Возвращение и встречи

Виталий Радостин Подмосковье. Май 1955 г. К Москве мы подъехали, когда стемнело. Я жадно смотрел на то, как изменилась столица, пока я сидел. Тут и там, на фоне заката, высились строительные краны, в окнах новых домов горел свет, мелькали витрины магазинов, светились театральные тумбы, постепенно зажигались уличные фонари. Проехав по одному из широких проспектов, наша машина вильнула в сторону выезда из города. Я понял, что Тихонов специально провёз меня по нескольким улицам Москвы, чтобы показать какой она стала за семь лет. Тем временем, мы выехали на загородное шоссе и минут через двадцать свернули в сторону дачных посёлков. Если мне не изменяет память, один из них точно принадлежит нашему ведомству. Машина въехала в ворота одного из посёлков и запетляла по его улочкам. Мимо нас мелькнул и пропал силуэт наркомо… тьфу ты!.. министерской дачи (интересно, она и сейчас министерская?), а потом машина свернула в проулок и остановилась у одного из домов. — Куда мы приехали? — спросил я. — Сейчас узнаешь, — ответил Грачёв. — Выходи. Я пожал плечами и выбрался из машины вслед за Грачёвым. Тихонов вылез последним. Грачёв открыл калитку и жестом пригласил меня войти во двор. Окна дома были слабо освещены. Я засмотрелся на них, пока Грачёв не дёрнул меня за руку и мы вдвоём нырнули куда-то под ветви яблонь, обошли дом и остановились возле освещённой террасы, где я вновь встал как вкопанный. Идти дом мне не хотелось, пока не объяснят в чём дело. — Мне кто-нибудь объяснит, что всё это значит? — справедливо задаю я возмущённый вопрос. В конце-то концов, мне надоели загадки на сегодня! Внезапно перед моим взором выросла мужская фигура, которая заслонила свет, идущий с террасы. Я аж отшатнулся от неожиданности. Сзади раздался короткий смешок Тихонова. Мои губы сжались в одну полоску. А незнакомец тем временем совершенно спокойно сказал: — Извините, Виталий Иванович, что напугал вас. С этими словами мужчина соизволил выйти в полосу света и посмотрел на меня льдистыми глазами. На вид мужчине было за сорок, светлые волосы, отличная выправка, а его лицо с заострёнными чертами показалось мне смутно знакомым. — Вот вы как раз и можете напугать, Юрий Андреевич, — фыркнул другой голос со знакомыми до боли кузнецовскими нотками. Издеваются они тут, что ли, все надо мной? — Знаете что, Валерий Геннадьевич, — не выдерживаю я, ставя свой дурацкий чемодан на ступеньки крыльца террасы. — Лучше скажите для чего я здесь? — И вам здравствуйте, Виталий Иванович, — невозмутимо говорит Кузнецов. Вспомнив о правилах приличия, бурчу в ответ: — Здравствуйте. Мимо меня с хитрющей физиономией проскочил Тихонов и скрылся в доме. Я глубоко вдохнул и твёрдо уточнился: — Я получу, наконец, объяснение всего этого или нет? — Скажи-ка мне, Валера, — усмехнулся Юрий Андреевич. — Чем тебя так привлёк этот человек, раз ты почти год потратил на его оправдание, а потом ещё и в отдел к себе берёшь? Пока он задавал вопрос, луч заходящего солнца коснулся его лица и глаза вспыхнули ярким голубым льдом. Вот теперь я точно знал, почему мне показался знакомым этот человек. Нехорошо усмехнувшись, я отчеканил: — Видимо тем же, чем и он вас когда-то, товарищ Старков. Интересно, а когда вы успели отчество поменять? В точку! Значит, чутьё меня не подвело. Я видел, как застыло лицо Старкова. Мысленно засчитал «1:0» в свою пользу. Не всё им, старым кадрам, из меня клоуна делать. Каюсь, в своё время, после того, как Кузнецов ввалился в кабинет Грачёва на первый допрос Большакова, я не удержался и осторожно навёл справки о нём среди коллег. Узнал, правда, немного, но мне