Высшая инстанция

Понедельник, 12 ноября. Берлин, ГДР. Утро наступать не торопилось. Небо посерело и насупилось, влажный воздух сгустился тончайшей изморосью, и привычные отголоски городской суеты тонули в этом стылом густом тумане. Автомобильные гудки и свистки паровозов звучали так, словно их обложили ватой, и временами чудилось - Берлин притих, понимая, что произошло что-то неладное. - Приближается зима, Олег. - Для меня она уже наступила, Эд. Голоса отдавались эхом под сводчатой аркой пролёта: собеседники укрывались от промозглости за полуразрушенной западной башенкой. С этого места контуры домов на восточном берегу совсем нельзя было рассмотреть; даже свет уличных фонарей виделся размытым белым пятном. На правой стороне моста ближе к Западному Берлину рабочие ремонтировали ограждение, закладывая кирпичами проём. Сандерс искоса разглядывал давнего знакомого. Покрасневшие белки, тёмные круги под глазами, две полоски пластыря на выбритых до синевы запавших щеках, явственный запах перегара… Он знал цену таким признакам, но делал вид, что ничего не замечал. Сам бы вчера надрался до беспамятства, но не мог себе этого позволить. Кто-то же должен был улаживать дела. Они помолчали, наблюдая за тем, как понемногу восстанавливается вырванная часть. - Пятно сведут, но место, где оно было, останется, - заметил Эдриан. – И будет видно, пока весь мост не приведут в порядок, - задрав голову, он окинул взглядом башню. Из-за тумана можно было подумать, что недостающий шпиль просто утонул в нём. - Интересно, на нашем веку это случится? Он один такой на весь Берлин, что западный, что восточный. Две башенки и высокий акведук отличали Обербаумбрюкке от прочих мостов. Раньше по акведуку ходили поезда, но с момента разделения города движение там стало невозможным, даже если бы мост восстановили в прежней красе. - Может быть, - односложно бросил Панин. Он подошёл к парапету, достал из-под пальто ветку орхидеи и начал обрывать цветки, бросая их в воду. Сандерс тоже сунул руку за пазуху, но вынул не цветы, а походную фляжку, в которую на сей раз налил водку. Как правило, в ней находился очень хороший бренди, однако сейчас этот напиток выплеснули бы ему в лицо. В самом деле, не пить же бренди “за упокой”. Закинув голову, он сделал большой глоток и передал фляжку Панину. Тот прикончил содержимое, даже не поморщившись. - Я долго не верил, что Нина погибла, вот и теперь не могу поверить, до сих пор, – сказал Сандерс. – Несмотря на то, что сам её видел… даже на это… Олег провёл рукой по лбу, будто пытаясь прогнать остатки ночного кошмара. Эдриан и сам предпочёл бы, чтобы происходящее оказалось одним из них, чтобы кто-нибудь махнул волшебной палочкой - и исчезла серая река, уносящая яркие розово-белые цветки. Никто ей не махнёт. Смирись, Чарли. - Что там всё-таки случилось, она с управлением не справилась? Мост отремонтировали кое-как, кочки да выбоины, вот она и… - он не договорил, ощутив, сколь беспомощно это прозвучало. - Сам-то веришь в это? – мрачно хмыкнул Олег, ломавший пальцами на мелкие кусочки оголённую орхидейную ветку. – Нина сделала то, на что кто-то другой вряд ли бы отважился. Точным ходом решила уравнение с двумя неизвестными. Ты бы кого выбрал? - Даже сомнений нет. Понимаю… а сделав ТАКОЙ выбор... не дай Бог нам когда-нибудь... Панина передёрнуло. - Понять только не могу, - продолжал Сандерс, - как Соло догадался. Он ведь помчался за ней, пытался остановить. Если б не твой Курякин, в реку бы прыгнул… - Ну, и лежал бы сейчас по соседству с Ниной, - Олег кивком головы указал на быстрые мутные воды и маячивший далеко, в нескольких десятках метров, берег. - Но отнюдь не в той постели, какую предпочитает… при любом удобном случае. Ещё позавчера он, не долго думая, согласился бы с Паниным. Сегодня - понимал его чувства, но мнение разделял лишь частично. К немалому своему изумлению. - Не надо, Олег. Право же, не стоит, - он увидел выражение недоверия в