Возвращение и встречи

Борис Большаков Подмосковье. Июль 1943 год. Собственно говоря, слежку я за Валерием Кузнецовым устроил, если честно из вредности. После того, как я, в очередной раз, безрезультатно покрутившись в условленном для встречи с резидентом месте, направился сторону площади трёх вокзалов. Домой идти не хотелось, ибо слушать постоянное бормотание генкиной матери было выше моих сил. И тут, явление Христа народу! Буквально в двадцати метрах от меня мелькает знакомая фигура Валерия Геннадьевича Кузнецова. Меня он не заметил, а я вдруг подумал, что неплохо бы за ним проследить. Зачем? Сам не знаю. Захотелось и всё тут. Слежку, надо сказать, он не заметил. Я украдкой наблюдал за ним всю дорогу: Кузнецов был погружён в себя, губы его кривились в усмешке, словно он мысленно что-то кому-то доказывал. Так мы и доехали до какой-то станции, где находилось несколько дачных посёлков. Кузнецов так стремительно вышел из поезда, что я едва не потерял его, но вовремя заметил, как капитан нырнул на едва заметную тропинку за покосившейся от времени платформой. Так мы и шли. Он — стремительно, словно крейсер в море. А за ним я, едва успевая нырять за стволы деревьев, когда Кузнецов внезапно останавливался. Так мы шли до какого-то дачного участка, куда Кузнецов вошёл почему-то не в ворота, а через заднюю калитку. Пробыл он там недолго. Я даже умудрился незаметно прошмыгнуть в ту же калитку и затаиться в кустах смородины. Стал прислушиваться [соседская собака как раз перестала брехать] и смог различить некоторые слова. Имя «Николай», которое громко произнёс Кузнецов, заставило меня рискованно высунуться из-за этих чёртовых кустов смородины. Зараза! Открытое окно, в котором мелькал ходивший взад-вперёд по комнате Кузнецов, было как раз напротив меня. Хорошо ещё, что у окна росла вишня и её ветви частично скрывали обзор. Правда, через минуту окно прикрыли, словно что-то почуяли, и я уже ничего не мог подслушать. Чертыхнувшись, я уселся прямо на траву и стал ждать темноты. До сих пор понять не могу, как меня не заметили? В сад несколько раз выходила женщина, развешивала бельё, даже чуть ли на меня не наступила, когда листья смородины обрывала. Наверное, для чая. Внезапно нарисовались ещё гости. К тому моменту были уже сумерки и я, набравшись смелости, перебрался под то окно, где мелькал Кузнецов. У собеседника таинственного жителя этой дачи был грузинский акцент. Я, видимо, пропустил начало разговора между таинственным дачником и его грузинским гостем, поэтому заданный грузином вопрос: «Для чего?», — был мне непонятен. — Надо, — тут же ответил дачник, как я полагал. — Опять твой Кузнецов воду баламутит? — буквально рычит гость. Я не удержался и фыркнул. Кого ж так умудрился достать Валерий Геннадьевич Кузнецов, раз вокруг этой дачи началась такая возня? А дачник мгновенно реагирует на вопрос гостя: — Во-первых, он не мой!.. Во-вторых, мне, правда, надо. Ничего я сейчас тебе не объясню. Надо и всё тут. Интересно, а чего ему надо? Скрипнуло то ли кресло, то ли диван, и грузинский гость вдруг устало спросил: — Не разрешу — всё равно уедешь? — Да. — А если… — Я вернусь, обещаю. После твоих подвалов, мне уже ничего не грозит. Подвалов?! Я почувствовал, как на загривке волосы зашевелились. Кто же эти люди? — А ты случайно ничего не перепутал, а, Николай? Это и твои подвалы тоже, — злиться гость. Интересно, а какой он из себя этот таинственный Николай? — Ну, не-ет, — Николай не удержался от издательского тона, — на тот момент подвалы уже были твои. Твою ж, мать! Неужели это… Да ну, ерунда какая-то! — Хорошо, но постарайся сильно не светится. Ого! А гость-то сдался. — Ой, можно подумать Сталин не знает, что я живой. Ё-ёшкин кот! Да тут ещё и товарищ Сталин нарисовался. Ну и что мне теперь со всем этим делать? Уйти и забыть? — Да причём тут товарищ Сталин? — буркнул гость. — Думаешь, тебя никто не сможет узнать? — Это мы ещё посмотрим, — усмехнулся Николай. Вот конспираторы! А писали-то, писали в газетах.