хватило. А уж потом, перед самой нашей победой, в архиве, я и дело Старкова отыскал. Так, чтобы знать, как же выглядел легендарный Старков, от которого даже у Берии голова болела. А сейчас, во дворе дачи, на мгновенье повисла тишина. Грачёв сделал вид, что ничего не слышал. Кузнецов, севший на ступеньки крыльца от моих откровений, сверлил меня взглядом. Из дверей дома высунулся озадаченный Тихонов, но оглядев нас, решил не искушать судьбу неуместными вопросами и снова скрылся в доме. Решаю добить окончательно: — Вы б ещё Ежова позвали. Удар, что называется, «под дых». Знаю, не хорошо, но уж очень меня достали эти старые кадры. Глаза Юрия Андреевича (или всё-таки Даниловича) опасно сверкнули и я, если честно, сейчас бы не дал за свою жизнь и пары копеек, но Кузнецов уже пришёл в себя и непринуждённо сказал, гася назревающий конфликт: — Он не любит никуда ходить, но если хочешь его увидеть, то моя дача у пруда. Когда до меня дошёл смысл сказанных слов, я брякнул: — Что?! — Что слышал, — буркнул в ответ Кузнецов и ворчливо добавил. — Иди руки вымой с дороги, догадливый наш. Не понял?! Неужели, правда — Ежов жив? Умом понимаю, что вопросы сейчас ни к чему, да и ладно, потом всё узнаю. Я почувствовал, как спало общее напряжение, когда Юрий криво усмехнулся и сказал: — Теперь я знаю, Кузнецов, для чего он тебе нужен — тебе не хватает самого себя. Нарцисс ты у нас, оказывается. — Между прочим, — ворчу я, направляясь к рукомойнику, что висел на стене террасы. — Он думает, что стал похожим на вас, но я в этом сомневаюсь. Юрий Дани… — тьфу ты! — Андреевич, ладно, будем его так называть, суховато ответил: — Я — единственный в своём роде. В чём, в чём, а в скромности ему не откажешь. Заметил, как мелькнула и пропала улыбка на лице Кузнецова. — Виталий Иванович, — из дверей дома высунулся Тихонов. — Ужинать будете? — А что у нас на ужин? — издевательски спросил я. — Картошка, — в тон ответил Тихонов. — Андрей Игнатьевич, — начал Грачёв. — Перестаньте ерундой заниматься. — Так он первый начал, — буркнул Тихонов, скрываясь в доме. Моя голова гудела от событий сегодняшнего дня и казалось, что пора бы уже прекратить вываливать на меня такой ворох новостей. Мне срочно требовалось переосмыслить весь день в своей голове и желательно в одиночестве. С этими мыслями я решительно направился в сторону калитки, сообщив всем: — Пойду, прогуляюсь. Провожать не надо. Не маленький. Уже вслед услышал, как Грачёв сказал: — Ему надо побыть одному. Я закрыл калитку и пошёл вниз по улице. Навстречу мне изредка попадались люди, где-то лаяли собаки, мимо прошмыгнула чья-то кошка. Сам не заметил, как очутился у пруда. Постояв и посмотрев на закат, я вдруг вспомнил, что Кузнецов говорил о том, что его дача у пруда. Оглянулся. Так и есть. Небольшой, но аккуратный домик с мансардой терялся в глубине садовых деревьев и елей. От дома вела тропинка, что ныряла под заднюю калитку и выводила к пруду. Там где заканчивался сад, стояла скамейка, а на ней кто-то был. Сидящая фигура была совершенно неподвижна в темноте. Словно по наитию, я шагнул к калитке, открыл и пошёл к скамье. Никаких движений со стороны скамьи и тут мне подумалось, что на скамье просто забыли ворох пледов, которыми укрываются от ночной свежести пруда, но едва я приблизился, раздался голос: — Вы всё-таки от них сбежали, Виталий Иванович. — Что? — глупо переспросил я, силясь понять, кто передо мной. Неужели Ежов собственной персоной? — Ну что вы встали, как столб? — усмехнулся невидимый собеседник. — Садитесь. — Здесь темно, — пробурчал я в ответ. — Я вас не вижу. — Если для вас это так важно, то где-то