тёмно-непроницаемых глазах и добавил: - Ты их не видел, а я - да. У Курякина здоровый кровоподтёк на скуле, а у Соло все руки в пластыре и вид конченого зомби. Олег на это ничего не ответил - лишь ноздри раздул. - Никто не слышал, о чём она говорила с ним на крыльце? - спросил Эдриан через пару минут. Панин отрицательно покачал головой: - Мог слышать Курякин, но молчит как рыба. Уверяет, что говорили очень тихо, ничего не разобрать. Не пытать же его! Даже сурдопереводчик помочь не смог, Нина была под наблюдением и знала это. Но если ты прав относительно Соло, он бы просто не допустил, чтобы женщины сели в машину. Значит, догадался позже. Вероятно, так оно и было бы. Соло ни за словом, ни за действием никогда в карман не лазил. - Полагаю, дело в "Потерянном рае", - неожиданно сказал Олег. - То-то мне показалось, что "пылающий меч" там не совсем к месту! - забывшись, Эдриан хлопнул себя по лбу. - Вот откуда… Погоди, это же просто цитата. Нет в ней никакого другого сообщения! - Откуда ты знаешь? Всё зависит от того, о чём они говорили раньше. Нина… для неё "Рай" не только литература. Это символ, знак. Ключ, если хочешь. - К чему ключ? Олег провожал глазами плывущие цветки, пока они окончательно не скрылись из виду, а затем как-то отстранённо, без эмоций заметил: - Как бы тебе объяснить… Есть такой метод справляться со стрессом в тюрьмах и на допросах и заодно не позволить себе проговориться. Погружение в транс. Слышал? Эдриан кивнул. При психологической подготовке агентов русские не стеснялись пробовать довольно рискованные методики. - Зацепкой, кодом к вхождению может служить что угодно: набор слов, ноты, зрительные образы. Нейролингвисты проводят безумное число тестов, выясняя, что именно послужит ключом для этого конкретного человека, а потом ещё учат им пользоваться. - И Нина… она умела? - "Рай". Она знала его наизусть ещё с юности, и эту книгу и превратили в ключ. Как знать, что она могла вытворить с этим текстом… ты же помнишь её шифр по "Кориолану"? - Помню, да… Кто знает, кто знает. Женщины существа многозвучные, очень уж любят объясняться и оправдываться. Как ты говоришь? Hlebom ih ne kormi? - От Джона Буля нахватался? - поднял брови Олег. - Любят, согласен. Одна поправочка - к Нине это не относится… не относилось… Впрочем, теперь это дело Уэверли, - он отвернулся от реки. – Всё возвращается на круги своя. Приговор высшей инстанции окончательный и обжалованию не подлежит. С ним никто спорить не стал, и Мильке в том числе. Кстати, ты с самого начала запись прослушивал? - Да, с момента, как захлопнулись дверцы машины. - Ты понял, про какой звонок говорила Каталина? - Что-то про квартиру и уборку. Что ты хочешь сказать? - Утром, когда ей отдавали паспорт, Каталина попросила позволения позвонить в Сиэттл. Сказала, что Вилме Хайленд, хочет, чтобы привела квартиру в нормальный вид. Ей разрешили. Звонила она в присутствии следователя, деньги адвокаты оставили. - Тебя что-то смущает? - Я уже никакого отношения к этому делу иметь не буду, а вот тебе был бы смысл связаться по своим каналам с Сиэттлом и выяснить, не изменится ли что в дверях и окнах квартиры. Эдриан прищурился: - Ты допускаешь… - Я допускаю что угодно, - серьёзно ответил Олег. - Прежде всего то, что это не безобидная просьба стереть пыль с мебели. ***** Вторник, 13 ноября. Берлин, ГДР. Илья смертельно устал от последних двух суток. От полутраурных тонов, в которые они окрасились. Мрачный голос Панина, которого лучше не трогать, Уэверли, занятый какими-то делами и не выдавший за 48 часов ни одной русской идиомы, Габи, скорчившаяся в уголке дивана, пыльно-серое лицо Наполеона - и сумерки, сумерки, сумерки. Никак не получалось выбросить из головы разодранные в кровь пальцы, которыми Соло впивался в бетонный парапет. Весь его развязный тон, высокомерие, что всегда так злили, развеялись без остатка, превратившись в беспросветную тоску. Он терпел только торшер, а включение люстры встречал очень неодобрительно: не протестовал, не огрызался - просто поворачивался и уходил в спальню. Там лежал, уставясь в потолок, или смотрел в окно, приблизив лицо вплотную к стеклу. Спал мало, говорил ещё меньше и почти совсем не ел. Илья даже уговаривать, в конце концов, прекратил. От беспокойства и волнения он тоже не высыпался, несмотря на то, что уже позавчера окончательно освободили Габи, и стало ясно - ничто не препятствует их дальнейшей работе на А.