… А, ладно! Я мысленно махнул рукой. Тем временем гость попрощался, раздал какие-то указания и уехал прочь. На улице совсем стемнело. Я поёжился от свежего ветерка. Всё-таки август наступил. Тем временем Николай заявил домработнице, что чай он будет пить в беседке. Ишь, каков гусь! Ладно, пойдём, посмотрим, что там за Николай. Блин, луна вышла! Я не знал, где эта беседка, поэтому уткнулся в неё чуть ли ни носом. Внезапно кто-то сказал: — Добрый вечер, молодой человек. Я вздрогнул и посмотрел в сторону беседки, где в кресле сидел невысокий мужчина. Это и есть Николай? Интересно, а Кузнецов ещё здесь? Я не слышал, как он ушёл. — Итак, юноша, как вас звать? — терпеливо спросил неизвестный или всё-таки Николай. — Меня? — брякнул я вопрос. Глупей и не спросишь! — Ну не меня же, — усмехнулся собеседник. А вот и скажу, чего терять-то? — Большаков. Борис. Он улыбается, ласково поглаживая небольшой ножик. Видел я такой у профессора на кухне. Им только фрукты нарезать. Тоже мне, напугал! — И что ты здесь забыл, Большаков Борис? — допрос продолжается. Я совершенно спокойно ответил, понимая, что ничего серьёзного мне не грозит: — Я ищу капитана СМЕРШ Кузнецова Валерия Геннадьевича. Он, конечно, удивился, но на моё удивление ответил: — Тогда ты опоздал. Кузнецов Валерий Геннадьевич отбыл на очередное задание не далее, как сегодня днём. Вот зараза! Как же он с дачи-то ушёл? Я не сдержался и ругнулся: — Вот чёрт! Дачнику видать надоело, что стою тут перед ним, как Александрийская колонна в Ленинграде, поэтому он предложил-приказал: — Значит так, товарищ Большаков, садись и рассказывай, для чего тебе был нужен Кузнецов. И вообще, как ты нашёл эту дачу? Я уселся прямо на ступеньки, ведущие в беседку, поёжился от ночной свежести и ответил: — Я за ним следил. Дачник хмыкнул. На его месте я б тоже поразился тому, что сотрудник СМЕРШа позволил за собой слежку. — И как же тебя не заметил капитан СМЕРШа? — удивляется он. И тут я, нагло ухмыляясь, иду ва-банк: — В следующий раз, Николай Иванович, постарайтесь не расстраивать своего капитана. И если я прав, то передо мной именно Ежов, а грузинским гостем был нынешний нарком внутренних дел Берия. Поворачиваю голову, чтобы заметить, как на лице Николая мелькнула и пропала неуловимая гримаса, но удивление во взгляде осталось. Он сделал приглашающий жесть рукой, чтобы я сел за стол, и спросил тоже сразу в лоб: — Ну и давно ты знаешь? — Да нет, — честно ответил я, понимая, что до сути он всё равно докопается. — Кто вы, я понял только сейчас, а так товарищ капитан лишь раз обмолвился о вас. — Это как? — брови у моего собеседника взлетели вверх. Убив комара, усевшегося ко мне на руку, я медленно ответил: — Он случайно назвал меня Николаем. Сказать — сказал. Теперь стараюсь выдержать взгляд, которым меня буквально ощупывает Ежов. По его лицу нельзя было понять, о чём он думает. Зато на меня нахлынули воспоминания о той ночи. Я с трудом сдерживал, чтобы вновь не заорать в голос. Да, Кузнецов меня не тронул в каком-то смысле, но он сделал всё, чтобы я снова стал шарахаться от любых прикосновений. Вопрос, исходящий от Ежова, ворвался в мои мысли, заставляя болезненно морщиться: — У меня только один вопрос, до крайностей дело не дошло? Спасибо, что хоть не выспрашивает. Видимо заметил моё состояние. Качаю головой и тихо отвечаю: — Нет. Догадываюсь, что он всё понял, но спрашивать дальше не стал и на этом спасибо. — Ну, а сюда ты зачем пришёл? — допрос пошёл в другом направлении. Хороший вопрос! Да я и сам не знаю, если честно. Беру из вазочки сушку и зачем-то стучу ей по столу, так как мысли заняты совсем другим. — Не мучайте его больше, — я сказал