тут стоит керосинка, — мужчина пошарил рукой у ножек скамьи и поднял с земли керосиновую лампу. Вскоре слабый огонёк озарил и скамью и сидящего на ней человека. Я не ошибся, на скамье действительно сидел Ежов Николай Иванович собственной персоной. Постаревший, правда, чем фотографиях, что были в газетах, и поседевший. Лишь фиалковые глаза оставались молодыми, да взгляд был цепкий, не старческий. Я плюхнулся рядом. — Откуда вы знаете, кто я? — спросил, понимая, что веду себя крайне невежливо, но за сегодняшний день весь мой запас учтивости был исчерпан. — Виталий Иванович, — вздохнул собеседник. — Кузнецов ваше дело здесь изучал. Ну, а то, что вы сегодня приезжаете, я знал. Мне лишь было интересно, когда они вас допекут так, что вы от них сбежите. — Вы всегда всё угадываете? — сержусь я, украдкой разглядывая профиль Ежова. — Нет, но я знаю этих людей. Мы замолчали. Тишину вечера нарушал лишь плеск воды на пруду, да чей-то смех. Первым не выдержал я и снова задал вопрос: — Как так получилось, что вы живы? Ежов пожал плечами и ответил: — Сам не знаю. Давно это было. Не хочу вспоминать. — Извините, — пробормотал я и зашёл с другой стороны. — Расскажите мне о Старкове. Ежов удивлённо посмотрел на меня. — Да, вы правильно поняли. Я хочу понять, что за человек был Старков. Чёрта с два Кузнецов взял бы меня к себе в отдел, если бы тот не согласился. Я угадал? Ежов улыбнулся. Морщинки собрались в уголках его глаз, придавая лицу лукавое выражение. Ответить он не успел, поскольку за него ответил другой человек: — Что вы к нему пристали, Виталий Иванович? Он всё равно не скажет. Проще у Юрия Андреевича спросить, честное слово. Похоже, я спал с лица, потому что даже Ежов укоризненно сказал: — Вы б хоть своего бывшего куратора пожалели, товарищ Большаков, так подкрадываетесь. Его ж чуть инфаркт не хватил. — Ну, извините, — чуть издевательски ответил живой и почти невредимый Борис Большаков, разводя руками. Я не встревал в диалог бывшего диверсанта и бывшего наркома, поскольку был в полнейшем смятении. Просто сидел и не сводил глаз с человека, который в середине войны был арестован нашим ведомством по обвинению в диверсионной работе. Годы, надо сказать, изменили его. Это уже был не тот испуганный паренёк, которому дали возможность искупить вину перед Родиной. Сейчас передо мной стоял возмужавший и где-то даже опасный человек. Замечаю, что в вырезе распахнутой на груди рубахе видны белёсые следы шрамов. До зуда в ладонях хотелось к ним прикоснуться. Некоторое время стоит тишина. Наконец я задаю совершенно неуместный сейчас вопрос: — Консерваторию, Борис Сергеевич, вы видимо не закончили? — Почему же? — отвечает тот. — Закончил. Хотите услышать, как я играю? — Да хотелось бы услышать, как вы на рояле играете, а не на рации, — злюсь я. Борис усмехнулся, подошёл ко мне и опустился передо мной на корточки. Бывший нарком, встал со своего места и, со словами: «Вам надо поговорить», — пошёл в сторону дома. — Где ты был? Я же думал, ты умер по моей вине, — тихо говорю я. — С чего бы? Я коснулся рукой его лица, провёл по щеке. Он схватил мою ладонь и прижался к ней губами. — Когда я очнулся, тебя уже посадили, — тихо сказал Борис, отпуская мою руку. Я хотел расспросить его обо всём, но Борис не дал. — Давай потом. Тебе вымыться с дороги надо. Я что, зря баню топил? Я улыбнулся и встал со скамьи. Следом поднялся Борис и потащил меня через сад кузнецовской дачи на улицу. Когда мы очутились возле крыльца, на котором, раскачиваясь в кресле-качалке, сидел Ежов, то на ступеньках стоял Юрий Да… — тьфу ты! — Андреевич собственной персоной, и, скрестив руки, подпирал