Н.К.Л. Ночь кончилась, но наступил ли рассвет? Конечно, он слышал те хлёсткие фразы, которые Наполеон бросал Эмме в лицо, но клиническим идиотизмом не страдал, чтоб передавать их Олегу. Тот стёр бы Соло в порошок, фигурально и на деле, и Илья опасался, что напарник ни словом не возразил бы... Габи что-то чувствовала. Она держалась поближе к Наполеону, и с ней он всё-таки говорил - изредка. Илья слышал, как она сказала ему: - Моё сердце будто ледышка. Мне всегда казалось, будто мама рядом, где бы она на самом деле ни была, но сейчас я ничего не ощущаю, ни боли, ни горя… Что со мной не так? - Счастливица, - донёсся глухой голос. – Не беспокойся, оно оттает. Но позже… может быть, только после похорон. Но до этого Габи предстояло пройти нелёгкую процедуру опознания. Девушка наотрез отказалась участвовать в ней без своих коллег. Илья намеревался избавить Соло от необходимости присутствовать в морге, но тот лишь криво усмехнулся. - Перестань, угроза. Я не девица, в обморок не грохнусь, - и это были первые слова, напрямую обращённые к Илье с тех пор, как на набережной он вынужденно применил ещё один хитрый приём из арсенала КГБ. В воде обе женщины пробыли недолго, и лицо Эммы осталось чистым. Однако от удара вылетело боковое стекло, и правую сторону лица Каталины срезало острыми осколками до костей. При виде этого жуткого зрелища Габи побелела и отвернулась, закусив губу, а ковбой безотчётным жестом сжал кулак. Илья шагнул к нему, но тот, угадав намерение, махнул рукой. Чуть позже, улучив минутку, вполголоса сказал: - Я это уже видел. - Где? - Не поверишь, во сне. Тело Каталины кремировали. Формально Габи не являлась её родственницей, но ей разрешили забрать урну с прахом. Она намеревалась при первой возможности опустить её в могилу отца в Италии. - Они всю жизнь неразлучны, - без капли горечи объяснила она. – В сущности именно Като была его дочерью, а не я. - А тебе сестрой она была? – спросил Илья, хотя тут же пожалел о вырвавшихся словах. - Когда-то, - ответила нахмурившаяся Габи. – Когда нам было года по четыре, от силы пять. Помню, как я радовалась, когда мама изредка брала меня с собой её навестить, но теперь… Это, наверно, цинично, но, если б не наше сходство, я постаралась бы забыть, что во мне течёт та же кровь. Если бы ты слышала разговор в машине, оснований для этого у тебя возникло бы ещё больше. - Я могла бы простить ей многое, я же понимаю, что из неё лепили то, что кому-то надо было, но никогда не прощу ни бабушку, ни дядю, - добавила Габи. – Ни… маму. Илья сочувственно взглянул на неё. Кровная родня – единственная команда, членов которой нельзя менять по желанию. Ему самому потребовались годы, чтобы позволить матери жить так, как ей хотелось, переключив все мысли на реабилитацию отца. Это всё-таки более достойная цель, нежели добивать сломленную женщину. На похоронах они не присутствовали. Сейчас Уэверли ждал их в “Ландсбергере”, а они пришли на Фридрихсфельде, чтобы Габи могла попрощаться. Девушка стояла у обелиска, где не изменится ничего, кроме двух цифр в дате после выбитого католического креста. - О чём задумался, ковбой? – спросил Илья, не в силах больше вынести это каменное молчание. Дерево, к которому они прислонились, укрывало Вилли Джонса во время слежки за Каталиной, но напарники этого не знали. - О том, что напишут на моём памятнике, - раздался неожиданный ответ. – Какое имя там будет. И вспомню ли я себя изначального или его погребут под собой те поддельные личины, которые мы