул староста, когда она переступила порог. – Если это хоть как-то поможет, ее звали… — Не поможет. Нам всем дали другие имена. Во дворе было пустынно, все попрятались по гостям, но Холлоу все равно чувствовала из-за заборов взгляды, сочащиеся чем-то холодным и липким. Ведьмачка натянула капюшон и пошла к насвистывающему Цветику, впрягающемуся в телегу. На той покоилось укрытое мешковиной тело. Завидев ведьмачку, Цветик весело помахал ей: — Милсдарыня ведьмачка, не соблаговолите ли помочь своему лучшему другу доставить его почтенный груз до Кантерлотта? За плату! — Триста монет. — Идет! Они пошли по дороге, такой же пустынной и тихой, как и двор. — Цветик, тебе что, совсем не грустно? – спросила Холлоу, когда они почти подошли к околице. — Грустно, – скорчил печальную рожицу тот. – Бедняга Орион был так молод, гордость своего отца – старик, боюсь, может не пережить удара… но солнце еще светит. Холлоу легонько кивнула. Сама она не могла сказать, как себя чувствует: боль, горечь, смятение… Она вспомнила один из тренировочных поединков с мэтром Рейджем: тогда учитель отвлек ее камешком, отвел атаку и лягнул ногой. Удар был так силен, что вышиб дух из ведьмачки, а когда она пришла в себя на земле, к ее горлу был приставлен кончик лезвия. «Ты мертва», – сказал тогда он. Холлоу дернула головой и посмотрела прямо, не слушая рассуждающего о чем-то Цветика. Больше она не отвлечется на камешек. Но, несмотря на это, на околице Холлоу оглянулась.