собой крылечный столб. — Мне вот интересно, — спросил вдруг Ежов, обращаясь, видимо, к Юрию Андреевичу. — А чего вы такого наговорили Радостину, что он сбежал от вас? Тот пожал плечами в ответ, продолжая сверлить меня своим взглядом. Я не удержался от язвительной реплики: — А я думал, это дача Кузнецова. Юрий Андреевич (он же Данилович) приподнял одну бровь. — Я хотел сказать, что бывший нарком разве всё ещё с вами? — меня уже несло, хотя я понимал, что захожу слишком далеко. Конечно, не моё это дело, отношения между этими людьми: Старковым, Кузнецовым и Ежовым. Но, как я уже говорил выше, запас учтивости на сегодня закончился. Николай Иванович делает вид, что не слышал моих слов. А мне всего-то и надо было лишь внимательней понаблюдать за лицом Кузнецова, когда тот говорит о бывшем наркоме. — Виталий! — тихо рыкнул за моей спиной Борис. Старков, или как его теперь там, перестал подпирать крылечный столб спиной и спустился ко мне. Жестом остановил попытавшегося влезть между нами Бориса и, глядя мне в глаза, тихо и твёрдо сказал: — Виталий Иванович, я понимаю, у вас сегодня выдался трудный день, много впечатлений и потрясений, но, пожалуйста, держите себя в руках. Я кивнул головой, зная, что перегнул палку. А Юрий Андреевич наклонился к моему уху и тихо прошептал: — Что же касается отношений Николая со мной или Кузнецовым, то они всегда были неоднозначными. Я почувствовал, что краснею, надеясь лишь на темноту, что моё состояние не слишком заметят. Стараясь избегать укоризненного взгляда Бориса, я, набрав в грудь воздуха, хотел было извиниться, но меня опередил Николай Иванович: — Самое интересное, Виталий Иванович, что от обоих не отцепишься, как репейники, честное слово. Вот те раз! Он, что, услышал слова Юрия Андреевича, сказанные мне на ухо? Посмотрев на бывшего наркома, на лице которого мелькнула и пропала хитрая улыбка, я не удержался и фыркнул. Борис тихонько ткнул меня в бок и схватил за руку с намерением утащить прочь, пока я опять что-нибудь не брякнул. — Не заставляйте долго ждать того, кто всё-таки вас ждал, — вдруг сказал Юрий Андреевич, устало улыбнувшись. Я кивнул головой и пошёл вслед за Борисом. Нам о многом предстояло поговорить. Борис Большаков Подмосковье, май 1955 г. После того, как мне удалось-таки затолкать вернувшегося из мест заключения и успевшего достать всех и вся Радостина, в баню, а потом уложить отсыпаться, я не ложился всю ночь. В голову лезли всякие мысли и ненужные воспоминания. На даче было тихо, так как все разошлись кто куда: Кузнецов на свою дачу, куда уже ушёл Юрий Андреевич, а Грачёв с Тихоновым уехали в Москву. Луна светила в окна, в соседней комнате спал (я надеялся, что спал) Виталий, где-то пела ночная птица, на пруду квакали лягушки. Поняв, что всё равно не засну, я, стараясь не шуметь, оделся и вышел на крыльцо. Несмотря на май, ночи были тёплые. Усевшись на ступеньку, вынул из кармана пачку папирос, нашарил рукой спички и закурил. По правде говоря, курю я редко, но сегодня особый случай. Наконец-то вернулся домой Радостин. Я боялся, что вообще его не увижу или увижу, но он меня и знать не захочет или… Чёрт, запутался! Короче, даже не знаю, чтобы было бы, узнай я о смерти Виталия или о том, что он знать меня не желает. И как я был благодарен Грачёву, который взял на себя основную часть решения задачи по освобождению Виталия из мест заключения. Единственное, что я до сих пор не мог понять, почему Константин Павлович остановил свой выбор на Кузнецове, как на человеке, способном провернуть такое дело? На мой вопрос об этом, Грачёв так толком и не ответил, лишь буркнул, что Кузнецов