вынужденно носим… Лучший агент ЦРУ Наполеон Соло – и вдруг говорит так? Наполеон Соло, с вечно идеальной укладкой, идеальной осанкой и независимыми, чуть провокационными в своей безразличности манерами. Илье частенько казалось, что напарник любит показушничать, но это не относилось к внутренней уверенности - он не кичился ею, а просто её излучал. Наполеон Соло не принимал близко к сердцу женщин, толпой дефилирующих по подиуму его жизни. И даже если Эмметт оставила след более глубокий - в чём Илья совершенно уверился - дело не в этом. Никакое чувство - неуместное, невзаимное, бесперспективное - не может стать разрушительнее чувства вины, которое некуда девать. Нельзя отмотать время, как магнитофонную ленту. Если кто-то наверху решил преподать ковбою урок, то он вышел слишком жестоким. У Ильи язык бы не повернулся сказать: "Я же предупреждал!" Вместо этого правильным показалось подступить ближе, опустить руку на широкое плечо. Правильным показалось тихо проговорить: - Если я буду рядом, я напомню. Не меняя позы, не пытаясь скинуть руку, Наполеон поднял глаза. По его губам скользнула мимолётная улыбка, и Илья заметил в сером штормовом море прежний синий отблеск. - Спасибо. А ещё лучше… - он обратил взгляд на Габи, сжимавшую в руках томик Гейне, - если тебе когда-нибудь покажется, что я чересчур уж увлёкся, пожалуйста, напомни мне о Нине. До того, как снова начнёшь лечить меня своей акупрессурой *. Илья усмехнулся: - Даю слово, Шерлок. А Габи мы ничего об этом договоре не расскажем, как и о твоих отношениях с её матерью. Когда-нибудь они об этом поговорят, просто чтобы раз и навсегда закрыть эту тему, но не сейчас. Возможно, вообще никогда. Однако молчаливый договор не перестаёт от этого быть настоящим. … пройдя Горнило битв, не ослабели мы, Но закалились и теперь верней Мы вправе на победу уповать... ***** Среда, 14 ноября. Место – Лондон, Великобритания. Из ГДР в аэропорт Темпельхоф все четверо добрались без шума и помпы, как рядовые иностранцы – через КПП Чарли, и минимум трое вздохнули с облегчением, что дорога по мосту Обербаумбрюкке ещё была закрыта. В самолёте Илья, чьё место оказалось рядом с Уэверли, вполголоса рассказал шефу детали их пребывания в Пренцлауэре, разумеется, умолчав о точном адресе квартиры, и дал понять о своём договоре с Наполеоном. - Ваши личные дела это ваши личные дела, - ответил на это шеф А.Н.К.Л.ов. – Не вижу смысла о них говорить, хотя и понимаю, что мистер Соло, кажется, dovypendrivalsya. - Он же не предвидел, сэр, чем всё кончится… - Ему нравится играть в игры чисто для удовольствия играть в них, и вам, Курякин, это так же хорошо известно, как и мне. Поэтому мистеру Соло не повредит не предвидеть чего-нибудь хотя бы раз в жизни. Полезно для смирения. - Простите? Уэверли вытянул ноги, переплёл на животе пальцы и воззрился в никуда. Точнее, в потолок салона "Боинга". - Вы, должно быть, не раз терялись в догадках, почему вам дали в напарники столь непохожего на вас человека, не так ли? Илья в который уже раз удивился проницательности шефа. Действительно, в самом начале их сотрудничества терялся. - Я думал, такова необходимость. Разве было ещё что-то? - В Берлине – нет, но к моменту окончания, или как мы теперь знаем, неокончания дела Винчигуэрра выработалось некое мнение… словом, я посчитал, что из вас может сложиться хорошая команда. Скажите, я ошибся? - Нет, - ответил Илья и, помолчав, спросил: - А почему с вами согласились мистер Сандерс и товарищ полковник Панин? - Когда начальник вынужден постоянно угрожать агенту, пробуя удержать его в рамках, это административная катастрофа. Это значит, что кому-то из них пришло время менять работу. В планы этих господ подобное не входило. - И вы посчитали, что моё влияние будет благоприятным? - Посчитал. Однако я не уверен, что в данном случае следует говорить об одностороннем воздействии. Илья не взялся бы утверждать, что Наполеон не оказал на него никакого влияния, хотя и