это быстрее, чем сообразил, зачем я это сказал. В темноте я совершенно не видел лица собеседника, но чувствовал, что он недоверчиво на меня смотрит. Я решил «добить» и его своими словами, но для начала забил рот сушкой: — Не мучайте его, иначе может сорваться на ком-то другом. Тягучее молчание было мне ответом. Оставалось только вжать голову в плечи и ждать, когда прилетит, но Ежов меня удивил: — Чай себе хоть налей, — устало сказал он и придвинул мне свою чашку, — а то скоро сушкой подавишься. Быстро налил уже изрядно остывшего чая и залпом выпил. — И всё-таки, как ты догадался, кто я? Не каждый с первого раза поймёт. Я усмехнулся: — Да очень просто. Не так уж много у нас в стране было невысоких мужчин по имени Николай, которые могут отсиживаться на ведомственных дачах наркомата госбезопасности. — Внутренних дел, — для чего-то поправил он. Лично мне без разницы, о чём я собственно ему и заявил. Становилось всё прохладнее. Ночная свежесть первых чисел августа давала о себе знать. Я то и дело зябко поводил плечами. Мой собеседник видимо понял, что я начинаю замерзать и протянул мне один из своих пледов. Пришлось кивнуть головой в знак благодарности. — Ну и откуда ты такой взялся? — Ежов всё-таки не унимался. Оно и понятно. Мне б тоже было бы любопытно про того, кто как снег на голову свалился к тебе в гости без разрешения. Тяжко вздыхаю и молчу. — Я жду. Упёртый, зараза! — Я — немецкий шпион, — тихо сообщил я, ожидая реакции. Она и последовала, но такая, что едва не заставила подавиться чаем: — Нашли, чем удивить. Я — шпион пяти разведок. Ну вот, а я совершенно серьёзен и так и говорю Ежову об этом. В ответ он грустно усмехается и заявляет: — Я тоже. Ты мне лучше скажи, шпион, кем ты был до своей шпионской деятельности, раз так быстро смог всё разложить по полочкам? — Учился в консерватории, — бурчу я. В это время Ежов зажёг керосинку. Её слабенький свет лишь мог отгонять приставучих комаров, но не освещать всё вокруг. Снова напомнил о том, кто я и кем стал в плену: — Я, правда, немецкий холуй. — Угу, — ворчит Ежов, погрузившись в свои мысли, но спрашивает. — И много ты успел нахолуйствовать? И тут мне становится весело: — Не-а, — тяну я, — по крайне мере, я так думаю. — Интересно, а как же ты доказывал фашистам свою лояльность? — ехидный вопрос застаёт меня врасплох. В ответ я пожимаю плечами. В неровном слабом свете керосиновой лампы, я разглядываю когда-то всесильного наркома. Но он умудряется всё время уходить в тень. Один раз лишь мелькнули синие глаза и вновь скрылись. Неожиданно я понял, что смотрю на линию его губ, нижнюю часть лица можно было назвать даже идеальной. Чтобы стряхнуть с себя всякий непотребный морок, мотаю головой. А этот деятель вдруг саркастически выдаёт: — Боюсь даже предположить. Заметил-таки! Чувствую, как дрожат мои пальцы, когда я пытаюсь застегнуть гимнастёрку на все пуговицы. Мало мне, что Кузнецов эти пятна заметил, Радостин теперь на них коситься, этот зек придурочный тоже облизывается, так ещё и бывший нарком увидел. Сам виноват! Не фиг было расстегивать гимнастёрку. — Да как вы обо всём догадываетесь? Что вы, что Кузнецов. — Я, конечно, прошу прощения, юноша, — вдруг начал он. — Но почему мне кажется, что ты что-то недоговариваешь. То, что ты пережил — это одно. Могу тебя заверить, я знаю, что это такое. Но вряд ли Абвер стал бы использовать тебя, как, прости, немецкую подстилку, я прав? Я задумчиво смотрел на него и молчал. Но надо сказать Ежов своего добился — я выложил ему всё. Ушёл ранним утром, ежась от утренней росы и тумана. На прощание Николай Иванович сказал: — Идите домой, Борис Сергеевич. Пока едете комендантский час окончиться. И не волнуйтесь, я, думаю, всё с вами будет хорошо. Насчёт «всё хорошо» он малость ошибся, но в данный момент я на судьбу больше не жаловался. Грех!