фактически не знает Радостина и ему будет проще. Куда уж проще! Да, Кузнецов не особо знал Радостина, не считая того раза, когда ввалился на мой первый допрос, а потом кое-что произошло и с тех пор ни я ни он об этом не говорили. Единственное, что я мог с точностью сказать — если б не мой психоз, устроенный ему летом сорок третьего, вряд ли бы он стал помогать мне и Радостину. Кузнецов мог чувствовать вину из-за того, что сорвался на мне вместо того на ком хотел. С тех пор, с сорок третьего года, я себя ругаю за то, что вмешался тогда в совершенно непонятные мне и чуждые душе отношения между двумя, а может и больше, мужчинами и кое-кто быстро осадил меня, пока я морщил нос в прямом смысле. Но вмешался я именно из-за Максима Захарова, а точнее из-за того, как он вёл себя по отношению ко мне. Но, как оказалось, это мне не повезло — у других всё было не так. Солнце почти выползло из-за горизонта. Я встал, прошёлся по тропинке от калитки и обратно. В настоящий момент к Кузнецову отношусь нейтрально, но ему от этого ни тепло, ни холодно. В данных вопросах Валерий Геннадьевич пофигист, каких ещё поискать. Внезапно вспомнилась одна встреча на одном из курортов Северного Кавказа в бархатный сезон пятьдесят четвёртого года. Северный Кавказ, 1954 год. Вот если б мне тогда, в сорок третьем, сказали, что я был прав насчёт выжившего неизвестного мне человека, покрутил бы пальцем у виска. И зря, между прочим. Тот самый Юрка или Старков Юрий Данилович встретился на моём жизненном пути уже после войны, когда я поправлял своё здоровье в одном из ведомственных санаториев на Кавказе. Да, можете меня поздравить — я умудрился стать одним из тех, кто служит на площади Дзержинского, но если ещё точнее, то моё место работы — один из районов Подмосковья. В этом вопросе всё решил случай и об этом как-нибудь позже расскажу. А пока, отложив «Роман-газету» с какой-то очередной заграничной мутью, я с удивлением заприметил в толпе отдыхающих поджарую фигуру Валерия Геннадьевича Кузнецова. Он по-прежнему оставался чёрен, как Ворон Воронович, обманчиво расслаблен и необычайно грациозен. Собственно, если б не опять знакомая фигура Кузнецова, то вряд ли бы встал с плетеного кресла, стоявшего на общей веранде санатория, и пошёл в сторону моря. А тут сработала привычка. Собственно, на курорте можно было не волноваться, что он может заметить слежку. Народ сновал к морю и обратно, и эти два неторопливых потока совершенно не мешали мне следить за тем, как Кузнецов быстрым шагом идёт к пляжу. На пляже он подошёл к одному из камней, на котором полулежал-полусидел худой, но жилистый светловолосый мужчина лет сорока. Чтобы не привлекать к себе внимание, я плюхнулся возле пирса, но так чтобы видеть обоих мужчин. Поначалу Кузнецов ходил кругами вокруг камня, а потом уселся рядом, попутно скидывая рубашку. Было заметно, что он чем-то встревожен или взволнован. Мужчина на камне сел прямо и что-то сказал ему. Кузнецов в ответ поморщился. Через какое-то время я сообразил, что слишком пялюсь на этих двоих и решил искупаться. Однако когда я вылез из моря, возле моих вещей стояли Кузнецов и его собеседник, незнакомый мне мужчина с холодными и прозрачными, как лёд, глазами. — Добрый день, товарищ Большаков, — ровно поприветствовал меня Кузнецов. — И вам того же, — не остался в долгу я. В конце концов, я имел полное право на него сердиться. — Судя по всему вам палец в рот не клади, а, Борис Сергеевич? — усмехнулся незнакомец. Раз мужчина назвал моё имя — я ему был известен. Оставалось только догадываться, когда и при каких обстоятельствах Кузнецов сообщил ему обо мне. Поэтому в