затруднился бы в точности указать, как оно проявлялось. Назвать это поверхностным отношением к жизни? Он нашёл выход в иронии: - Вы хотите сказать, его недостатки заразны? - Нет, просто вы похожи больше, чем думаете. Чем дольше я живу, тем крепче убеждаюсь в том, что агенты всего лишь люди. Но вы… вы по какой-то причине тоже хотели стать выше этого! Отвернуться от своих слабостей вместо того, чтобы посмотреть им в глаза и научиться жить с ними. Но природу нельзя бесконечно игнорировать, она отомстит, и очень жестоко. Помните, Габи смогла вас соблазнить, даже не разгуливая перед вами в одном нижнем белье? Это, знаете ли, было бы слишком в лоб... Мне удалось убедить товарища Панина, что пользу может принести не только кнут. И вот вам Тавия Шандор, безусловно, прекрасная девушка, к которой вы отнеслись как к человеку. Несмотря на проявленную симпатию, вы же не потеряли головы! А если бы вы были прежним оперативником, очень хорошим, конечно, но, простите, больше напоминающим робота, рассказала бы она вам то, что рассказала? У вас имелись все основания попасть под влияние Эмметт… майора Мосснер… - Уэверли замолк и на несколько секунд ушёл в какие-то глубокие раздумья, - и вы ей доверяли, но в ситуации выбора между ней и делом не колебались. Я чувствовал, что она представляет опасность для Наполеона. После обнаружения фото Магды я сразу испугался за него. Господи… Осознание обрушилось ведром ледяной воды. Всё ещё хуже, чем предполагает Уэверли. - Меня всегда учили, что эмоциональность на работе приносит лишь вред, - твёрдо возразил он. - Кто вас этому учил? Это утверждение соответствовало бы истине, если б работа агента начиналась и заканчивалась в кабинетной тиши. Наука, техника, информация - без этого никуда. Но выказать впечатлительность, проявить в нужный момент со-чувствие не недостаток, а фактор, чрезвычайно облегчающий человеку совместные действия с другими людьми. Разве вам всё ещё это непонятно? Уэверли старался говорить тихо, хотя Наполеон и Габи сидели на два ряда позади. - И ваши припадки гнева, как я заметил, теперь перешли из неконтролируемой стадии в управляемый занос, которым вы мастерски владеете. Видите, позволить себе быть человеком не так уж вредно. Илья вдруг вспомнил, как несколько дней назад, когда он и Эмма дежурили у постели Наполеона, она спросила: - Как бы вы охарактеризовали мистера Уэверли, Илья? Я не спрашиваю про какие-то личные тайны. Просто... что он за человек. Мне ведь общаться с ним вместо вас. Он подумал и ответил тогда так: - Немного деспот, но не лицемер. Я бы ожидал от него скорее щедрости, чем доброты, скорее светского блеска, нежели искренности, щепетильной беспристрастности, а не справедливости. Не знаю, понятны ли вам эти тонкости... - Вы про русский язык? Понятны, я читала много вашей литературы... Доброта влечёт мягкость, с искренностью приходит отзывчивость, а ведь этого нет? Не говоря уж о том, что справедливость возникает из участия и уважения к ближним... Вот уж в чём в чём, а в этом Уэверли никак не упрекнёшь! Илья с любопытством посмотрел на сидящего в соседнем кресле. Теперь, когда всё, наконец, начало налаживаться, и осталось лишь разобраться с собственной человечностью и, как сказал шеф, научиться жить с этим (та ещё задачка, если подумать!), он мог спокойно размышлять о том новом, что открылось в его коллегах. Пожалуй, Уэверли "открылся" наиболее неожиданно. - И вас ведь, в конце концов, наверняка учили, что за вами страна? Учили-учили, не отрицайте. Отвергая в себе человека, мы забудем, что страна это люди, которым не нужна ни Третья мировая, ни ядерная, ни ещё какая война… Однако я становлюсь сентиментальным. Видимо, старость не за горами. Уэверли снял очки и преувеличенно тщательно стал их протирать. - Как бы там ни было, вы оба нужны агентству, - заключил он. – Теперь я в этом убеждён. "И друг другу", - услышал Илья. Огромный стол орехового дерева, украшенный по торцам наборными квадратными панелями, дожидался их в просторном кабинете окнами на Расселл-сквер. Но прежде всего Уэверли вызвал штатного психолога и попросил Габи проследовать за ним. - А может, отложить обследования до завтра? – несмело спросила та. – Наверняка есть более срочные вопросы… - Я не буду говорить с вами, мисс Теллер, на рабочие темы до тех пор, пока не уверюсь в том, что вы в полной мере отдаёте отчёт своим действиям, - непререкаемым тоном отрезал Уэверли. – Мы тут не в игрушки играем, сейчас вы должны это понимать. Габи беспрекословно последовала за врачом, а Наполеон и Илья расположились на диване подле фикуса в кадке. Уэверли поднял трубку и попросил мисс Сару принести последние отчёты и сообщения. По случаю получения подарка в виде “волшебных часов” Ильи – Наполеон от своих не чаял избавиться и действительно вышвырнул их в Шпрее - шеф агентства находился в добродушном настроении. - Ну что ж, если не будет ничего срочного, сможете, Соло, воспользоваться небольшим отпуском для поправки здоровья, - начал он, но тот покачал головой: - Мне бы лучше дело, сэр. Дверь открылась. Сара принесла целую стопку свежих распечаток и несколько папок. - Я сам решу, что лучше, - ответил Уэверли, приступив к разбору груды бумаг. – Впрочем, может, вы и правы. Праздность mat' vseh porokov. Вдруг у вас снова возникнут дурные мысли относительно своего досье или досье вашего напарника. Досье Наполеона? Илья уловил напряжённый взгляд, брошенный последним в его сторону. Этот вопрос был очень… скользким. - Ведь для вас, Соло, это детские игры, не так ли? – Уэверли метнул саркастичный взгляд в сторону массивного сейфа в углу и продолжал: - Кстати, спасибо, что не испортили замок. Наполеон и Илья, которых сказанное застало врасплох, вздрогнули. - Так вы нарочно, что ли… - Разумеется, Курякин, разумеется, - кивнул Уэверли. – Я это предвидел. Кроме того, мне любопытно стало узнать, как далеко распространится ваше взаимное доверие после того случая с нечаянно сгоревшим диском. В ответ на вопрос в глазах Соло Илья еле заметно прикрыл глаза – дальнейшее запирательство смысла не имело. - Это была моя идея, сэр, с диском, - бухнул вдруг ковбой. Илья чуть не подскочил: - Что значит – твоя? Мы вместе приняли такое решение! - Да хватит вам, - утомлённо махнул рукой Уэверли. – Я прекрасно знаю, что ваши страны не одобрили бы подобный поступок, но также я знаю, что у разведки свои законы. И понимаю, почему досье, предоставленные мне вашим руководством, страдают провалами по части важнейших сведений. - Ваше тоже, - буркнул Илья. – Вернее, досье агентства А.Н.К.Л. Наступила непривычно длинная пауза, прерванная тактичным покашливанием. - Так-так-так. Переведите это на английский общепринятый, будьте добры. - Хм. Ну, мы ведь у вас не единственные. В недавнем деле у границ Иордании и Саудовской Аравии, например. Сотрудники Служб общей разведки и с той, и с другой стороны плюс выходец, судя по выучке, из Сирии. - Один в один египетская "Мухабарат аль-Амма", - вставил Наполеон. - До того, в Иране и Афганистане. САВАК я узнаю с закрытыми глазами, как и Главное управление разведки Ирака. Северная Африка… Мне продолжать или перейти к выводам? - Сделайте милость, Курякин. К выводам. - А они простые. Вы последовательно создаёте разветвлённую сеть, группируя своеобразные кластеры. Возможно, я, Наполеон и Габи должны стать ядром какого-то из них. Как вы их, кстати, называете? Департаменты или отделения или филиалы? - Вывод верный, - вопросы Уэверли проигнорировал. – И что думаете? - Мы оба думаем, это правильный ход, потому что наш противник его уже сделал, - невозмутимо ответил Наполеон. – Я надеюсь, вы не забыли про тех, кто стоял за так называемой Марой Хайленд? - Не забыл. И про диск Теллера я тоже помню, не беспокойтесь. - А какова будет дальнейшая судьба Габи? – спросил Илья. – Вы оставите её в агентстве? Прежде, чем ответить, Уэверли отложил в сторону какие-то материалы. - Эта ноша может быть только