ответ на вопрос незнакомца, я пожал плечами и поднял свои вещи. Одеваться не стал. Молча ждал, пока меня ему представят. — Познакомь же нас, Валерий Геннадьевич, — сказал он, угадав моё ожидание. Тот, продолжая сверлить меня глазами, резко выдохнул и сказал: — Позвольте представить вам, товарищ Большаков, это — Юрий Андреевич. Имя «Юрий» было выделено ну просто с непередаваемой интонацией, что я сразу понял, что это именно тот самый Юра, о котором вскользь упомянул в сорок третьем в камере Кузнецов. И тут я не удержался: — А вы тот самый Юрий, о котором мне когда-то случайно рассказал товарищ Кузнецов? Юрий Андреевич приподнял бровь в ироничном удивлении и, не глядя на помрачневшего Кузнецова, спросил у меня: — И много он вам рассказал про меня? — Почти ничего, кроме вашей гибели, — осторожно ответил я, ни говоря и слова об исповеди Кузнецова. — А рассказал, какая она была? Я почувствовал подвох в словах Юрия Андреевича. Взгляд Кузнецова не предвещал ничего хорошего. Счёл за благо лишь отрицательно мотнуть головой. Так мы и стояли минуты две друг напротив друга, а нас то и дело обходили люди, шедшие купаться и обратно. Я встрепенулся лишь тогда, когда какие-то дети случайно обрызгали меня морской водой из ведёрка. Решив, что нечего стоять у всех на виду и направился в сторону пирса. Кузнецов и Юрий Андреевич пошли за мной. И только оказавшись под пирсом, увидел, что весь торс Юрия Андреевича покрыт шрамами. Невольно сглотнув, продолжал таращиться. Собственно, шрамы вовсе не портили общий облик знакомого Кузнецова, напротив, словно тут им самое место. Позади меня раздаётся тяжёлый вздох и смертельно усталый кузнецовский голос ворчит: — И это человек, который мне все мозги проел, когда узнал то, что его не касалось. — Поясни, — Юрий опять приподнял бровь. — Он умудрился найти наркомовскую дачу, — произнёс Кузнецов теми же непередаваемыми интонациями, как будто это что-то поясняло для Юрия. Я решил в долгу не оставаться: — Как себя чувствует Николай? Кузнецов метнул на меня огненный взгляд, а вот Юрий Андреевич рассмеялся. — Ладно, заберу его себе, иначе тебя кондратий хватит, Валера. Я возмутился: — Я не вещь, чтобы меня можно было забрать, — и снова достал Кузнецова. — Вы не ответили на вопрос. — Нормально. О тебе даже не упоминал. Я фыркнул. А чего обо мне упоминать? А ехидный Кузнецов продолжил: — Не упоминал до момента, пока я делом Радостина не занялся. Видимо я спал с лица, раз обеспокоенный моим состоянием Юрий Андреевич усадил меня на камень возле одного из столбов пирса, а потом он отчитал Кузнецова: — Валерий Геннадьевич, вы хоть думайте иногда, что говорите. Кузнецов вздохнул, уселся рядом со мной и обнял, как тогда же, в камере. — Да живой он! Если всё сложиться благополучно — следующей весной выйдет. — Да чтоб вас! — сорванным голосом говорю я. Примостившийся рядом Юрий Андреевич вдруг предложил: — Итак, идёмте ко мне в номер и вы мне оба расскажете, какая кошка между вами пробежала. — Кошка — одна, — ворчу я, одеваясь. — Это товарищ Кузнецов. — Ну не скажи, — хитро улыбается Юрий Андреевич. — Иногда он бывает очень деликатен. — Для вас? — злюсь я и тут же сожалею о словах, так как лицо Кузнецова становиться серым от какой-то внутренней боли. Взгляд Юрия Андреевича не обещает ничего хорошего для меня. Я удручённо вздыхаю и мы все трое уходим с пляжа. Пока идём, петляя по пустым дорожкам, я шёпотом рассказываю, когда и как я умудрился познакомиться с бывшим наркомом. Не думал, не гадал, но увидев как-то днём в привокзальной толпе (что я делал на железнодорожном вокзале другой вопрос) знакомую фигуру, я двинулся следом.