сугубо добровольной, - в конце концов вздохнул он. - Я не могу и не имею права настаивать после всего того, что она перенесла. Она может жить в любой Германии или в иной стране, вести нормальную жизнь… Наверно, это наилучший выход, говорил себе Илья. Никто не имеет больше прав на спокойную жизнь, чем Габи. Дверь распахнулась вторично, и сама Габи прошла по мягкому ковру и положила перед Уэверли записку. Тот развернул бумагу, хмыкнул и отдал её подошедшему Илье. Соло бесцеремонно заглянул через плечо. "Годна" - и больше ничего. - Очень хорошо, мисс, - сказал Уэверли. – Должен сказать, я уполномочен предложить вам нечто новое… - Это новое будет включать агентство? – прервала его Габи. Уэверли встал: - Нет. - Тогда меня это пока не интересует. С минуту Уэверли разглядывал Габи поверх очков. Потом вытащил из кучи отложенных материалов лист плотной бумаги. - Вилма Хайленд вынесла из квартиры в Сиэттле много мусора. Думаю, вам интересно будет взглянуть на это. Он положил бумагу на стол. Это оказалась большая фотография, и у агентов захватило дух. Их собственные лица в окружении заметок и надписей, а ещё фотографии Вилли, Джулиана, Эвы, ещё кого-то… Лоб Наполеона на фото проткнули чем-то острым вроде кончика ножа. - Передали по фототелеграфу, - пояснил Уэверли, - а копия ушла в Министерство госбезопасности ГДР. И ещё вот телефонограмма от Сандерса. "Вилма сняла с двери табличку с именем и фамилией доктора Теллера. Табличку вернули на место, и теперь в квартире наши люди". Наполеон и Илья обменялись многозначительными взглядами, и губы ковбоя сложились в улыбку с явственным оттенком мстительности. - У нас в руках ниточка к таинственному синдикату с большими деньгами и связями! – воскликнул он и, прищурившись, посмотрел на Габи: - Интересно было бы проверить, дошли ли до них новости о смерти… Мары. - Держите себя в руках, Соло, не то к психологу отправитесь уже вы! – предостерёг Уэверли. – К тому же это невозможно. - Невозможно? Значит, как раз по мне, - решительно возразила Габи. Поражённые мужчины разом воззрились на неё. Неправильно истолковав эти взгляды, девушка спокойно заметила: - Такой случай может больше никогда не представиться. Мы обязаны рискнуть! - Риск будет просчитанным и контролируемым, насколько это вообще возможно, - задумчиво произнёс Наполеон. - Один призрак займёт место другого, а три ведьмы обеспечат прикрытие… - Не могли бы вы быть столь любезны и избавить меня от вашего кладбищенского юмора, Соло? – заметил Уэверли и прежде, чем Илья открыл рот, добавил: - Боюсь, это и вас касается, Курякин. Агенты замолчали. Уэверли флегматично перевернул обложку следующей папки. - Кстати, не три ведьмы, а две, - внезапно проговорил он и поднял голову: – Вас, Курякин, ждут в Будапеште. - Кто? - Прежде всего, списки пассажиров трёх рейсов и списки лиц, въехавших в Венгрию утром 8 ноября. Ваши коллеги уже поработали над ними, исключив оттуда проверенных людей. Фамилии Хайленд или Теллер нет, поэтому работа предстоит большая. Возможно, обнаружатся данные ещё одной личности Каталины, в нашем деле никакая информация лишней не бывает… И необходимо попробовать вычислить тех агентов безымянного пока синдиката, которые ждали вас на дьорском шоссе. Кроме того, мисс Октавия Шандор шлёт вам горячий привет и просит передать, что её тётя понемногу идёт на поправку. - Октавия? - встрепенулся Соло. - Это кто такая? Ты не рассказывал! - Племянница Аранки? - переспросила Габи. - Ты везунчик, Илья. Она хорошая добрая девушка, и к тому же красивая. - Очаровательная, - подтвердил Илья и покосился на Наполеона. - Рад за тебя, угроза, - сказал тот, изобразив некое подобие восторга. Но брови его при этом хмурились, а на лице застыло сочетание удивления, недоверия и… недовольства?! - Спасибо, ковбой, - ответил Илья. Он углубился в поданную Уэверли папку и постарался скрыть улыбку. Вот и первый сюрприз человечности. Пожалуй, её изучение окажется… захватывающим.

Конец.